Наталья Резник

Наталья Резник

Четвёртое измерение № 10 (178) от 1 апреля 2011 года

Давай улетим на Марс!

 

Письмо в Лондон
 
Ну как там Лондон? Вязкие туманы,
И также в сумасшествии дневном
По улицам несутся басурманы,
Курлыча на наречии родном?
И по ночам пространство пабов душных
Волною заполняет перегар,
А по утрам спокойно и послушно
Тебя встречает белый Трафальгар?
А я... что я! Опять валяюсь дома.
Заела чужеродная среда.
Здесь всё идёт, конечно, по-другому,
А это означает – как всегда.
Ты видел бы, какая я смешная,
Когда в стихах пишу про небеса!
Как жаль, что я тебя совсем не знаю,
Мой лондонский случайный адресат...

Давай дружить несхожими мирами,
Делиться океаном и луной.
В набитых пабах сидя вечерами,
Ты виртуально чокайся со мной.
 

Май-2008

 
* * *
 
Семи раз я не отмеряла.
Сразу резала – так жила.
И тебя давно потеряла,
До того ещё, как нашла.

Пятилетка – такая малость
Или нет, гигантский провал.
Я с мальчишками целовалась,
Ты кораблики рисовал.

Щедро слёзы лила в Неву я
Дураков каких-то любя.
Я-то думала: существую.
Оказалось: ждала тебя.

По тебе я себя сверяю.
Но несчастье, как мир, старо:
Безнадежно твой след теряю
В схемах лондонского метро.
 
* * *
 
А может быть, нам даже больше дано, чем прочим,
Если я над твоими письмами плачу,
Если у меня любви для тебя – сколько хочешь,
Запас, что, казалось, целиком на других истрачен,
Если я живу нашей будущей встречей,
За которую готова расплачиваться годами,
Если время меня, вопреки прогнозам, не лечит,
Если мы ночью соприкасаемся городами.
Если мы, дураки, пишем друг другу километры никем, кроме нас, не читаемых строчек,
То, может быть, нам даже больше дано, чем прочим.
 
* * *
 
У нас был мир. От вечера до утра – недолго.
Он развалился к утру на тысячу незаметных осколков.
От него остались слова, муки совести, едва слышные вздохи.
От целого мира – жалкие, ничтожные крохи.
Если бы знать тогда в пьяном ночном угаре,
Как придётся платить за мир, что – мы думали – нам подарен!
Прятать глаза, говорить, улыбаться, ходить на работу,
Пытаться не смотреть назад, как несчастная жена злосчастного Лота,
Расплачиваться монетой чистейшей фальши...
Но, что бы там теперь ни было дальше,
Я всё равно не сумею любить сильнее.
Просто обернусь назад, и – окаменею.
 
* * *
 
Я верно приближаюсь к сорока,
И, может быть, поэтому для счастья
Твои глаза, твой лоб, твоя рука
И поцелуи на моём запястье –
Вот все, что нужно. Я живу пока,

Пока ты здесь. А после будут войны,
Землетрясенья, засуха, потоп,
Потом всему конец. Но я спокойна.
Я счастлива сейчас, пока твой лоб,
Глаза, рука, ты весь – для поцелуев
Моих...
 
Следующая станция – Смерть
 
– Следующая станция – Смерть. Вылазьте! –
У проводника не выдержали нервы, –
А эта  станция Чужого Несчастья.
Ты сошёл, как водится, первый.
Потом я. И мы, два иностранца
(Всего слов – «спасибо» да «здрасьте»),
Пошли – на чужого несчастья станции
Строить свое новое счастье.
Так и живём в сетях сюжета невнятного.
А стройка законсервирована на года.
Но учти, если ты поезда ждёшь обратного,
Что отсюда не ходят обратные поезда.
 
* * *
 
Нет у нас общего дома, мебели, шмоток, посуды,
И общих забот – ни на столько, ни на полстолько.
Гости на нашей свадьбе «горько» кричать не будут,
Есть у нас только своё общее «горько».

Из нас с тобой уже не вырастет нового человечка
С тонкой прозрачной розовой кожицей,
Но, когда всё закончится, я в тебе останусь навечно.
Или ты во мне – как сложится...
 
* * *
 
Три дня, десять дней, потом ещё двадцать дней.
Семь дней – от субботы до следующей субботы.
Я даже согласна, чтобы было ещё больней –
Только бы отвлекаться от этого бесконечного счёта.
Научи меня думать о чём-нибудь без тебя,
О чём-нибудь постороннем, не очень важном,
Чтобы жить, не дни на часы и минуты дробя,
А удивляться, что время летит со страшной
Скоростью, почти не оставляя следов,
Как раньше, когда вечер наступал неожиданно рано,
Когда ещё меж наших двух городов
Не было такого огромного океана.
Научи, пожалуйста, если сумеешь, меня
Жить, неделями время незаметно сжигая.
А пока тебя нет… двадцать дней, десять дней, два дня –
Это я его каждый день на день вперёд сдвигаю.
 
* * *
 
А давай улетим на Марс,
Заживём на красной планете,
И со временем там у нас
Народятся смешные дети.

Станем мы на завтрак кормить
Их молочной небесной манной,
По субботам в гости водить
К головастикам-марсианам.

Будем там валять дурака
Вечерами и бить баклуши,
Наблюдая солнца закат
За края марсианской суши,

Марсианский эль выпивать
Перед сном, и, пока пьянеешь,
Будешь ты меня целовать,
Как ты только один умеешь.
 
* * *
 
Был воздух тяжёл и плотен,
Как мокрый насквозь картон.
Я плакала в самолёте
Из Бельгии в Вашингтон.

Я плакала не о прошлом,
Промотанном до гроша,
А плакала от того, что
Мне было нечем дышать.

В присутствии тьмы народа,
В небесности голубой
Рыдала без кислорода,
Отобранного тобой.
 
* * *
 
Я пробиваюсь к тебе сквозь толщу народа
В аэропортах и на вокзале.
Я иду к тебе бесконечных полгода.
Так меня за благополучие наказали:
Идти к тебе до неизвестной поры,
Как Сизиф с камнем своим тяжеленным.
Вот уже ты, но – камень скатывается с горы.
Это значит, мой самолёт на Вену
Улетает, и его нельзя пропустить,
Но, как только окажусь мучительно далеко я,
То мысленно – опять в обратном пути,
Как Сизиф, которому нет покоя.
 
* * *
 
Весёлый мальчик пухлыми губами
Бормочет непонятное, смеясь,
Тряпичных кукол сталкивая лбами,
Солдатиков отбрасывая в грязь.

Когда шалун забудется в кровати,
Зажав конфету в маленькой руке,
Мы встретимся, измученный солдатик,
Среди игрушек в старом сундуке.
 
Красавица и Чудовище
 
Пишет красавица чудовищу письмо
Про хозяйство, детей, завтраки и обеды,
Мол, ты уж расколдуйся как-нибудь пока само,
В этот раз, к сожалению, не приеду.
 
Отвечает чудовище красавице,
С трудом заставляя писать свою мохнатую руку:
«Рад наконец от тебя избавиться,
Видеть тебя не могу, проклятую суку!
Не приезжай, ненавижу тебя всё равно
За то что, устал столько лет без толку дожидаться,
За то, что понял давным-давно,
Что не в силах самостоятельно расколдоваться».
 
Пишет красавица чудовищу: «Не хочу тебя больше знать,
Гад, мерзавец, подлец! (и всякие другие ругательства).
Ты же обещал, что всю жизнь меня будешь ждать.
Не ожидала от тебя подобного предательства.
Будь ты проклят, невменямый зверь.
Ты же клялся, что будем непременно вместе.
Ну, держись, завтра же приеду теперь,
Выдерну остатки твоей свалявшейся шерсти».
 
Пишет чудовище: «Прости за звериную бесчеловечность,
Я же чудовище, человечности не учился.
У меня впереди в самом деле целая вечность,
Не знаю, почему внезапно погорячился».
 
А жена чудовища говорит: «Опять пишешь своей одной?
Хочешь со свету меня сжить, урод и скотина?»
И чудовище плачет рядом со своей женой,
А она чешет ему его горбатую спину.
 
А красавица читает ответ,
Меняет дату на затёртом билете,
Как обычно, встаёт чуть свет,
Работает, готовит, улыбается детям.
И сходит, сходит, сходит, сходит с ума
До следующего письма.
 
* * *
 
Люблю, люблю, люблю, люблю –
Моих люблю на тебя извергается лава,
От такого количества сотрётся самое драгоценное слово,
Но моё люблю из особого сплава,
Моё люблю из материала другого.
Моё люблю из сплава реальности и фантазий,
Из сплава безнадежности и постоянства,
Из сплава африк, америк, европ и азий,
Слитых для встреч в одно сплошное пространство,
Из сплава меня с твоим прошлым и настоящим,
Моей свободы и твоей безграничной власти.
Моё люблю бежит металлом кипящим
И режет, режет, режет меня на части.
 
* * *
 
Я останусь каждой фразой,
Фотографией, штрихом.
Забывай меня не сразу
И не думай о плохом.
Думай, что союз непрочный
Было год не разорвать.
Забывай меня построчно –
Так труднее забывать.
Забывай меня. Но долго.
А во мне на сотню лет
Ты останешься осколком,
Справа, там, где сердца нет.
 
* * *
 
Наше прошлое комом застыло в горле,
Тромбом перекрыло русло аорты.
А тебе, говорят, просто память стёрли.
Ты просто живёшь с памятью стёртой.
 
А помнишь, мы были как чёт и нечет?
Не помнишь, но так мне, пожалуй, легче.
Если время тебя совершенно излечит,
Значит, меня наполовину излечит.