Наум
Коржавин

* * *

В наши трудные времена

Человеку нужна жена,

Нерушимый уютный дом,

Чтоб от грязи укрыться в нём.

Прочный труд и зелёный сад,

И детей доверчивый взгляд,

Вера робкая в их пути

И душа, чтоб в неё уйти.

В наши подлые времена

Человеку совесть нужна,

Мысли те, что в делах ни к чему,

Друг, чтоб их доверять ему.

Чтоб в неделю хоть час один

Быть свободным и молодым.

Солнце, воздух, вода, еда –

Всё, что нужно всем и всегда.

И тогда уже может он

Дожидаться иных времён.

1956

Вариации из Некрасова

...Столетье промчалось. И снова,

Как в тот незапамятный год –

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдёт.

Ей жить бы хотелось иначе,

Носить драгоценный наряд...

Но кони – всё скачут и скачут.

А избы – горят и горят.

1960

Зависть

Можем строчки нанизывать

Посложнее, попроще,

Но никто нас не вызовет

На Сенатскую площадь.

И какие бы взгляды вы

Ни старались выплескивать,

Генерал Милорадович

Не узнает Каховского.

Пусть по мелочи биты вы

Чаще самого частого,

Но не будут выпытывать

Имена соучастников.

Мы не будем увенчаны...

И в кибитках, снегами,

Настоящие женщины

Не поедут за нами.

1944

* * *

Не надо, мой милый, не сетуй

На то, что так быстро ушла.

Нежданная женщина эта

Дала тебе всё, что смогла.

Ты долго тоскуешь на свете,

А всё же еще не постиг,

Что молнии долго не светят,

Лишь вспыхивают на миг.

1946

Стихи о детстве и романтике

Гуляли, целовались, жили-были...

А между тем, гнусавя и рыча,

Шли в ночь закрытые автомобили

И дворников будили по ночам.

Давил на кнопку, не стесняясь, палец,

И вдруг по нервам прыгала волна...

Звонок урчал... И дети просыпались,

И вскрикивали женщины со сна.

А город спал. И наплевать влюблённым

На яркий свет автомобильных фар,

Пока цветут акации и клёны,

Роняя аромат на тротуар.

Я о себе рассказывать не стану –

У всех поэтов ведь судьба одна...

Меня везде считали хулиганом,

Хоть я за жизнь не выбил ни окна...

А южный ветер навевает смелость.

Я шёл, бродил и не писал дневник,

А в голове крутилось и вертелось

От множества революционных книг.

И я готов был встать за это грудью,

И я поверить не умел никак,

Когда насквозь неискренние люди

Нам говорили речи о врагах...

Романтика, растоптанная ими,

Знамена запылённые – кругом...

И я бродил в акациях, как в дыме.

И мне тогда хотелось быть врагом.

30 декабря 1944

Инерция стиля

Стиль – это человек…

Бюффон

В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,

Самое страшное – это инерция стиля.

Это – привычка, а кажется, что ощущенье.

Это стихи ты закончил, а нет облегченья.

Это – ты весь изменился, а мыслишь, как раньше.

Это – ты к правде стремишься, а лжешь, как обманщик.

Это – душа твоя стонет, а ты – не внимаешь.

Это – ты верен себе, и себе – изменяешь.

Это – не крылья уже, а одни только перья,

Это – уже ты не веришь – боишься неверья.

Стиль – это мужество. В правде себе признаваться!

Всё потерять, но иллюзиям не предаваться –

Кем бы ни стать – ощущать себя только собою,

Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою,

Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало...

Правда конца – это тоже возможность начала.

Кто осознал пораженье, – того не разбили...

Самое страшное – это инерция стиля.

1960

* * *

Ни трудом и ни доблестью

Не дорос я до всех.

Я работал в той области,

Где успех – не успех.

Где тоскуют неделями,

Коль теряется нить,

Где труды от безделия

Нелегко отличить...

Но куда же я сунулся?

Оглядеться пора!

Я в годах, а как в юности –

Ни кола, ни двора,

Ни защиты от подлости, –

Лишь одно, как на грех:

Стаж работы в той области,

Где успех – не успех...

1960

Памяти Герцена

Баллада об историческом недосыпе

Любовь к Добру разбередила сердце им.

А Герцен спал, не ведая про зло...

Но декабристы разбудили Герцена.

Он недоспал. Отсюда всё пошло.

И, ошалев от их поступка дерзкого,

Он поднял страшный на весь мир трезвон.

Чем разбудил случайно Чернышевского,

Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,

Стал к топору Россию призывать, –

Чем потревожил крепкий сон Желябова,

А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,

Идти в народ и не страшиться дыб.

Так началась в России конспирация:

Большое дело – долгий недосып.

Был царь убит, но мир не зажил заново.

Желябов пал, уснул несладким сном.

Но перед этим побудил Плеханова,

Чтоб тот пошёл совсем другим путём.

Всё обойтись могло с теченьем времени.

В порядок мог втянуться русский быт...

Какая сука разбудила Ленина?

Кому мешало, что ребёнок спит?

На тот вопрос ответа нету точного.

Который год мы ищем зря его...

Три составные части – три источника

Не проясняют здесь нам ничего.

Да он и сам не знал, пожалуй, этого,

Хоть мести в нём запас не иссякал.

Хоть тот вопрос научно он исследовал, –

Лет пятьдесят виновного искал.

То в «Бунде», то в кадетах... Не найдутся ли

Хоть там следы. И, в неудаче зол,

Он сразу всем устроил революцию,

Чтоб ни один от кары не ушёл.

И с песней шли к Голгофам под знамёнами

Отцы за ним, – как в сладкое житьё...

Пусть нам простятся морды полусонные,

Мы дети тех, кто недоспал своё.

Мы спать хотим... И никуда не деться нам

От жажды сна и жажды всех судить...

Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..

Нельзя в России никого будить.

Апокалипсис

Мы испытали всё на свете.

Но есть у нас теперь квартиры –

Как в светлый сон, мы входим в них.

А в Праге, в танках, наши дети...

Но нам плевать на ужас мира –

Пьём в «Гастрономах» на троих.

Мы так давно привыкли к аду,

Что нет у нас ни капли грусти –

Нам даже льстит, что мы страшны.

К тому, что стало нам не надо,

Других мы силой не подпустим, –

Мы, отродясь, – оскорблены.

Судьба считает наши вины,

И всем понятно: что-то будет –

Любой бы каялся сейчас...

Но мы – дорвавшиеся свиньи,

Изголодавшиеся люди,

И нам не внятен Божий глас.

1968

Письмо в Москву

Осень

Вода в колеях среди тощей травы,

За тучею туча плывёт дождевая.

В зелёном предместье предместья Москвы

С утра моросит. И с утра задувает.

А рядом дорога. И грохот колёс.

Большие заводы. Гудки электрички.

Я здесь задержался. Живу. Но не врос.

Ни дача, ни город,

Тоска без привычки.

Быть может, во мне не хватает огня,

Я, может, уже недостаточно молод...

Но осень не манит в дорогу меня –

В ней нынче одни только сырость и холод.

И ноги ступают по тусклой траве.

Все краски пропали. Погода такая.

Но изредка солнце скользнёт по листве –

И желтым и красным листва засверкает.

Как знамя, она запылает в огне

Подспудного боя. И станет мне ясно,

Что жизнь продолжается где-то вовне,

Всё так же огромна, остра и опасна.

Да! Осени я забываю язык.

Но всё ж временами сквозь груз настроенья,

Сливаюсь, как прежде сливаться привык,

С её напряжённым и грустным гореньем.

И, может быть, будет еще один год.

Год жизни – борьбы с умираньем и скверной.

Пусть будет тоска. Но усталость пройдёт.

Пусть всё будет больно, но всё – достоверно.

Порывы свирепы. Не бойся. Держись.

Здесь всё на учете: и силы, и годы.

Ведь осень всегда беспощадна, как жизнь –

Контрольный налёт первозданной природы.

И в кронах горят желтизна и багрец.

Как отсвет трагедий, доступных не очень...

Для дерева – веха. Для листьев – конец.

А чем для меня ты окажешься, осень?

1957

* * *

Пусть рвутся связи, меркнет свет,

Но подрастают в семьях дети...

Есть в мире Бог иль Бога нет,

А им придётся жить на свете.

Есть в мире Бог иль нет Его,

Но час пробьёт. И станет нужно

С людьми почувствовать родство,

Заполнить дни враждой и дружбой.

Но древний смысл того родства

В них будет брезжить слишком глухо –

Ведь мы бессвязные слова

Им оставляем вместо духа.

Слова трусливой суеты,

Нас утешавшие когда-то,

Недостоверность пустоты,

Где зыбки все координаты...

...Им всё равно придётся жить:

Ведь не уйти обратно в детство,

Ведь жизнь нельзя остановить,

Чтоб в ней спокойно оглядеться.

И будет участь их тяжка,

Времён прервется связь живая,

И одиночества тоска

Обступит их, не отставая.

Мы не придём на помощь к ним

В борьбе с бессмыслицей и грязью.

И будет трудно им одним

Найти потерянные связи.

Так будь самим собой, поэт,

Твой дар и подвиг – воплощенье.

Ведь даже горечь – это свет,

И связь вещей, и их значенье.

Держись призванья своего!

Ты загнан сам, но ты в ответе:

Есть в мире Бог иль нет Его –

Но подрастают в семьях дети.

1959

* * *

Слепая осень. Город грязь топтал.

Давило небо низкое, и даже

Подчас казалось: воздух чёрным стал,

И все вдыхают смесь воды и сажи.

Давило так, как будто, взяв разбег

К бессмысленной, жестокой, стыдной цели,

Всё это нам наслал наш хитрый век,

Чтоб мы о жизни слишком не жалели.

А вечером мороз сковал легко

Густую грязь... И вдруг просторно стало.

И небо снова где-то высоко

В своей дали прозрачно заблистало.

И отделился мир от мутных вод,

Пришёл в себя. Отбросил грязь и скверну.

И я иду. Давлю ногами лёд.

А лёд трещит. Как в детстве. Достоверно.

1964

* * *

Иль впрямь я разлюбил свою страну? –

Смерть без неё и с ней мне жизни нету.

Сбежать? Нелепо. Не поможет это

Тому, кто разлюбил свою страну.

Зачем тогда бежать? Свою вину

Замаливать? – И так, и этак тошно.

Что ж, куст зачах бы, отвратясь от почвы,

И чахну я. Но лямку я тяну.

Куда мне разлюбить свою страну!

Тут дело хуже: я в неё не верю.

Волною мутной накрывает берег.

И почва – дно. А я прирос ко дну.

И это дно уходит в глубину.

Закрыто небо мутною водою.

Стараться выплыть? Но куда? Не стоит.

И я тону. В небытии тону.

1972

Через много лет

Сдаёшься. Только молишь взглядом:

И задушить, и не душить.

И задавать вопрос не надо –

А как ты дальше будешь жить?

Наверно, так, как и доселе.

И так же в следующий раз

В глазах бледнее будет зелень

И глубже впадины у глаз.

И я – всё сдержанней и злее –

Не признавать ни слов, ни слёз...

Но будет каждый раз милее

Всё это. – Всё, что не сбылось.

1960

Стихи об измене искусству

Не знал я горя и печали,

Когда не раз, не два, не пять

Твердил о том,

чего не знали,

Но были рады осознать.

И обрастал я тесным кругом

Друзей... Был полон свежих сил.

Желанным гостем, лучшим другом

Почти для всех тогда я был.

И жил с простым и ясным чувством.

Всегда был к месту каждый жест:

Знать назначение искусства –

Не нарушать обмен веществ...

...А нынче глохнут ощущенья,

Меж мной и словом сотни стен –

Знать, я иному назначенью

Служу, –

нарушив тот обмен.

Служу!

И люди воровато

Меня обходят за версту.

И тесный круг, что был когда-то,

Вдруг превратился в пустоту.

Но словно суть моя – иная,

Теперь я каждый раз опять

Твержу о том, что сами знают.

Но что боятся осознать.

1960

Масштабы

Мы всюду,

бредя взглядом женским,

Ища строку иль строя дом,

Живём над пламенем вселенским,

На тонкой корочке живём.

Гордимся прочностью железной,

А между тем в любой из дней,

Как детский мячик, в чёрной бездне

Летит земля. И мы на ней.

Но все масштабы эти помня,

Своих забыть – нам не дано.

И берег – твёрд.

Земля – огромна.

А жизнь – серьёзна. Всё равно.

1963

Трубачи

Я с детства мечтал, что трубач затрубит,

И город проснётся под цокот копыт,

И всё прояснится открытой борьбой:

Враги – пред тобой, а друзья – за тобой.

И вот самолёты взревели в ночи,

И вот протрубили опять трубачи,

Тачанки и пушки прошли через грязь,

Проснулось геройство, и кровь пролилась.

Но в громе и славе решительных лет

Мне всё ж не хватало заметных примет.

Я думал, что вижу, не видя ни зги,

А между друзьями сновали враги.

И были они среди наших колонн,

Подчас знаменосцами наших знамён.

Жизнь бьёт меня часто. Сплеча. Сгоряча.

Но всё же я жду своего трубача.

Ведь правда не меркнет, и совесть – не спит.

Но годы уходят, а он – не трубит.

И старость подходит. И хватит ли сил

До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?

А может, самим надрываться во мгле?

Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.

1955

* * *

Мне без тебя так трудно жить,

А ты – ты дразнишь и тревожишь.

Ты мне не можешь заменить

Весь мир...

А кажется, что можешь.

Есть в мире у меня своё:

Дела, успехи и напасти.

Мне лишь тебя недостаёт

Для полного людского счастья.

Мне без тебя так трудно жить:

Всё – неуютно, всё – тревожит...

Ты мир не можешь заменить.

Но ведь и он тебя – не может.

1952

* * *

От созидательных идей,

Упрямо требующих крови,

От разрушительных страстей,

Лежащих тайно в их основе,

От звёзд, бунтующих нам кровь,

Мысль облучающих незримо, –

Чтоб жажде вытоптать любовь,

Стать от любви неотличимой,

От Правд, затмивших правду дней,

От лжи, что станет им итогом,

Одно спасенье – стать умней,

Сознаться в слабости своей

И больше зря не спорить с Богом.

1969

* * *

Я не был никогда аскетом

И не мечтал сгореть в огне.

Я просто русским был поэтом

В года, доставшиеся мне.

Я не был сроду слишком смелым.

Или орудьем высших сил.

Я просто знал, что делать, делал,

А было трудно – выносил.

И если путь был слишком труден,

Суть в том, что я в той службе служб

Был подотчётен прямо людям,

Их душам и судьбе их душ.

И если в этом – главный кто-то

Откроет ересь –

что ж, друзья.

Ведь это всё – была работа.

А без работы – жить нельзя.

1954

Рассудочность

Мороз был – как жара, и свет – как мгла.

Все очертанья тень заволокла.

Предмет неотличим был от теней.

И стал огромным в полутьме – пигмей.

И должен был твой разум каждый день

Вновь открывать, что значит свет и тень.

Что значит ночь и день, и топь и гать...

Простые вещи снова открывать.

Он осязанье мыслью подтверждал,

Он сам с годами вроде чувства стал.

Другие наступают времена.

С глаз наконец спадает пелена.

А ты, как за постыдные грехи,

Ругаешь за рассудочность стихи.

Но я не рассуждал. Я шёл ко дну.

Смотрел вперёд, а видел пелену.

Я ослеплён быть мог от молний-стрел.

Но я глазами разума смотрел.

И повторял, что в небе небо есть

И что земля ещё на месте, здесь.

Что тут пучина, ну, а там – причал.

Так мне мой разум чувства возвращал.

Нет! Я на этом до сих пор стою.

Пусть мне простят рассудочность мою.

1956

* * *

Мой ритм заглох. Живу, как перед казнью. –
Бессмысленно гляжу на белый свет,
Про всё забыв... И строчка в строчке вязнет.
Не светятся слова – в них связи нет.

Где ж эта связь? Иль впрямь лишь сам собою
Я занят был, бунтуя и кляня...
А связей – нет. И, значит, впрямь пустое
Всё, чем я жил,
                      за что убьют меня.

А смерть грозит. Грозит кровопролитье.
Оно придёт – пиши иль не пиши.
Какой тут ритм! Кому нужны открытья
Подспудных связей жизни и души?

Все связи – рвутся. Всем – грозит стихия.
Российский бунт несёт не свет, а тьму...
Пусть даже Бог опять спасёт Россию,
Коль этот труд не надоел Ему.

Пусть даже вновь потом откроют право...
Нет ритма. Вижу кровь, а не зарю.
И не живу.
Как кролик на удава,
Глаз не сводя, в грядущее смотрю.

1962

Баллада о собственной гибели

Я – обманутый в светлой надежде,
Я – лишённый Судьбы и души –

Только раз я восстал в Будапеште
Против наглости, гнёта и лжи.

Только раз я простое значенье
Громких фраз – ощутил наяву.
Но потом потерпел пораженье
И померк. И с тех пор – не живу.

Грубой силой – под стоны и ропот –

Я убит на глазах у людей.
И усталая совесть Европы
Примирилась со смертью моей.

Только глупость, тоска и железо...
Память – стёрта. Нет больше надежд.
Я и сам никуда уж не лезу...
Но не предал я свой Будапешт.

Там однажды над страшною силой
Я поднялся – ей был несродни.
Там и пал я... Хоть жил я в России. –

Где поныне влачу свои дни.

1956

* * *

И прибои, и отбои, –

Ерунда и пустяки.

Надо просто жить с тобою

И писать свои стихи, –

Чтоб смывала всю усталость

Вдохновения струя...

Чтобы ты в ней отражалась

Точно так же, как и я.

1954

* * *

Перевал. Осталось жить немного.

За вершиной к смерти круче склон.

И впервые жаль, что нету Бога:

Пустота. Нет смысла. Клонит в сон.

Только всё ж я двигаться обязан –

Долг велит, гнетёт и в полусне.

И плетусь, как раб, тем долгом связан,

Словно жизнь моя нужна не мне.

Разве рабством связан я с другими?

Разве мне не жаль, что в пропасть – дни?

Господи! Откройся! Помоги мне!

Жизнь, себя, свободу мне верни...

1966

© Наум Коржавин, 1944 – 2008.

© 45-я параллель, 2008.