Наталья
Резник

 

Где закопан дар лирический
Под асфальт двухслойный,
Где направо сад Таврический,
А налево – Смольный,

Где орали друг на друга мы
Дико и истошно,
Где и весело от ругани
Было нам, и тошно,

Там, где с коммунальной площади
Некуда деваться,
Где я, длинная и тощая,
Праздновала двадцать,

Где бессилием измерена
Ненависть к Отчизне,
Я вернусь туда – уверена –
В следующей жизни.

 

Невский состоит из шумов и обрывков слов,
Толпы, автобусов, машинных гудков.
Я лечу по нему над тысячами голов,
Над устойчивой враждебностью тр`х веков.

Я чужая здесь, быть не могу чужей,
Боюсь, что меня давно выдают уже
Голос, глаза, нос, форма ушей
И запись ужасная в паспорте – «ПМЖ».

Я волос, как сказал поэт, не брала у ржи,
Я вообще легко приживаюсь в любой среде.
Мне всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, где жить.
Но я не могу родиться больше нигде.

 

 

Из меня вырываются сотни кошмарных зверушек
И рыдают, и просятся вон, в окружающий мир.
Это значит:  я выросла, кончилось время игрушек,
Пионерии, школы, дворов, коммунальных квартир.
Это значит, закончилась прошлая жизнь понарошку,
Та, где  мама и папа, с которыми все нипочём.
Да, я взрослая:  чищу на собственной кухне картошку,
Двери в собственный дом открываю своим же ключом.
И чудовища эти, которых не сыщешь капризней,
Бьются, мечутся, просят чего-то, исходят слюной.
Как я выросла поздно из детской игрушечной жизни!
И чудовища странные выросли вместе со мной.
Их незрячи глаза, а их зубы огромны и остры.
Слишком тесно во мне. Слишком громко рычат и ревут.
Выпускаю наружу безумных некормленных монстров.
Если рядом стоишь, не взыщи – и тебя разорвут.

 

 

Я всё равно упорно приезжаю

С той родины, которой не нужна.

Меня встречает странная, чужая,

Понятная, привычная страна.

 

И я, с какой-то неуместной дрожью

Ступая в неосвоенный простор,

Иду домой – к надежному подножью

Любимых кем-то колорадских гор.

 

 

Знаю: до последнего вздоха,

До последнего всхлипа мне,

Привередливой, будет плохо

В этой самой лучшей стране.

 

За дешёвый компотец в жилах

Неподъёмную дань плачу.

Эту я полюбить не в силах

И другой – уже не хочу.

 

 

Заливали реальность винами,
Водками, коньяками.
Лежали, касаясь спинами,
Рты зажав кулаками.

Заливали слезами горькими
Выцветшую округу,
Вырывали словами горькими
Внутренности друг другу.

Это милое развлечение
Нам прописывали от сплина.
От заморской хандры лечение –
Детский кубик адреналина.

 

 

В детстве мне сутулиться
Мама запрещала,
И Тверская улица
Вся по швам трещала,

Если неуверенно
Я по ней гуляла,
Если вдруг, как велено,
Плечи расправляла.

Всё валилось, рушилось,
На куски ломалось
Там, где неуклюже я
Просто распрямлялась.

И чужие стены я
Походя разбила.
Места мне, наверное,
Слишком мало было.

 

 

Прибиться к остальным ученикам

Пыталась. Нагибалась и кивала,

И голову руками прикрывала,

Но всё равно – лупили по рукам.

 

Помнишь блики тротуаров
В самом первом сентябре?
В коммуналке – Аристаров,
В третьем, маленьком, дворе.
 
Во дворе газон неяркий,
Не украшенный травой.
Выбегает из-под арки
Женька Курочкин. Живой.

Вон ты: голые колени.
Без очков или в очках?
Солнцу радуется Ленин
С октябрятского значка.

Стану в сорок раз бездомней,

Водку вылакав до дна,
Если ты не вспомнишь.
Вспомни! Я не выдержу одна.

* * *

 

 

 

 

 

 

От ностальгии нет лекарства,

Хоть водку вёдрами хлещи.

Перед глазами красный галстук,

В столовой школьной снова щи,

Тарелка липкой каши манной

И с сухофруктами компот.

Внизу, в медпункте, Марьиванна

Освобожденья выдаёт

Девчонкам, у которых ЭТО,

Что нездоровы, так сказать,

Гигиенических пакетов

Поскольку просто не сыскать

В аптеках, как и в магазинах,

Где полки девственно пусты

И загибаются в корзинах

Морковки хилые хвосты.

Запущенная коммуналка,

Полураздолбанный трамвай…

И так всей дряни этой жалко –

Хоть водку пивом запивай!