Враг
Что для меня этот город Сим?
Он так же, как все, прост.
Но там я впервые встретился с ним,
Вставшим во весь рост.
У этой встречи не было дня,
Не определить дат,
Но он не оставит уже меня,
Наверное, никогда.
Особых примет у него нет,
Ведь он подобен лисе.
Но это ведь он устроил банкет,
Когда голодали все.
А затем на вопросы, сверху вниз
Отвечал, улыбаясь, слегка:
У нас, товарищи, социализм,
А не коммунизм пока...
Я знаю его, он мой личный враг,
И, сам не стремясь идти,
Он отравляет мне каждый шаг
На трудном моём пути.
Он мастер пугающих громких фраз
И ими вершит дела,
И всех, в ком он видит хозяйский глаз,
Глушит он из-за угла.
Но наши пути всё равно прямы,
И будет он кончен сам...
Потому, что хозяева жизни – мы,
А он – присосался к нам.
1945
* * *
Ещё в мальчишеские годы,
Когда окошки бьют, крича,
Мы шли в крестовые походы
На Лебедева-Кумача.
И, к цели спрятанной руля,
Вдруг открывали, мальчуганы,
Что школьные учителя –
Литературные профаны.
И, поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем...
И выходили
на дорогу.
1945
Кропоткин
Всё было днём... Беседы... Сходки...
Но вот армяк мужицкий снят,
И вот он снова – князь Кропоткин,
Как все вокруг – аристократ.
И вновь сам чёрт ему не страшен:
Он за бокалом пьёт бокал.
Как будто снова камер-пажем
Попал на юношеский бал.
И снова нет беды в России,
А в жизни смысл один – гулять.
Как будто впрямь друзья другие
Не ждут к себе его опять...
И здесь друзья! Но только не с кем
Поговорить сейчас про то,
Что трижды встретился на Невском
Субъект в гороховом пальто.
И всё подряд! Вчера под вечер,
Сегодня днём и поутру...
Приметы – тьфу!
Но эти встречи
Бывают только не к добру.
Пускай!
Веселью не противясь,
Средь однокашников своих
Пирует князь,
богач,
счастливец,
Потомок Рюрика,
жених.
1944
* * *
Надоели потери.
Рознь религий – пуста,
В Магомета я верю
И в Исуса Христа.
Больше спорить не буду
И не спорю давно,
Моисея и Будду
Принимая равно.
Всё, что теплится жизнью,
Не застыло навек...
Гордый дух атеизма
Чту – коль в нём человек.
Точных знаний и меры
В наши нет времена.
Чту любую я Веру,
Если Совесть она.
Только чтить не годится
И в кровавой борьбе
Ни костров инквизиций,
Ни ночей МГБ.
И ни хитрой дороги,
Пусть для блага она, –
Там под именем Бога
Правит Суд сатана.
Человек не бумага –
Стёр, и дело с концом.
Даже лгущий для блага –
Станет просто лжецом.
Бог для сердца отрада,
Человечья в нём стать.
Только дьяволов надо
От богов отличать.
Могший верить и биться,
Той науке никак
Человек обучиться
Не сумел за века.
Это в книгах и в хлебе
И в обычной судьбе.
Чёрт не в пекле, не в небе –
Рядом с Богом в тебе.
Верю в Бога любого
И в любую мечту.
В каждом – чту его Бога,
В каждом – чёрта не чту.
Вся планета больная...
Может, это – навек?
Ничего я не знаю.
Знаю: Я человек.
1956
Ленин в Горках
Пусть много смог ты, много превозмог
И даже мудрецом меж нами признан.
Но жизнь – есть жизнь. Для жизни ты не бог,
А только проявленье этой жизни.
Не жертвуй светом, добывая свет!
Ведь ты не знаешь, что творишь на деле.
Цель средства не оправдывает... Нет!
У жизни могут быть иные цели.
Иль вовсе нет их. Есть пальба и гром.
Мир и война. Гниенье и горенье.
Извечная борьба добра со злом,
Где нет конца и нет искорененья.
Убить. Тут надо ненависть призвать.
Преодолеть черту. Найти отвагу.
Во имя блага проще убивать!..
Но как нам знать, какая смерть во благо?
У жизни свой, присущий, вечный ход.
И не присуща скорость ей иная.
Коль чересчур толкнуть её вперёд,
Она рванёт назад, давя, ломая.
Но человеку душен плен границ,
Его всё время нетерпенье гложет
И перед жизнью он склониться ниц, –
Признать её незыблемость – не может.
Он всё отдать, всё уничтожить рад.
Он мучает других и голодает...
Всё гонится за призраком добра,
Не ведая, что сам он зло рождает.
А мы за ним. Вселенная, держись!
Нам головы не жаль – нам всё по силам.
Но всё проходит. Снова жизнь, как жизнь.
И зло, как зло. И, в общем, всё, как было.
Но тех, кто не жалел себя и нас,
Пытаясь вырваться из плена буден,
В час отрезвленья, в страшный горький час
Вы всё равно не проклинайте, люди...
...В окне широком свет и белый снег.
На ручках кресла зайчики играют...
А в кресле неподвижный человек –
Молчит. Он знает сам, что умирает.
Над ним любовь и ненависть горит.
Его любой врагом иль другом числит.
А он уже почти не говорит.
Слова ушли. Остались только мысли.
Смерть – демократ. Подводит всем черту.
В ней беспристрастье есть, как в этом снеге.
Ну что ж: он на одну лишь правоту
Из всех возможных в жизни привилегий
Претендовал... А больше ни на что.
Он привилегий и сейчас не просит.
Парк за окном стоит, как лес густой,
И белую порошу ветер носит.
На правоту... Что значит правота?
И есть ли у неё черты земные.
Шумят-гудят за домом провода
И мирно спит, уйдя в себя, Россия.
Ну что ж! Ну что ж! Он сделал всё, что мог,
Устои жизни яростно взрывая...
И всё же не подводится итог.
Его наверно в жизни – не бывает.
1956
Землячкам
Снова Киев.
И девушки
нежной, певучей осанки:
Все – такие, как вы.
Но не встретить на улицах вас,
Довоенные девочки,
детство моё, –
киевлянки!
Мои взрослые сверстницы,
где вы и как вы сейчас?
Я не к вашим ногам
припадал молодыми губами,
Всё не вам объяснял,
что пытался себе объяснить.
Я оставил вас в детстве,
одних,
словно мёртвую память, –
Обронил, словно можно
частицу себя обронить.
Мы встречались порой.
Говорили.
Мне некогда было:
Я проделывал путь,
пробивая дорогу плечом.
Боль эпохи моей
подняла меня,
сердце пронзила,
Отделила от вас,
словно были вы здесь ни при чём.
Словно это не вы
и не горькие ваши романы,
Ваши браки, разводы,
смятенья
и схватки с тоской.
Той любви, что хотели,
мечтали о ней постоянно, –
Той любви вдруг не стало,
а вы не умели с другой.
Знал я это,
но знал не про вас.
Я разыгрывал роли.
От безвкусицы южной зверел,
вам не верил порой...
Чушь.
Ведь боль остаётся
в любой аффектации – болью.
А судьба остаётся
в любом проявленье – судьбой...
Что же делать?
Живём.
И дела наши вовсе не плохи.
Если что и не так -
это всё-таки жизнь, а не крест.
За гарантию счастья
не спросишь с минувшей эпохи.
За любовь не получишь
с давно отшумевших торжеств.
Но не вы эти девушки
нежной, певучей осанки,
Что спешат,
как спешили,
сияя доверием
вы.
Я ищу вас везде.
Я такой же, как вы, киевлянки, –
Та же южная кровь,
лишь обдутая ветром Москвы.
Я такой же, как вы.
Так откуда в душе ощущенье
Самой подлой вины,
словно стал я банкротом сейчас.
Словно мог я вас всех полюбить,
увести от крушенья.
Все мечты вам спасти –
и по глупости только
не спас.
1962
* * *
Освободите женщину от мук.
И от забот, что сушат, – их немало.
И от страстей, что превращают вдруг
В рабыню ту, что всех сама пленяла.
А потому – от выбора судьбы:
Не вышло так – что ж!.. Можно жить иначе.
От тяжести бессмысленной борьбы
И щедрости хмельной самоотдачи.
От обаянья смелости – с какой
Она себя, рискуя счастьем, тратит.
Какая смелость может быть у той,
Что всё равно за смелость не заплатит?
Откуда трепет в ней возьмётся вдруг?
Какою силой в бездну нас потянет?
Освободите женщину от мук.
И от судьбы. И женщины – не станет.
1964
Подонки
Вошли и сели за столом.
Им грош цена, но мы не пьём.
Веселье наше вмиг скосило.
Юнцы, молодчики, шпана,
Тут знают все: им грош цена.
Но все молчат: за ними – сила.
Какая сила, в чём она.
Я ж говорю: им грош цена.
Да, видно, жизнь подобна бреду.
Пусть презираем мы таких,
Но всё ж мы думаем о них,
А это тоже – их победа.
Они уселись и сидят.
Хоть знают, как на них глядят
Вокруг и всюду все другие.
Их очень много стало вдруг.
Они средь муз и средь наук,
Везде, где бьётся мысль России.
Они бездарны, как беда.
Зато уверены всегда,
Несут бездарность, словно Знамя.
У нас в идеях разнобой,
Они ж всегда верны одной
Простой и ясной – править нами.
1964
Двадцатые годы
Крепли музы, прозревая,
Что особой нет беды,
Если рядом убивают
Ради Веры и Мечты.
Взлёт в надеждах и в законах:
«Совесть – матерь всех оков...»
И романтик в эшелонах
Вёз на север мужиков.
Вёз, подтянутый и строгий,
Презирая гнёт Земли...
А чуть позже той дорогой
Самого его везли.
Но запутавшись в причинах,
Вдохновляясь и юля,
Провожать в тайгу невинных
Притерпелась вся земля.
Чьё-то горе, чья-то вера.
Смена лиц, как смутный сон:
Те – дворяне, те – эсеры
Те – попы... А это – он.
И знакомые пейзажи,
Уплывая в смутный дым,
Вслед ему глядели так же,
Как недавно вслед другим.
Равнодушно... То ль с испуга,
То ль, как прежде, веря в свет...
До сих пор мы так друг друга
Всё везём. И смотрим вслед.
Может, правда, с ношей крестной,
Веря в святость наших сил,
Эту землю Царь Небесный,
Исходив, благословил.
Но коль так, – то жадный к славе
Вслед за ним (игрок! нахал!)
Срок спустя
на тройке дьявол,
Ухмыляясь, вслед скакал.
1970
В защиту прогресса
Когда запрягут в колесницу
Тебя, как скота и раба,
И в свисте кнута растворится
Нерайская с детства судьба.
И всё, что терзало, тревожа,
Исчезнет, а как – не понять,
И голову ты и не сможешь
И вряд ли захочешь поднять,
Когда все мечты и загадки,
Порывы к себе и к звезде
Вдруг станут ничем – перед сладкой
Надеждой: поспать в борозде.
Когда твой погонщик, пугаясь,
Что к сроку не кончит урок,
Пинать тебя станет ногами
За то, что ты валишься с ног,
Тогда, – перед тем, как пристрелят
Тебя, – мол, своё отходил! -
Ты вспомни, какие ты трели,
На воле резвясь, выводил.
Как следуя голосу моды,
Ты был вдохновенье само –
Скучал, как дурак, от свободы
И рвался – сквозь пули – в ярмо.
Бунт скуки! Весёлые ночи!
Где знать вам, что в трубы трубя,
Не Дух это мечется – хочет
Бездушье уйти от себя.
Ища не любви, так заботы,
Занятья – страстей не тая...
А Духу хватило б работы
На топких путях бытия.
С движеньем веков не поспоришь,
И всё ж – сквозь асфальт, сквозь века,
Всё время он чувствует, сторож,
Как топь глубока и близка.
Как ею сближаются дали,
Как – пусть хоть вокруг благодать, -
Но люди когда-то пахали
На людях – и могут опять.
И нас от сдирания шкуры
На бойне – хранят, отделив,
Лишь хрупкие стенки культуры,
Приевшейся песни мотив.
...И вот, когда смыслу переча,
Встаёт своеволья волна,
И слышатся дерзкие речи
О том, что свобода тесна,
Что слишком нам равенство тяжко,
Что Дух в мельтешенье зачах...
Тоска о заветной упряжке
Мне слышится в этих речах.
И снова всплывает, как воля,
Мир прочный, где всё – навсегда:
Вес плуга... Спокойствие поля...
Эпический посвист кнута.
1971
Последний язычник
Письмо из VI века в ХХ
Гордость,
мысль,
красота –
все об этом давно отгрустили.
Все креститься привыкли,
всем истина стала ясна...
Я последний язычник
Среди христиан Византии.
Я один не привык...
Свою чашу я выпью до дна.
Я для вас ретроград –
то ль душитель рабов и народа,
То ли в шкуры одетый
дикарь с придунайских равнин...
Чушь!
Рабов не душил я –
от них защищал я свободу.
И не с ними –
со мной
гордость Рима и мудрость Афин.
Но подчищены книги...
И вряд ли уже вам удастся
Уяснить, как мы гибли,
притворства и лжи не терпя,
Чем гордились отцы,
как стыдились, что есть ещё рабство.
Как мой прадед сенатор
скрывал христиан у себя...
А они пожалеют меня?
Подтолкнут ещё малость:
Что жалеть, если смерть –
не конец, а начало судьбы.
Власть всеобщей любви
напрочь вывела всякую жалость,
А рабы нынче – все.
Только власти достигли рабы.
В рабстве – равенство их:
все – рабы, и никто не в обиде.
Всем подчищенных истин
доступна равно
простота
Миром правит Любовь, –
и живут для Любви –
ненавидя.
Коль Христос есть Любовь,
каждый час распиная
Христа.
Нет, отнюдь не из тех я,
кто гнал их к арене и плахе,
Кто ревел на трибунах,
у низменной страсти в плену.
Все такие давно
поступили в попы и монахи.
И меня же с амвонов
поносят за эту вину.
Но в ответ я молчу.
Всё равно мы над бездной повисли.
Всё равно мне конец,
всё равно я пощады не жду.
Хоть, последний язычник,
смущаюсь я гордою мыслью,
Что я ближе монахов
к их вечной любви и Христу.
Только я – не они, –
сам себя не предам никогда я,
И пуская я погибну,
но я не завидую им:
То, что вижу я, – вижу.
И то, что я знаю, – я знаю.
Я последний язычник.
Такой, как Афины и Рим.
Вижу ночь пред собой.
А для всех ещё раннее утро.
Но века – это миг.
Я провижу дороги судьбы:
Все они превзойдут.
Всё в них будет: и жалость, и мудрость...
Но тогда,
как меня,
их потопчут другие рабы.
За чужие грехи
и чужое отсутствие меры,
Всё опять низводя до себя,
дух свободы кляня:
Против старой Любви,
ради новой немыслимой Веры,
Ради нового рабства...
Тогда вы поймёте меня.
Как хотелось мне жить,
хоть от жизни давно отгрустили,
Как я смысла искал,
как я верил в людей до поры...
Я последний язычник
среди христиан Византии.
Я отнюдь не последний,
кто видит,
как гибнут миры.
© Наум Коржавин, 1944 – 2013.
© 45-я параллель, 2013.