Николай Боков

Николай Боков

Четвёртое измерение № 2 (386) от 11 января 2017 года

Прозрение

* * *

 

О, золото волос, ладоней теплота…

Убийц наёмных говор еле слышен.

Проходит ночь, о, не простая, та,

Когда не спит Иуда, тяжко дышит.

 

Ужасен долг его. Займётся чуть заря –

Бродить в толпе, выслеживая Бога.

От поцелуя шаг – до фонаря,

Во исполненье предсказанья… Бога!

 

О жизнь Иуды, мотыльковый век!

Исчезнет лишь роса с газонов Гефсимани,

С неумолимостью сбывается завет,

И целовавший с хрипом в лету канет.

 

О, золото волос в мерцании огней!

Из чаши рук твоих я жадно пью, целуя.

Другая подождёт. Ведь сказано о ней:

«Минует пусть». Однако не минует.

 

1967

 

* * *

 

И ночь светла, а воздух чист и сух.

Лучисты звёзды, и душа прозрачна.

И тишина, лаская, лечит слух,

И лёгок путь, а он со страхом начат.

 

Случится многое, и мне на благо всё.

И даже смерть: её прикосновенье

Бесшумно дух живой перенесёт

Туда, где незнакомо тленье.

 

1971

 

Прозрение

 

Безмолвный хаос должен поглотить

Души твоей отважные потуги.

Певцу назначено стремленье воплотить

И запереть навеки в чётком круге.

 

А вырвется – и в тот же миг умрёт.

Ошибка мастера печальней преступленья.

Кто защитит, когда истлеет рот

И душу поразит оцепененье?

 

Я осмотрителен, но зябко на земле.

И потрудившись сладко и упорно,

Копаю прутиком в угаснувшей золе

Листков, не знавших

Совершенства

Формы.

 

1971

 

* * *

 

Очнувшийся в пустыне одинок и мал.

Колодец пуст (иссяк родник сердечный).

Давно ли взора от звезды не отрывал,

Играя в свете дня смертельно и беспечно.

 

Укрыл лиловой тьмой (навечно) до утра восток.

Надолго (навсегда) уснуло дорогое братство.

Где почва треснула, там позвоночник лёг.

Соломой шелестит, мертво моё богатство.

 

О, ночь дана, и ночи (в сердце плач).

О, ночь подарена (украдена), а утром

Нашествие бессмысленных задач

Рукою отстранив, поступишь мудро,

 

Поскольку… нет, не жизнь, и не свобода, нет,

Наверное, тепло обнявшихся и спящих вместе,

Тепло боготворимое (там – ветрено, и снег)

Готовит к смерти нас и лечит от желанья мести.

 

1972

 

* * *

 

Превозмоги тоску. Не думай: обречён,

Отступит обречённость в царство ночи.

Вот, календарь судьбы развернут и прочтён.

Ступай на путь, который напророчил.

 

Но если вдруг нежданное тепло

В душе пробудит музыку и слово, –

На помощь вдохновение пришло,

Чтоб легче задыхаться снова.

 

1973

 

* * *

 

Мы заснули в Парадизе

А проснулись в Гефсиманском саду

Даже Бог скорбел располагая легионами ангелов

У меня только ты нам ли печалиться

Вино и метель и свобода (сегодня)

Три чистые вещи оберегающие любовь

Так любят свободнорожденные в рабстве

(В каждом слове предчувствие расстояния)

 

А мы сделаем вот что

 

Тихо играет орган Робертсбриджа

С нами покой Старой Англии

Неяркий свет чтобы любоваться друг другом

И в этом бокале и в том отблеск вина

 

О, губы напьются теплом из твоей ладони

И чтобы не слышали щупальцы сторожащие дом

На кусочке бумаги напишу божественные слова

Моя дорогая я люблю тебя

 

1974

 

На отъезд Константина Бокова

 

Элегия

 

Как!

Ты покидаешь все пределы эти?

Но что, скажи, тебе мешало здесь

Спокойно спать и есть

Рассыпчатую польскую картошку

И вкусную японскую треску –

Персидскую подкармливая кошку, –

В цейлонский чай кубинского накладывать песку?

Не спорю: не было картофеля подчас.

Но Родина! С нас не сводила глаз.

Ты мог бы, может быть, и комнату снимать

И натюр-морты рисовать.

В Америке уж не найти такой натуры:

Сосед, весь мёртвый после политуры.

Ты возразишь: стоял под пистолетом.

Так это же о том пеклись, художник,

Чтоб не ходил дорогой ложной!

Ах, ты не понял, ох, не оценил,

Билет на самолёт купил!

 

Уж Участковый

Не придёт делиться

Своими мыслями о школах живописных,

Мундиром похваляясь новым, –

Тебя умчал аэроплан, как птица!

И не видать тебе повесточек отныне,

Как маленьких ушей своих,

А впрочем, и чужих:

Больших.

 

В ночь на 21 сентября 1974

 

* * *

 

Зелёная луна, и воздух всё свежей.

На пустыре заметны силуэты.

Далёкое мерцание ножей

Не прибавляет блеска свету,

 

Но тяжелеют горести земли.

Сердечное томленье пешехода

Остерегает, говоря: внемли,

Другого не видать исхода,

 

Поскольку жизнь, наверно, коротка,

А этот путь короче жизни нашей.

И слышится, пока душа легка,

На пустыре моление о чаше.

 

1974, Москва

 

Отрывок из поэмы «Оглядываясь на Парадиз»

 

Огромная плешь этой американской страны

с низеньким лесом сгоревшей травой асфальтом

бетоном сетки дорог наброшенной на поверхность

так выловленное пространство достаётся мне

чтоб затухающая на руке жилка

жилка ритма осязаемого поддающегося пальпации

хотя бы такого ритма хотя бы

 

колебание пламени свечки дождь до изнеможенья

шорохи радио зеленоватого квадратика

глубокая о глубокая тень пролегшая между сосками

уплывающая по животу под сбившуюся простыню

тепло в парадизе растенья на окнах и даже

чай гораздо приятнее чем на самом деле

 

жарко выключи отопление жарко огонь блуждает по стопе голени

жарко истома болезни причина чтоб наконец позаботились

о если б болеть постоянно чувствуя

на потрескавшихся губах прохладные пальцы пипетку с лекарством

болезнь единственное лекарство от одиночества

 

открой же окно открой я задыхаюсь

закрой же окно скорее темнота вливается в комнату

в рот я задыхаюсь ляг рядом укрой

одеялом руками и животом губами

вот лучше не так опасны предметы

пустое пространство притаившееся за окном

дай мне чаю пожалуйста кажется оставалось немного картофеля

сладкого чаю только не выходи

нет только не уходи

 

побудь рядом прижмись пожалуйста так лучше

вздрагивающая кожа там тут и посередине

тепло проникающее повсюду и даже в сердце

поговори со мною немного я услышу так тихо

падает снег в памяти матовая белизна

 

прозрачная оболочка тела над снежной поляной

жарко сын протягивает чашку с питьём мой дорогой

дочь моя милая торопится доползти

доползти до меня со спасительною игрушкой

пёстрая кукла клоун с чрезмерным носом

я протягиваюсь навстречу в слезах растворяющийся в пространстве

распятое оцепеневшее тело матовая синева вливается в мозг

я дотрагиваюсь до маленьких пальцев

последним усилием разрываю опутавшую простыню

порезанные ладони полоски капельки крови

капельки капли пятна

и чистая сила выбрасывает меня

из болезни

 

* * *

 

Сумерки Рейн пароход в вечернем тумане

камыши песок и кустарник камыши и

бесшумные крысы бегущие наперерез от воды там тут и дальше

в белом воздухе окутывающем сновидца

 

Шелест листвы приносимый ветром из далёкого Парадиза

Едва различимый свет.

 

1981

 

* * *

 

Неизбежно как расставание с телом

утром днём в середине ночи

испытывая холод смятение печаль

испытывая успокоение

неизбежное как

расставание с телом в конце вечера жизни

холодок живущий во мне перед этим

мгновением

 

текущие воды тепло летнего дня колесо

велосипеда брошенного на обрыве

ещё вертится в синеве неба

брызгая блеском спиц

скользкие камни кустарник в воде и печаль

при виде уплывающего парохода

вниз к морю

 

как будто быть пассажиром само по себе уже счастье

а мы плывём на невидимом корабле

везущем меня остальных всех прочих

ни ветра ни птицы ни сожаления

только бы мне проснуться вблизи тёплого живота

не умереть не услышав рядом дыханья возлюбленной

 

только бы мне захотелось написать письмо

о моей спокойной меланхолии

о предчувствии странном о том

что смерть мне понятна гораздо меньше чем прежде

 

1982

 

* * *

 

вода текущая медленно волны

деревья отдельные падающие листья

дело не в том что

не в этом дело

нет не в делах

ритм пешей ходьбы и

надежда на воскресение

сердца страстями

обугленного захлебнувшегося в собственном жаре

как высоко я поднялся чтобы

падая промахнуться мимо

земли

угодить в область страдания духа

но я выхожу выползаю

мне протягивает руку Маша Мария

дочь инвалид

инвалид ли

смотри мой ангел нам быть вдвоём

искуплением зла разлитого мною ли

будут долгие дни годы терпенья

о дочь моя ангел

мы любим друг друга

мы полюбили

 

1982

 

Жалоба оставленного Богом

 

Снова болезни пришли, и не оказалось лекарства,

прыскает ядом раздавленная надежда.

Думал – труды накопил, оказалось – мытарства

и сгнившая из фиговых листьев одежда.

 

Спасаюсь, пытаясь войти в ритм, соразмерный

теченью широкой реки с полноводною глубиною.

Только б расслышать его слабеющим слухом вечерним,

из обломков мысли плот сколотить, уподобившись Ною.

 

Кстати, плач старика удивительно напоминает

Смех старика. А обратное – справедливо ль?

Чтобы проверить, третий год случая ожидаю,

как пустыня – дождя, как застрявшая лодка – прилива.

 

А осень решительна в этом году. Не колеблясь

со всех сторон света сходятся холода в моём сердце.

И как бы вверх ни тянулись ещё зелёные стебли,

Им не прибавить в росте, а ему не согреться.

 

Впрочем, друзья юности меня посещают:

Экклезиастом зовут одного, а другого – Иов.

Только напрасно я пир приготовил и ветхий том открываю, –

остались нетронуты и твёрдая пища, и пиво.

 

Уже и не знаю, куда направить мои усилья

освободиться от тяготы не завершаемого томленья.

Оно не поддаётся ни уловкам стиля,

ни упражненьям жестоким, ни нарочитой лени.

 

Вместо жар-птицы премудрости, казавшейся завершением,

верным проводником на остаток существованья дороги, –

я снова перед чертой, и что за значение

этого окровавленного нуля, рабства, бедствия и порога?

 

Ветер шумит надо мной в кронах деревьев,

синева простёрлась над ними, лишённая веса и меры.

Где же они, отчего так невидимы носители перьев,

сторожащие доступ в певучие дали и сферы?

 

Возносилась молитва Давида, моя же – отяжелела.

Раненный день обступил – и не оказалось лекарства.

От болезни смертельной не помогает ни трусость, ни смелость.

Надобно только одно, и это – Небесное Царство.

 

1996

 

Шартр

 

…nur eine Liebende, o, allein am nächtlichen Fenster…

Rilke, Duineser Elegien VII

 

Эти смирные люди мне не чужды, нет, не чужды. Напротив.

Увядающие братья и сёстры, рассеянные в хорах собора

грандиозного, построенного в порыве надежды и скорби

так давно. И однако, он принимает и нас, он приветит и горстку.

 

Вечерняя месса. Непреложность восклицаний

священника,

известных заранее – две тысячи лет –

и тем не менее всегда ожидаемых.

Вот и сегодня

пробежала дрожь по спине вдоль позвоночника,

едва донеслось: «в ту самую ночь, когда Он был предан…»

 

Цепочка стареющих горожан протянулась к престолу

навстречу священнику, дароносице, знакомому жесту.

Не переменилось ничто за последние десятилетия:

значит, Бог существует, и мы под его крылом.

 

В этом соборе цветных стёкол изображений

И прямо передо мной

встреча ангела и Марии и встреча

Марии Елизаветы двух беременных женщин

 

(не совершившаяся надежда оборачивается изнеможением)

 

Эти согбенные плечи деловитые сумочки домохозяек

вырастивших детей заработавших пенсию похоронивших мужей

и немного усталой музыки усталого органиста

хотя казалось бы не слишком жаркий июнь

и ещё свежая зелень газонов бывшего епископского

дворца а теперь музея

с почти неприметным бюстом Эмиля Маля

от чьей учёности досталось в умное пропитанье и мне

пришельцу из северных далей медведей и самоваров

 

Среди спин и плеч согбенных словно колосья созревшего поля

ожидающих удара серпа и колокола погребенья

вызывающих сочувствие и желание услужить

словно восклицанье ребенка словно

порыв свежего ветра словно

лазурная кромка неба у далёкого горизонта

после дней ночей десятилетий пути неистощимого на повороты

 

облик спины и плечи наклон головы и руки сжатые вместе

словно окно раскрывшееся внезапно словно

драгоценный сосуд среди трудолюбивых горшков

и он предназначен для накопившейся нежности сердца

не понадобившейся никому среди изнемогших

от нелюбви от тучной пищи и регулярных доходов

тебе – о, тебе – все знания опыта и размышлений

 

* * *

 

если музыка иссякает то что значит это молчанье

это солнце его болезненный блеск в тумане

нависшее серое небо о что это значит

неотвратимость и непреложность и замирание сердца

сердце и солнце никогда не видящие друг друга

и тем не менее имеющие много общего

 

* * *

 

Теперь ясно, что сил недостанет

пуститься в новое путешествие

чтобы переходить часть пустого пространства

с удивленьем смотря на людей не знающих ничего о смерти.

Не знающих ничего.

 

Вероятно, мне никогда не выплатить Тебе долга

насмешек и легкомысленных присвоений,

слёз, горечи жён и не родившихся младенцев?

И Ты возвратил меня к стене Парадиза

с нарисованной дверью?

 

Лечение ритмом течением слов утешеньем

приходящих на память улыбок и дружеских жестов

чтобы снова повиснуть птицей в воображении

над рельефом сухих трав и камней

сходящим к Мёртвому морю

мёртвому мне

 

Солнце, воздух. Недвижные облака.

О, Господи, вспомни о нас! – Если не Ты, то кто же?

Ты, уставший нас бить, отдохни, дай нам время опомниться

от привязанностей ненужных своих, и наших тяжёлых предков.

 

Ты наполнил меня страхом перед несчастьем и неудачей.

Словно, назвав нас детьми, и своими, Ты смутился

и отошёл, оставив болезни, рваную обувь и начатки фраз.

Нас, нищих, Ты погрузил в последнюю нищету

Твоего молчания.

 

1998

 

Вооз, ищущий слов для утреннего благодарения

 

Летний солнцеворот прошёл незаметно,

Почти никто не увидел, поднявшись на гребень года,

Что отныне стоит зрелое лето, а дальше

Начинаются жёлтые травы и красные листья, осень.

 

Тишиною наполнилось сердце. Надеждой

На разрешение уз и узлов. На удаленье Печали,

Свившей гнездо посредине меня и мира, –

Впрочем, старой знакомой Экклезиаста,

Саула в преддверии гибели, Иова и столь многих,

Чьи имена и вопли не достигли нашего слуха и учёных изданий.

 

Словно воздух на высоте – разреженное пространство событий

Моей жизни, идущей вне основных линий эпохи.

Настолько мало всего, что пригоршня влаги

Обернётся спасением потерявшегося в пустыне,

 

Тем более встреча, полная дружелюбных взглядов,

С подобным – идущим старательно – путником.

Но так трудно вытаскивать ноги из множественности песка

Усилий, намерений, усталых дней и зимнего изнеможения.

 

Повеяло свежестью вечера. Можно думать,

сидя у гаснущего костра, подняв лицо к проступающим звёздам:

смотрите, засиял Орион!

И карбункул таинственной Андромеды!

 

В тишине субботнего отдыха безмолвья Вселенной

Еле слышно дыхание из ветхой палатки,

Износившейся под порывами ветра, плача и восклицаний,

А теперь оберегающей сон утомлённой Руфи.

 

Ночь доверия, веры. Обретённого дома,

Прочного, основанного на Камне, о который мы едва не разбились.

Печаль и страдание перестают быть ежедневною пищей.

Ноша, снятая с плеч, останется при дороге.

 

Силуэт Вооза на утреннем светлеющем небе.

Повернув лицо на восток, смежив веки,

Он слышит скольжение капель, солоноватых на вкус, мокрых на ощупь.

Голова, борода, покрытые серебром луны, а точнее – пеплом.

Ах, какие же выбрать слова для утреннего Благодарения?

 

1998

 

Из сюиты «Опоздание трубадура»

 

Поговори со мной. О том, о сём

и о плохой погоде.

А может быть, о том,

что дует свежий ветр над озером:

оно синеет, простираясь

к подножью белых гор.

И много разных планов. Намерений.

Много путешествий

намечено, на Север и на Юг.

Твои друзья, собравшись,

болтают весело о том, о сём.

И о погоде тоже, февральской.

А потом придёт весна, не правда ли,

и зазеленеют луга, корова зазвенит

бубенчиком на шее, и лыжники

пойдут, увы, пешком, или помчатся

на велосипедах.

И вместо шубы

твой стан обтянет тесно полотно.

И острые соски восстанут

неотразимо.

Да будет юность твоя благословенна.

Твоё лицо смеющееся

сияет в памяти моей.

 

* * *

 

О, не спеши. Я обниму

овал плеча, я приласкаю также

твоих волос скольженье и объём.

И я подставлю

лицо моё под чудный водопад каштановый,

захлёбываясь им, изнемогая

от колкости желанной их.

Постой. Я разведу

угольнички ненужной ныне ткани,

чтоб видеть, осязать, чтоб чувствовать

биенье сердца в жилке.

Не торопись. В блаженном весе тела

я слышу ноту нежности,

и ты ей отвечаешь трепетом.

О, шум листвы смоковницы над нами.

Дыханье в моих ушах стоит, во рту, в груди.

 

* * *

 

Не только плоть, о нет!

Сияние души

и голоса оттенки и обмолвки.

И мысль, и радость умозаключенья.

Не только речь, о нет!

И силлогизмы строгие, и даты.

Ключица тонкая под кожей

и лотос бёдер, спрятанный стыдливо

под тканью.

Не только шёпот, нет! Прерывистость дыханья,

гортанных междометий рой

и спазма рук на шее.

Не только утренняя торопливость, нет!

Но величавость вечера, загустеванье тьмы

и сон твой в окруженье прочном

рук и ног моих.

 

* * *

 

И как мы говорили когда-то

ночью, взволнованные друг другом.

И как мы молчали вместе,

потрясённые порывом и тяготеньем,

делавшим из нас одно целое.

И как твои пальцы перебирали мои волосы,

а мои чертили по твоей спине,

и как вздрагивала кожа.

И как ты лежала, подперев щеку рукою.

И как мы оставались весь день дома и никуда не выходили.

И как мы думали, что мгновение превратилось в вечность

и что жить больше не нужно.

 

* * *

 

ответь мне дрожью

криком плачем

восклицанием

ответь мне вздохом

спазмой ног

ответь мне именем моим

ответь дыханьем жарким в рот и уши

ответь

кольцом упругим рук

ответь мне

жемчугом испарины на лбу

текущим ароматным потом

ответь

пожатьем бёдер пальцев

дрожанием ресниц

вжимаясь в моё тело словно

ты стала часть моя навечно

о

 

Очищение любованием

 

Разглаживание любованием

всех морщин сердца, души и даже лица.

Очищение любованием от всей горечи, горечи.

Примирение любованием со всем светом.

Желание счастья всем, всем, всем.

 

Очищение любованьем тобою:

твоим именем, твоим лицом, глазами, ртом.

Любованием твоих рук.

Любованием твоих волос,

Твоих плеч.

Любованием тобой от тонких пальцев рук

до розовых – не правда ли – пальцев ног.

Любованье тобой.

Очищение любованием:

смотреть на тебя, как дышат весенним воздухом.

 

* * *

 

Зачем тебе, душа, к другой душе стремиться?

Желая разговора с ней, желая

поведать ей о том, о сём, о ветре,

который ныне колобродит в парке, о тумане,

закрывшем долину, о блеске

воды реки?

 

Зачем, ладони, вам

грустить о гладком

плече и о запястье

особенно? О жаре

мест потаённых?

 

О уши, вам зачем

печалиться о голосе и смехе,

о звонком восклицании, а наипаче

о шёпоте и о дыханье, о

шелесте одежды?

 

А вам, глаза, зачем искать

изгибы силуэта в сумерках,

у тёмного окна, на фоне

квадрата звёзд с их лучиками?

 

Зачем?

 

* * *

 

О, что это

продолженье взгляда за горизонт

углубление слуха в пространство

ветер наполняющий лёгкие

 

о, что это о, неужели

предвкушенье отбытия

навсегда возвращенье

на родину сердца

 

мне одиночество сладко сегодня

над этой равниной где птица

в безмолвье раскинула крылья

оставив страдания труд

вишу беззаботно над прошлым

 

Март 2002, Вилла Маргариты Юрсенар во Фландрии

 

* * *

 

Из сб. «Envie de prose»,

авторский перевод с французского

уметь различить стук нелегального сердца под брезентом грузовика

умеешь ли слышать, Таможенник, движение тела под брезентом грузовика

умеем ли мы различить движение сердца в угрызении совести

умеешь ли ты различить угрызение совести в движении сердца

о умеют они различать стуки

умеете ль вы находить сердце в трупе

уметь различить сердечность в сердце

 

2002

 

* * *

 

M.-C. T.

 

Ты весна

моей осени

Ты осень

моей зимы

Ты зима

моего счастливого детства

огромных снежинок

Ты снег

моего забвения

Ты забвение

непоправимого

 

* * *

 

Дед жил пережил 76 зим

Бабушка жила пережила 67 осеней

Мать пожила того и другого

Кузен прожил 14 лет и

Не пережил своей единственной весны

Что же сказать о не оставивших следа

 

Эпитафия

 

прикоснись: эта глина

была ловкой когда-то

двумя ногами бегала

обнимала двумя руками

прекрасная хрупкая

в глину вернулась

коснись её нежно

 

Воспоминание детства

 

Всё связать в пучки

Всё сложить в аккуратные кучи

Всё разложить по коробкам

Все развесить на стенах

Всех вывести во двор

Всем раздать деревянные кружочки

Всем приказать положить их на землю

Всем приказать отвернуться от них

Всем выдать по бутерброду

Всем приказать снять пиджаки

Всех пересчитать дважды

Всем приказать сравнить результаты

Всем приказать поднять правую руку

Всем продемонстрировать силу убеждения

Всех вынудить потупить взгляд

Всех отпустить живыми до следующего раза

 

Элегия Лёгких

 

С некоторых пор смотрю снисходительно

на в моём прошлом гуляющих горожан.

Вот только ломают астры моих любований,

бросают пивные банки критических замечаний.

Впрочем, будем ли урезонивать галлов подростков да скифов мы?

Какие уж есть. Гунны, готы, сарматы хуже.

 

Главное ведь подпрыгнуть и снова поплыть,

снова выплыть из относящего к Берегу течения жизни,

установить оптимальное расстояние от брызгающих информацией ртов,

от пальцев, привычных к кнопкам.

 

Ибо законы прекрасного, как ни стараются перекричать, другие.

Покинь только просторный зал заседаний через коридор на площадь,

там прекрасное улыбнётся и повеет навстречу,

и даже простакам обонянию и осязанию достанется что-нибудь.

 

Не думай, что ритм это вид ревматизма с его недовольным покряхтываньем

входящего в гостиную нобелевского лауреата.

Подтянувшись невольно, к носителю звания повернут головы

седые писатели школьных учебников и газет.

 

Застегнувшись на пуговицы рангов ли, рифм ли,

как нелепы они на цветущем лугу вдохновения!

Не удобней ли на паркете отстукивать ножкой

дядя-глядя, правил-заставил,

сняв с подносика бокальчик шампанского,

кропя розовые раковины ушей

комплиментами сомнительной свежести,

проверенной эффективности.

 

И я попадался на призывы к всемирному братству,

стесняясь понимания дружбы как восхищённого обслуживания

нужд их обыкновенного существования.

Пока не увидел схватившихся на университетских аренах,

старавшихся вывернуть отношения мехом наружу.

Верный друг несёт последние полкилометра

до раздаточного окошка питания и похвал ничтожеств.

 

Отступить в темноту зимней ночи великого одиночества,

наслаждаясь тишиной самой неприкосновенной,

где звёзды высыпали на небосвод, не обещая и не пророча,

и свежий воздух овеивает лёгкие наполняет дыханием паруса.

 

* * *

 

Ну, выглянул. Ну, всматривался вдаль.

Подробности записывал в тетради.

Заметил вдруг, что прошлого не жаль.

И напрочь позабыл, чего он ради.

 

Подумал снова: равнодушье – груз.

А вот восторг его носил на крыльях.

Но постепенно паутина уз

И очи, и углы, и зеркало покрыла.

 

Попробовал открыть, ну, как его, окно.

Желая воздуха, толкал его, ударил.

Нос выставил в пролом, рискуя ранить, но

Отброшен был волною зимней гари.

 

22 марта 2006

 

* * *

 

Усталость бедности

 

Вот тот в доме живёт,

А этот в яме лежит.

Вон тот ест да пьёт,

А этот лыком шит.

 

Ну, расскажи, объясни

Да медком помажь:

Пока вон тому ни-ни,

Другому любая блажь.

 

Потому-то кисели твои

И того кисель братья навек.

Ну, а этих тут, смерть, подними,

Проводи туда, где всяк человек.

 

2006

 

Просыпаясь, утром

 

Памяти Бродского

 

Долго цвела твоя меланхолия, долго.

Ты же надеялся, что пойдут дожди

Любви, интереса к тебе, воспоминаний,

И пустыня памяти пустит побеги,

Каждый величиною в десятилетие.

Твоё ожидание делалось безнадёжнее,

Словно молчание неба, тяжелея,

Ложилось на лёгкое сердце.

О, где же обещанное? – Друг мой, кем?

 

2006

 

* * *

 

Я спросил старого нищего китайца лежавшего на асфальте при входе в театр

Почему инь и янь всё время меняются местами

Он долго вслушивался в звуки непонятной речи и улыбался

Произнёс вероятно слова и протянул руку ладонью вверх

Нужно думать что он просил милостыню и я так подумал

Положил на неё монетку с профилем испанского короля

Он покачал головой и протянул деньги обратно

Улыбаясь он говорил что-то держа руку козырьком над глазами

 

2006

 

* * *

 

Писем ныне больше пишу, чем получаю ответов.

Сверстники заняты делом: вглядываются во тьму.

Она становится гуще и осязаемее.

Люди, близкие к зрелости, прилежны в строительстве,

навёрстывают упущенное, чувствуют, что нужны.

Легче жить молодым: за них решит биология

набуханием вен под действием неумолимых гормонов.

И дети цветут, не зная о космической пыли и радиации.

Огромное безголовое тело по имени человечество

стонет, рычит, взрывается пузырями войн и болезней,

продолжая движение среди прочих звёзд и планет, и галактик.

 

2006

 

* * *

 

Перелистывать страницы книги надеясь обнаружить слово

Крутить ручку настройки приёмника

Разыскивая ухом кусочек музыки в массе звучания

Вглядываться в лица прохожих чтобы увидеть

Слабый отблеск удивления перед открывшейся вечностью

Смотреть на летящие облака восхищаясь до слёз их эфемерностью

Следить за паденьем листа дерева предвкушая собственное исчезновенье

Провожать взором загорелые колени велосипедистки

Вычисляя за сколько минут она доедет до следующего перекрёстка

Подниматься к себе в мансарду не останавливаясь до этажа шестого

Гордясь хорошей работой привычного сердца

Засыпать глубокою ночью невинным сном

Наслаждаясь плаванием в неведомом голубом пространстве

 

2005