Николай Дмитриев

Николай Дмитриев

Четвёртое измерение № 7 (427) от 1 марта 2018 года

И чудно так глядит Господь на русское долготерпенье…

* * *

 

«Пиши о главном», – говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.

 

О жёлтых окнах наших сёл,
О следе санном,
Считая так, что это всё –
О самом-самом.

 

Пищу о близких, дорогих
Вечерней темью,
Не почитая судьбы их
За мелкотемье.

 

Иду тропинкою своей.
По всей планете.
И где больней, там и главней
Всего на свете.

 

* * *

 

В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и все же
В какой-то мере все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.

 

Летела пуля, знала дело,
Летела тридцать лет подряд
Вот в этот день, вот в это тело,
Вот в это солнце, в этот сад.

 

С отцом я вместе выполз, выжил,
А то в каких бы жил мирах,
Когда бы снайпер батьку выждал
В чехословацких клеверах?!

 

ИОВ*


Толпа торопится под кров
К нескудной или скудной пище.
А на углу сидит ИОВ
На гноище и пепелище.

Клубится перекатный вал,
А у него заботы нету –
Он уголок отвоевал
Размером в рваную газету.

Глядит, портвейном укрощён,
Глазами, полными прощенья.
Удобно сложносокращён
Чиновным хамом в миг смущенья.

Воспалена ИОВа плоть,
Истлели все его именья.
И чудно так глядит Господь
На русское долготерпенье.

________

* Инвалид Отечественной войны.

 

1996

 

Странный случай из детства

 

Я мальчонкой пошёл за грибами.
Вот за мной три десятка домов
Потерялись уже за горбами
Побелённых росою холмов.

...А к полудню от запаха сена,
От какой-то неясной тоски,
От пискливого голоса тлена
Заломили, заныли виски.

И залаяли где-то собаки,
И завыл одинокий мотор,
И оплёл меня в тёмном овраге
Удивительно-редкостный вздор.

Вдруг, пока я топчусь у опушки,
Там решилась деревни судьба,
И фашисты гранаты-толкушки
Опускают в её погреба.

И кричат, погибая, соседи
В равнодушную знойную синь;
«Хорошо, хоть у Клавы и Феди
Уберёгся единственный сын!»

Но назад – на пожар и на плаху! –
Пусть! Один я совсем не могу! –
На кустах оставляя рубаху,
Я в родную деревню бегу.

А она по-над речкою, близко,
С разлетевшейся стайкой стрижей,
С голубым стебельком обелиска
И с насмешкой над дурью моей.

Но я плакал, и сердце решало,
Что нельзя мне её оставлять.
...И напрасно меня утешала
Ничего не понявшая мать.

 

1988

 

* * *


Не исчезай, моё село, –
Твой берег выбрали поляне,
И ты в него, судьбе назло,
Вцепись своими тополями.

Прижмись стогами на лугу
И не забудь в осенней хмари –
Ты будто «Слово о полку» –
В одном бесценном экземпляре.

Вглядись вперёд и оглянись
И в синем сумраке былинном
За журавлями не тянись
Тревожным и протяжным клином.

Твоя не минула пора,
Не отцвели твои ромашки.
Как ими, влажными, с утра
Сентябрь осветят первоклашки!

Послушай звонкий голос их,
Летящий празднично и чисто.
И для праправнуков своих
Помолодей годков на триста.

 

* * *


Услыхали птицы ловчие:
Птица певчая поёт,
И, до кровушки охочие,
К ней направили полёт.

Окружили куст сиреневый
Да – заслушались её,
И поёт она без времени
Про заветное своё.

И подумать ей не хочется
Про цепочку хищных глаз,
И что если песня кончится –
То наступит смертный час.

Разрастайся, куст сиреневый,
Ветви тесно заплети,
Чтобы к песне той серебряной
Смерти не было пути.

Разминитесь, твари божии,
Все прекрасные на вид,
Но такие непохожие,
Что душа моя болит.

 

2001

 

47 руб. 45 коп.

 

Ты жила на пенсию такую,
Но писала: «Ничего, кукую.
Куры пролезают в городьбе».
И ушла в немыслимые дали.
Мне сегодня, мама, деньги дали
За стихи о доме, о тебе.

Яркие бумажки протянули,
Словно бы осину тряханули
И листву советуют сгрести.
За стихи о тёмном, бедном доме!

Ох и жжёт листва мои ладони!
Ну куда, куда её нести?

 

1987

 

* * *


Если жаждой сведёт тебе губы –
Вдруг покажется, чащей храним,
Родничок, опоясанный срубом,
И берестяный ковшик над ним.
 

Пробираясь по кладям над бродом,
Умиляться не вздумаешь ты –
Это делалось нашим народом
Неприметно и без суеты.
 

То добра незаметные корни,
А не стебли, что празднично прут,
Иногда он как будто укор мне,
Бескорыстный застенчивый труд.

 

...Режу ковшик руками моими,
Невеликий – хотя б на глоток,
Не трудясь обозначивать имя,
Чтобы он прохудиться не мог.

 

Скворечник

 

На лёгком мартовском морозе
У приподъездного крыльца
Скворечник ладит мафиози
Для бесквартирного скворца.

 

Я знаю: он великий грешник,
Угрюмей всех на этаже.
Поможет ли простой скворечник
Во мраке гибнущей душе!

 

Она уже ловила вести

О том, в какую канет тьму,
О самом незавидном месте,
Предуготованном ему.

 

...Когда на облаке покатом
Его досье возьмёт Творец, –
Вспорхнет крылатым адвокатом
Семью пристроивший скворец.

 

Расскажет, как морозной ранью

Искал он прочного жилья.

Ну что же, всякому дыханью

Внимает грозный Судия.

 

1997

 

* * *


Если чудом наткнутся
На эти вот строки
Через тысячу лет
И понять захотят, –
Столько будет чужим
Для сограждан далёких,
Кроме этого:
Осень, заря, листопад.

Грош цена нашим всем
Скороспелым прозреньям,
Нам потомков своих
Не узнать никогда,
Но уйду я из жизни
С большим подозреньем:
Что поймут: счастье, слёзы,
Разлука, беда.

Много нас у земли,
Нам отпущено мало,
Чтоб великою тенью
Века перейти,
Но средь всякой муры
Есть в строке слово «мама»,
Прочитай – и о маме
Своей погрусти.

Друг далёкий! В беседе
Прикрыли б мы веки, –
Нам друг друга понять,
Пониманьем – согреть,
Потому – и в твоём
Ослепительном веке
Будет роща грустить,
Будет мама стареть.

 

* * *


Станут в темноте лягушки квакать,
Станут петь ночные соловьи.
Родина, ну как тут не заплакать
На призывы детские твои?

Что мне век и все его законы?
Теплю я костёрик под лозой.
Этот край родней и незнакомей
С каждой новой ночью и грозой.

С каждою оттаявшей тропинкой,
С каждым в глину вкрапленным дождём,
С каждой появившейся травинкой
Из земли, в которую уйдём.

Мы уйдём не подарить потомкам
Новые культурные слои,
А чтоб их тревожили в потёмках
Наших душ ночные соловьи.

 

* * *


Цыганка нагадала мне,
Что я проснусь в чужой стране,
Но я схитрил и не проснулся.
Бреду сквозь милосердный сон,
И вот влекущий чудный звон,
Небесный гул ушей коснулся.

В какой-то светоносной тьме
Возникла церковь на холме,
Она, как девушка босая,
В безглазье внешней темноты
Густые звоны, как цветы,
Во все концы земли бросала.
На холм святой стекалась рать
Под уговор: мечей не брать,
И вот уже переминалась
Людская скорбная стена
От Сергия до Шукшина,
А дальше не припоминалось.

Туман текучий моросил.
– Вы тоже спите? – я спросил,
И предо мной явилось блюдце:
– По краю яблочко катни,
И узришь ты дела и дни
Всех, не умеющих проснуться.

И узрил я: клубится пар,
Резвятся бесы, и угар
Привычно отроки вдыхают,
В почете смертные грехи,
И те в том сонмище плохи,
Кто плохо Русь святую хает.

И мне сказал незримый страж:
– Молись, коль помнишь «Отче наш»,
Коль что-то из такого помнишь.
Молись за них. Они горят
В аду земном, и что творят –
Не ведают. А где им помощь?