Наталья Перстнёва

Наталья Перстнёва

Все стихи Натальи Перстнёвой

Ave Maria

 

…morituri te salutant

 

эти вавилонские города

стоят толкаются толстыми боками и узкими задницами

просвета не видно

вот пролетит самолет сразу другое дело

одна смешная фотография

каменная Мария вышла на улицу и молится без костёла

зачем это

ты ещё помнишь что хотела сказать богу

нет конечно

показывает она пальцем

ей же снесло голову

вместе с памятью

только руки

то ли напомнить богу о боге

то ли по привычке

упираться в крышу где теперь открыто

 

Carpe Diem

 

однако как постарело время

когда-то оно было молодым сумасшедшим

и носилось с криками «поймай меня» по улицам

в смысле carpe diem

державшие его в руках ещё помнят

забывая что наслаждение давно им изменило

сейчас просто дурное

и как все старики не думает молчать

хотя навсегда перестало чувствовать

только призрак Бретона ухает по ночам

куда-то вниз с облезлой парковой ёлки

на аккуратно подметенную дорожку

 

 

Himmelreich F.N.

 

над летним садом каждое утро поднимаются лошади

и кружат до захода солнца

в жару от их крыльев спасительная тень и приятный ветерок

у ворот на камне сидит самый воинствующий безбожник

с тех пор как сошёл с ума

и смотрит на приближающихся всадников

он может войти но остаётся

кто-то должен не пропускать людей

 

N.

 

у города было никуда не годное название

поэтому в рукописях он шифровался

и выглядел как захлопнутый саквояж

в хорошем саквояже есть всё

и зонтик для няни

 


Поэтическая викторина

Азбука

 

Когда тюрьма «De Profundis» твоя

На «Ты», на «Вы», со строчной и с заглавной –

Смешные люди, тут идут на «Я»

И Readingum захлопывает ставни.

 

Застыла птичка, канарейка суть,

Бессмертных ижиц до смерти наелась.

Пролей ей, Боже, чистую на грудь…

Слеза чиста, но тут другое дело.

 

Когда слова стоят не тет-а-тет,

А колом в позвоночнике и горле,

И ты глотаешь падающий свет,

Над пропастью и перед небом голый,

 

Всей азбуки складные кирпичи

Растят застенки башен Вавилона.

На дне колодца человек кричит,

Приговорён, распят и коронован.

 

Аленький цветочек

 

М. В.

 

Кто-то сказал по случаю *

Открывшейся невзаимности:

«Писать надо было лучше,

Наверное». Божьей милости

 

Хватило бы на обычное,

Осталось бы на земное.

Кружат твои опричники

Белые надо мною.

 

Грозен ты, грозен, Батюшка

Неба, земли и моря.

Если меня спохватишься –

Место найдёшь пустое.

 

Лишь пустоте пожалуешь

Блик отразить во взоре,

Лепет цветочка алого,

Право с тобою спорить.

 

* К/ф «Объяснение в любви»

 

Объяснение в любви

 

как в кино

 

Был на свете Филиппок,

Был, писал о чём-то книжки.

Проходила между строк

Жизнь эпохи и мальчишки.

 

А о чём он их писал –

Разве в этом дело, Зина?

Что-то он такое знал,

Но сказал наполовину.

 

Как захочешь назови

(Всё рано ведь не читала)

Объяснение в любви,

Для которой жизни мало.

 

Вот и всё, окончен срок.

Почему же знаю, Зина,

Где-то пишет Филиппок

Ту, вторую, половину?

 

Где опять малым-малы

Все отпущенные сроки…

Ты бы вымыла полы,

Больше смерти будут строки.

 

ателье

 

она подошла к витрине

протянула руку

расстегнула на нём жилет

и вынула сердце

 

когда ей позвонили

бросила в сумочку

засмеялась и ушла

 

внутри стало легко и свободно

он полетел вслед на воздушном шаре

срывая по дороге комнатные цветы в распахнутых окнах

и ленточки с пробегающих школьниц

 

в шесть вечера зашипело радио

хозяйка поправила на манекене костюм

и щёлкнула выключателем

ателье закрылось

 

белое безмолвие

 

в белом однокомнатном мешке

во всём белом снаружи

ни одной чёрной точки

крючка запятой на которой можно

 

Господи заморозь ворону

пусть упадёт

 

боженивка

 

проходите тише по кладбищу безумств

здесь бродят призраки нерождённых стихотворений

и спят все неосторожно не совершённые поступки

а под тем маленьким безымянным холмом

в самом дальнем и заросшем диким тёрном углу боженивки

лежите вы счастливый сумасшедший

успевший умереть раньше всех

и не встретиться лицом к лицу с унылой каргой благоразумия

 

 

большой ветер

 

птицы так торопились удрать от большого ветра

что бросили в воздухе крылья

и те летали над городом как сумасшедшие

пока не упали без сил на побелевшую землю

 

утром уже хрустели под ногами

призывая к осторожности и благоразумию

 

большой и наивный

 

под Новый год у чёрно-белого телевизора

с одним каналом семидесятых

включить добрый старый мир

если покажут Великолепную семерку

где-то на середине

в тебя попадёт славная шальная пуля

и всё хорошо закончится

 

В некотором роде

 

Самоубийство мотыльков

Под солнцем в жёлтом абажуре

Мы мотыльки в прозрачной шкуре

Герольды каменных шагов

Я тоже верю воску слов

И мёду их

И пуле дуре

Для тех кто к дроби не готов

И в слёзы на клавиатуре

Как в высший промысел стихов

Как смысл во всей литературе

 

В отсутствие Александра Сергеевича

 

Т. В-кой

 

Отпусти меня в этот лес,

В этот Богом забытый край,

Он на карте давно исчез.

Я найду, а ты потеряй.

 

Там в дремучем моём лесу

Век двадцатый в берлоге спит.

Я на цыпочках, на весу…

Посмотреть, как он жив и сыт.

 

Как полны его закрома

И на много веков вперёд

Он творцам, сошедшим с ума,

Вдрызг отвариться не даёт.

 

Не сейчас, стало быть, потом,

Но реликтовый выйдет лес…

…А вокруг покати шаром,

И в пустыне скучает бес.

 

весь С.К.

 

он родился горбатым

чтобы до конца жизни изображать вопрос

на который у неё не было ответа

как не нашлось и у смерти

а я могу только написать

что и тогда он лежал не разгибаясь

 

Вечный гой

 

…и более ни для чего.

Э. Чоран

 

Чёрный крап на золотом,

Вороны и листья.

Этот парк похож на дом,

Можно поселиться.

 

Он пустует, он привык

Мстить тоской надежде.

Ты поймёшь его, старик,

В красоте безбрежной –

 

В общем, в эдакой глуши –

Рождены к познанью:

Листья сбрасывать с души

Станешь вычитаньем,

 

Дуя пеплом на огонь,

Сея мрак вороний.

Сколько Богу на ладонь

Ни дыши – обронит.

 

Дом не греет и не ждёт,

Только звёзды светят.

Только ворон запоёт.

Только ветер встретит.

 

Война и мир

 

*

мир занят войной

война занята миром

они созданы друг для друга

из них родится новый мир и новая война

 

когда-нибудь кто-нибудь займётся человеком

и он родит что-то другое

но не сегодня

сегодня как раз война

*

видишь ангела на костылях?

лучше бы добили

веру держат крылья

*

начинаю волноваться на рассвете

хватит ли у солнца сил сегодня взобраться на гору

*

пока утро умывалось в озере

я забыла что идёт война

птицы закричали уходи-уходи ты не отсюда

 

 

вся эта звукопись

или куда пожелаете

 

приятный для слуха набор слов

много лучше чем неприятный

так шуршит подарочная коробка

сколько всего может поместиться

даже царь-пушка

или весь ракетный комплекс

вдруг взорвётся

ещё не видно но

для высоты добавь слово иллюминатор

и смотри во все глаза

мы взлетаем

подлая нелётная погода

подлые облака

медведь подлец

наступивший в детстве

подлое ухо слышит гул моторов

не чувствуя ветра

ладно это была не птица

но кто забыл прицепить крылья самолёту

…………

«Они положили сырой порох, Карл!»

 

Георгины

 

Покуда лето разливало

Под окна долгие дожди,

Сирень садовая дышала

О чём-то тёплом впереди –

 

На обещании одном

С цветком в карманчике нагрудном

Жилось цыганским неуютом

Со всем не виданным теплом.

 

Смешно, но всё и так, и то же:

Вода и дачные цветы.

Но первый лист в ломбард заложен

Из ненадёжных золотых.

 

Немного лишней фурнитуры –

А георгин горит огнём,

А уходящая натура

Блестит слезами под дождём.

 

Глаза

 

У мадонны глаза голубые,

Это честно художник наврал.

Это небо в глазах у Марии

Он увидел и нарисовал.

 

Он увидел в них много такого,

Что увидеть совсем не просил.

И набрал он что есть голубого,

И на веки ладонь положил.

 

Гости

 

К нам приезжают печальные гости

В шёлковых блузах шафрана и охры

Комнаты пахнут сырою постелью

Летним забытым на плечиках счастьем

 

От дальнозоркости вымытых окон

Гости болеют мигренью и сплином

Необратимо губной лихорадкой

Блюзом последнего землекруженья

 

Где же наш ключ я закрою их в доме

С дождевиками на каменных стенах

Я буду слышать шаги по ступеням

Я буду слушать их неприкасанья

 

Окна захлопнут прозрачные веки

Музыка музыка под листопадом

Ветер кидает по крыше каштаны

Жёлтую розу на туче катая

 

Пусть никого не окажется подле

Пусть ничего не останется после

Лишь соскользнувшая змейка с запястья

Спрячется в шорохе сброшенных листьев

 

Грозный

 

Не царём ли Иоанном

Посмотрели небеса? –

Поглядела христианам

Вся опричнина в глаза.

 

Раскраснелись-заплясали

По майданам языки.

Излечили от печали,

Исцелили от тоски.

 

В жарко-красных сарафанах

Полетели в небеса.

Захотелось Иоанну

Встать под царские глаза.

 

Добрый ангел, призрак скользкий,

Покатился на ковёр.

И накрыл, как Златопольский,

Бас небес – церковный хор.

 

давление

 

что увидишь при софитовом вопле

уберите башмак солнца с моего лица

и давайте наконец сядем ужинать

пусть скорее наступит вечер

 

Дерево моих желаний

 

Дерево моих желаний

Облетает будто осень

На плечах его повисла

Пригибая ветки долу

И сырой земли касаясь

Будто силы собирая

Будто в небо улетая

Вместе с сойками и дымом

Будто в небо за любимым

Нелюбимого бросая

 

 

Деревья

 

Р.Г.

 

А вот деревья, вот деревья

Не ходят друг на друга лесом.

И землю чтут без суеверий,

И родину не сносят с места.

 

Она горит – они сгорают,

Чёрт знает как, но встык стоят.

И никогда не оставляют.

И ничего не говорят.

 

Дорога

 

«Посмотри в свои ладони, –

Говорит, – и не проси

Всё, что раньше похоронит,

Чем сумеешь унести».

 

Я смотрю, а там дорога,

Никого и ничего –

И ступай как хочешь с Богом.

Донести бы одного.

 

Дорога, возвратившая меня

 

А. Л.

 

Дорога, возвратившая меня,

Мои следы, как тапочки, подносит.

Она хранит ответы на камнях,

Но плохо разбирается в вопросе.

 

Всё – пыль и ветер, ветер и простор

И путники, бредущие по пыли.

Воспоминаний долгий разговор.

О чём с тобою тени говорили,

 

Пока в домах огонь не развели,

Легко делясь вином и хлебом пресным?

Вот и они растаяли вдали,

И хлынул дождь безудержный отвесно.

 

И побежали реки по холму!

Ни берега, ни выбора, ни дома.

Я обращаюсь к небу моему –

Оно горит и отвечает громом.

 

дятел

 

болван живущий в моей голове

интересуется всем на свете

 

болван рассуждающий обо всём на свете

может разбудить меня ночью

и спросить как дела

 

ты слишком похож на дятла

говорю я ему

у которого вечный ремонт

 

что ты делаешь в моём дупле

спрашивает дятел

имей в виду только последний идиот кормит дятлов аспирином

и ходит в гости с веником

 

я собираюсь ему рассказать что собираюсь подмести всех дятлов

и выкинуть из головы

но этот болван совершенно не интересуются моими делами

 

Едем

 

Сколько бастардов рождает цыганская песня

Ночь отвечает кочующей скрипкой ромалэ

Ты только тень пролетающей птицы над степью

Я только танец я бубен я голос цимбалы

 

Под языками костров под струной трансильванской

Под покатившейся полем серьгой золотою

Едем к цыганам – всё золото наше такое

Едем к чертям да хоть к ангелам в табор с шампанским

Голым лодыжкам ещё омываться росою

 

Едем же едем за начисто русской слезою

Неутолимой тоскою-дотла-по-славянски

 

Ей кажется

 

Тане и Марусе

 

Когда в такие сумерки огни

Соборные расцвечивают стёкла,

Ей кажется, тепло хранят они,

Той улице, которая промокла.

 

Ей кажется, здесь только я с дождём,

Нам никого и ничего не надо.

Мы, призрачные, за руки идём,

И нас хранит виденье листопада.

 

Одно окно погаснет за другим,

Век завершится сном и темнотою.

Ночь будет долгой, ветер будет злым,

Но призраков ничто не беспокоит.

 

И даже время, вечный враг живых,

Проходит мимо, глаз не поднимая.

Оно однажды отпустило их,

Как зверь из лап добычу выпускает.

 

Если

 

Если больше не будет слов,

Мы не станем с тобой говорить.

Если небо звёзд не зажгло,

Мы дождёмся без них зари.

 

Мы посеем в пустыне рожь

И уснём, перестав гадать.

Будут тучи – и хлынет дождь.

Будет ясно – взойдёт звезда.

 

 

Если утро

 

Если утро – пусть небо и птицы.

Если полночь – пусть небо одно.

Или так. Если время проститься –

Приготовь и постель, и вино.

 

Будь добра, если только возможно,

Или так – не суди за спиной.

Не дели меня правдой и ложью –

Ты судьба. Оставайся судьбой.

 

Все могилы свои и курганы

На закате приди распахнуть.

Просто «утро» скажи, если рано,

Или так – разбудить не забудь.

 

Жуть

 

Т. В-вой

 

Вид этой жути разбудил.

Но, даже выбравшись на волю

Под гроздья комнатных светил,

Стоишь один, как в чистом поле, –

 

И ветер теребит плечо.

Не ветер вовсе, а дыханье.

Ни холодно ни горячо.

Не проповедь, не наказанье.

 

Понятно разом всё и так,

Что человеку непонятно.

Ты дал не рубль, не пятак

И не возьмёшь уже обратно.

 

Нет, всё же дура человек,

Глядит – копеечка простая,

А не кончается вовек –

И как спустить её не знает.

 

Перед таким любая жуть

От безысходности бледнее.

Казалось бы, ещё чуть-чуть…

Нет, никогда не протрезвеет.

 

За тридевять земель

 

Мир начинался за мостом –

И тот был давностью разрушен, –

За диким розовым кустом,

Таинственный и равнодушный.

 

И не товарищ, и не враг,

Но для гуляющего взглядом –

Не поле перейти, овраг –

Высокой степени награда.

 

Там открывались чудеса,

Вне времени, в волшебном свете,

Где можно потерять глаза

И от волненья не заметить.

 

Казалось, всюду жизнь сама

Идёт по главному закону,

Под солнцем белые дома,

Как голуби, парят над склоном.

 

Вот ящерицы изумруд

Хранит покой на тёплом камне,

И бытие свершает тут

Себя решительней, чем Гамлет…

 

О расстоянья детских лет!

Перешагнёшь – и нет оврага.

И ближний мир, и дальний свет

Горят, как добрая бумага.

 

зависть

 

человек боявшийся собственной смерти

наконец свободен

а вы плачете

 

Записки о сумасшедшем капитане

 

*

Как милосердно оставались дни,

Не торопясь из комнаты больного –

Больной был сам безумней, чем они.

Сестра! Сестра!.. Ах, ничего такого.

Вы вспомните о бедном старике?

Вы вспомните о бравом мореходе

С петицией в протянутой руке?

Сестра! Сестра! Куда же их выводят?

Неправда ваша – так не подают,

Неужто океаны обмелели!

Все океаны засыпают тут,

В прологе мира, в комнате с постелью.

Сестра! Сестра! А если корабли?..

Зачем же жгут, зачем же чёртов жгут!

«Сент-Августина», «Эмма», «Розали»…

Плевать в шестые номера кают!

Не пропускали.

Дуры.

Берегли

Последнего из проклятой земли.

 

*

А капитан –

Но он сошел с ума.

Но не на берег, нет, но не на берег?

Его взяла иллюзия сама

В ряды гребцов, прикованных к галере.

 

Кто вздумает его освободить –

Да будет сброшен в яростные волны.

Он обречён смотреть и не сходить

И океан безумием наполнить.

 

*

Все комнаты научены молчать –

С камнями разговаривать, как с морем.

И забывать, навеки забывать.

И всё же их язык огнеупорен.

 

Горит закат в подставленном окне,

Но каждый спящий камень отражает…

И яблоко расплавилось в огне –

А глаз глядит. Глядит не умолкая.

 

Мой враг, давай побелим ещё раз,

Стене скорбей простительна побелка.

Мой брат, а Бог тогда и вправду спас,

Когда не дал… Когда поставил к стенке.

 

*

Любимая, я, знаешь, как дышу? –

Из разговора с мёртвым капитаном, –

Проклятых мёртвых по морю вожу.

Что удивительно, но, в общем-то, не странно.

 

И сорок лет... Ведь время не прошло.

И не пройдёт, не сомневайся в этом.

Дышать по смерти так же тяжело,

Как проводить экскурсию с поэтом.

 

Но тот бы не был русский капитан,

Кто бы оставил парня по-английски.

По-итальянски. Бог не книгоман,

Но эти воды видел слишком близко.

 

*

Глухая улица, холодная земля,

Наверное, дадут немного снега.

Какой-то кит во чреве корабля.

Ты знаешь лучше место для побега?

 

Сейчас раскинет руки силуэт

И борт пробьёт короткая заточка.

И вывалятся на безумный свет

Кит и моря. И растворятся к ночи.

 

Глухая улица, январская земля,

К утру, похоже, высыплется манна.

Мы похороним рёбра корабля.

Ты оценил бы красоту обмана.

 

Изменения в природе

 

Я держусь за край накидки,

Но уходит вещество.

Остаётся призрак зыбкий,

Что-то легче ничего,

 

Невесомее, чем воздух,

Равнодушнее, чем снег,

Не цветок – а лепет розы,

Не слеза – а шелест век.

 

Изменения в природе.

На плече вороний крик.

Только птица жизнь уходит

Облаками напрямик.

 

Импрессионизм

 

Как будто в церкви пела тишина,

Умылась светом улица нагая.

А это вёдра полные луна

Расплёскивала, рядом проплывая.

 

И лунный след, и лёгкость шардоне

(И перспективы утренней размытость) –

Все проходило кисточкой Моне

По лодочкам разгромленного быта.

 

И в общем-то, заглядывать к чему

За край того, что проплывёт по ночи:

Мерцанье лилий, берега в дыму

И вечность, впечатления короче?

 

Потом, когда умолкнет тишина,

Покроется воронами картина,

Оставь немного музыки, война,

Для ласточки, поющей на руинах.

 

 

Иссечение

 

Т. А.

 

В свет серебряный, в след неживой

Обмакнули вишнёвые кисти…

Вот и вишня под бледной луной,

Всё звенит иссечением жизни.

 

Извлеченьем из снега на свет,

Удаленьем от мира и света…

Отчего-то согласия нет

Даже в слове мерцающем этом.

 

Только снег примиряет луну,

Обречённость, и зыбкость, и краткость.

Я тогда безнадёжно тону,

И живу, и люблю без остатка.

 

Фрэзи Грант задержала побег –

И снежинка накрыла ресницы.

Долго падает, падает снег.

Иссекается белая птица.

 

когда бы Жак Превер

 

достал из шарманки свой пистолет

и всех застрелил

это была бы грустная но заслуженная смерть

однако умереть по осторожности

всё-таки чересчур даже для приличного стихотворения

 

Когда камни запоют

 

Всего лишь ночь, она моя.

Плывём, Жанэ, плывём!

Ни ворона, ни воробья

Под проливным дождём.

 

Но как блестит мой чёрный плащ,

Как весела волна!

И мой хранитель, мой палач

Сегодня пьёт до дна.

 

Пусть только ветер за спиной,

Пусть тонут корабли –

Моя любовь и смерть со мной.

Ты веришь в край земли?

 

А там за краем будет дом,

Где мы уснём вдвоём,

Единым скованные сном.

Плывём, Жанэ, плывём!

 

На ветке вырастет звезда,

И камни запоют.

Но не разбудит никогда

Никто любовь мою.

 

Когда я

 

Дай я тебя запомню

Голубем на карнизе

 

Когда я усну ты приходишь

Искать в завитках лунных

Край моего платья

Упавший стук босоножек

Три горошины смеха

 

Катится под ноги эхо

Кто его собирает

 

Кто его собирает

Утром найти не может

Спит тишина в ракушке

Тише камней прибрежных

 

Утром когда ищу я

Голос твой в коридорах

Гаснущий след улыбки

В связке колец табачных

 

Сто зажигалок включает

Тишина в катакомбах

Сто голосов отвечает

Сто сердец безымянных

За окном рассыпая

Кто их потом подметает

 

Кто их потом поднимает

Вечером прячет в карманы

Луковые улыбки

У сломанных губ бросая

 

Когда мы уснём рядом

Долгим сном совпадений

В ухе морской улитки

Останется шарик эха

Шум моего моря

Крик твоего ветра

Кто их тогда услышит

 

Кто их тогда услышит

По губам прочитает

 

Где-то на дне сердца

В косточке абрикоса

Спит паучок певчий

Тихо во сне улыбаясь

Первой январской мухе

Лодочке разлучённых

На берегу лунном

На самом краю света

Когда мы уснём рядом

 

Комарик

 

Колокольчика голос хрустальный

Зазвенит и опять пропадёт:

«Здесь когда-то такая Наталья

Проживала?» – «Теперь не живёт».

 

Отворится и хлопнет входная,

И комарик пройдёт по ножу.

«И не скажите, где проживает?»

«Да и этого вам не скажу».

 

Раздухарится пьяная липа,

И какой-то летающий шкет

Без единого вздоха и всхлипа

Просвистит комариную вслед.

 

Так, качаясь от летнего зноя,

Будет песенка долго звенеть:

«Тут покойно – а ты беспокоишь,

Тут так сладко во сне умереть».

 

Которой нет

 

Скрипят качели. Налипая, снег

Озябшее видение качает.

Качается фигура голубая,

Здесь самая нежданная из всех.

 

К чему ей быть – в полупрозрачном платье,

Взлетать под захлебнувшимся окном?

Тоска, тоска о платье голубом,

Мечта о невстречающемся счастье

Или о чём-нибудь почти таком.

 

Скрипят качели. Человек идёт.

Куда идёт – и знать о том не знаю,

Когда она порывисто встаёт

И рот ему губами закрывает.

 

Уездный город, длиннополый век,

Во все концы заснеженная местность…

Какая всё же дура человек,

Глядит, как снег идёт за занавеской.

 

Крещендо

 

пальцы Бога

семь миллиардов не видевших нот

слепая музыка на ощупь

 

но пока она держит небо и белые воздушные подушки

не страшно падать

не страшнее чем замолчать

 

если барабанить по клавишам

Он проснётся

 

какое ты хочешь оправдание

знали бы стучали бы осторожней

 

ты видел осторожного пианиста

хреновый бы это был пианист

 

 

Крыльцо

 

Что таратайка! Сядешь на крыльцо:

Такая ночь! Такое время года!

Видней дорога, две версты до Бога…

И покатилось в небо колесо.

 

Махнуть туда, схватить велосипед –

А тишина звенит, звенит повсюду.

Я тут забуду пачку сигарет,

Такое дело, родину забуду.

 

Да, муравьи…

Да, видеть не моги…

Да если бы на немощь защемило –

Но сердце, не видавшее ни зги,

Рвануло вдруг с нечеловечьей силой

И задохнулось от немой тоски.

 

Кубок

 

Мы были знакомы, когда же? Не помню.

Луны ускользает холодный обмылок,

Лучом задевая уснувшие кровли,

Хоть сон их бескраен и время застыло.

 

Там всё уже было, там всё ещё будет,

А нас прикололи иглой на картину,

И мы бы бежали, но бледные люди

Сплели наши крылья огнём воедино.

 

Прилипла рубаха горящая к коже.

Прощайте, мой друг, еретик и задира!

Ни этот святоша, ни этот безбожник

Ни пили из кубка грядущего мира.

 

Мы встретимся. Где-нибудь. Спинами свяжет

Одно из лежащих в утробе столетий.

Я вижу костёр, освещающий даже

Улыбку, которую им не заметить.

 

Лавка

 

Эта уличная лавка

Не теряет ничего.

Там английская булавка

От кармана моего.

 

Там шкатулки без замочка

И замочки без ключей.

Выбирай, душа, что хочешь

Из пропавших мелочей!

 

Где хозяин? В табакерке.

Где табак? Ушёл в дымок.

Молодым захлопнул дверку –

Стариком открыть не смог.

 

Лорелея

 

Где-то есть этот город и есть этот дом,

Человек у окна и метель за окном.

Близорукий старик – словно пепел и дым, –

Я не знала его никогда молодым.

 

День и ночь у окна он не гасит огня,

Где бы я ни была, он глядит на меня.

И белёсые губы, немея,

Повторяют в бреду: «Лорелея».

 

Он придумал меня на речном берегу,

Но замёрзла река, и деревья в снегу –

В божьем воске отлитые цапли.

Чьё-то время стекает по капле…

 

Он его собирает в большие снега,

Простыню расстилает на все берега,

И приходит к нему Лорелея,

Все прозрачнее и ледянее.

 

Как старик постарел, не увидит она,

Только пепел и дым, и на небе луна

Облака распахнула мальчишке.

 

Он обнимет немецкую книжку

И уснёт у слепого окна.

 

лягушки

 

Когда начинался дождь и лилии пели на крышах,

когда ещё в город прилетали Большие Цапли,

настолько длинные, что не поместились бы в зрачок, как ни распахивай глаза, –

конечно, чтобы сорвать свежие цветы, ведь на крышах лягушки не живут –

здесь-то всё это вместе производило столько шума и брызг,

к тому же протекало в подставленную по такому случаю миску,

что совершенно невозможно было усидеть без дела

и приходилось ходить туда-сюда на высоких ходулях, как Важная Птица,

перешагивая через пролитые лужи,

пока не угомонятся те и другие расщёлкавшиеся клювы.

И само собой, тогда уж под их пение просто восхитительно спалось,

вы и после целого дня бумажной работы так не уснёте.

«Да вы с ума сошли, – кивали головами лилии, –

                                                             мы бы точно сошли от ваших бумажек.

Несите их сюда, мы им найдём лучшее применение!».

Определённо, замечательнее музыки перед сном нигде никогда не давали.

А вы говорите лягушки, глупые цапли.

 

Маттиола

 

Пахнет стираным бельём,

Маттиолой или чем-то,

Что обычно ни при чём,

Но за рамкою момента

 

Продевает нить в иглу,

И латает, и сшивает

Всё, что падает во мглу,

А до дна не долетает.

 

Потому что и на дне

Пахнет лето маттиолой.

И, разбитая, нежней

Блюз играет радиола.

 

Чем печальнее мотив,

Тем торжественнее вечер

Говорит своё: «Прости,

Но тебя пришить мне нечем».

 

Медвежье молоко

 

Какое небо… Ночь и я.

Смотрю из мира невозможных,

Как первый в мире человек.

Мне тысяча бездонный век,

Я млечность пью из медных ложек,

В ладони умещая всех.

 

Стоял без возраста и кожи

Неосторожный человек,

Смотрел и выдыхал: «О Боже!

Где мне душа? – глаза без век

И капли соли по краям.

И тайна вечная сия,

Где только небо, ночь и я,

Последний в мире человек».

 

 

Млечный Путь

 

О чём поговорить с тобой?

О смысле жизни? Смысле неба?

Ты заскучаешь, Боже мой.

Но есть бутылочка плацебо –

 

И в ней ни пользы, ни вреда,

Ни смысла тоже, слава богу.

Но открываешь иногда –

И видишь звёздную дорогу.

 

А где-то в звёздах дремлешь ты,

Презревший опыты и смыслы,

И борода на две версты

Над черепицами повисла.

 

Вот этот крайний завиток

Похож на гронку винограда…

А если лишним был глоток,

Прикрой – скажи, что так и надо.

 

Мой бедный

 

Мой добрый гений всё беднее,

Всё больше снега в волосах,

И воздух синью леденеет.

Остынь и ты, мой бедный страх.

 

Ещё полцарства до рассвета,

Одна прозрачная рука

Прошита бледной ниткой света

И легче призрака легка.

 

Держись, мгновение, попробуй

За оголённый локоток –

Найдёшь недвижный ужас гроба

И сновидений порошок.

Найдёшь и берег, и песок.

 

А впереди еще полцарства,

И ни собаки, ни коня.

И время, чёртово лекарство,

Вот-вот и вылечит меня.

 

Молдавский полдень

 

Не каркая с вороной, раз они

Оставили моё окно в покое,

Я мирные закатываю дни,

Как перед самой долгою зимою:

 

И сон холмов в сиреневом соку,

И розовые лепестки варенья.

Хотя кого они уберегут

При наступленье или отступленье?

 

Вороны вдруг пропали, боже мой!

В сгущённом небе тишина такая,

Как будто в дом бежишь перед грозой

И поле пробежать не успеваешь.

 

монастырские розы

 

ромашка воспитывавшаяся в монастыре роз

молча роняла лепестки

лишь иногда вдруг звенела в тишине

отвечая кому-то аминь

будто всё ещё стыдливо мечтала о колокольчиках

 

Море

 

Помыслится в жизни хорошая песня

Широкая песня над полной волной

И ветер ей крылья и дух буревестник

И дышится песне как птице морской

 

Чому мені крила без сна и покоя

Тяжёлые крылья с тоскою земною

Где песня солёное море прольёт

Как чёрное небо и сердце моё

 

Мост над городом

 

С. П.

 

Построить над городом мост,

Ходить по мосту босиком.

И чтоб высота – десять вёрст.

И чтоб суета – под мостом.

 

А рядом плывут облака,

И всей суеты – иногда

Проносится местный Икар

Да прыгает в речку звезда.

 

А речка о двух берегах,

Гудит на реке пароход.

А там – высоко в облаках –

Сверкает пятой пешеход.

 

На земле и на небе

 

А мир продолжает делиться на два,

Не соглашаясь на меньшее.

Синее небо, степная трава,

Только мужчина и женщина.

 

Чтобы до смертного края земли

Он её нёс на руках.

Чтоб вынимала она из петли

Даже на небесах.

 

Чтобы иначе – тоска до небес,

Снег с головы до пят.

Чтобы, последний и конченый бес,

Кто-то любил и тебя.

 

 

на чердаке

 

на дачном чердаке гуляет ветер в плохую погоду

качается в гамаке столетней паутины засохший паучок

в хорошую через открытое слуховое окно забирается кошка

в любую живёт мышь

даже мышь когда-нибудь попадётся

время или одна из кошек изловчится и поймает

только восьмирукий хитрец вскарабкался выше всех

и сплёл себе шелковую люльку под потолком

теперь её раскачивает неторопливая клешня вечности

и не знающая покоя гуттаперчевая ладонь ветра

а маленький обманщик безмятежно уснул надо всей суетой

там где до него никто никогда не доберётся

как бы говоря это меня совершенно не касается

а вы как хотите

 

Надежда

 

Т. В-ской

 

Войди, останься и забудь

Чужую шкуру за дверями,

Всё составляющее суть

В землёй написанной программе.

 

Вот так-то, бедная душа.

Ты мёрзнешь в заведенье этом!

Давай-ка выпьем не спеша

Что боги подают поэтам.

 

Повеселее кровь бежит.

Стальною сделалась закалка.

Вот тут – и слово не по лжи

(А Солженицына не жалко).

 

Так отчего ты не пьяна,

Косишься на пустые двери?

Не забредёт сюда она,

Здесь уступают только вере.

 

Най

 

Н. П-ву

 

Пой, ветер, дудочка, дыши –

Пусть ты сейчас зовёшься наем.

Загадки жизни и души

С тобою мы не разгадаем.

 

Бузинных веточек секрет –

Ну что там? что там? – всё пустое.

И мотыльки летят на свет.

И это только жизни стоит.

 

Всего под небом сразу жаль,

Накрыть ладонью бы и спрятать,

Пока реки недвижна сталь

И пахнет клевером и мятой.

 

Куда нас ветром занесло?

А просто дудочка тоскует.

Костёр. Молдавское село.

Не обожгись от поцелуя.

 

Не оставляй

 

Цвет твоих ангелов маков,

В дождь лепестков разбуди.

Брошенных в комнате страха

Не оставляй взаперти.

Если для всех одинаков

Твой померанец и гром –

Выжги до пепла и праха,

Не оставляй на потом.

 

Пусть одного не обманет

Танец холодных шелков –

Красное, красное знамя

Войска твоих пастухов.

Брошен пылающий камень,

В Марсовом поле огни.

Боги спускаются сами,

Только шнурок потяни.

Ночь Саломеи танцует…

 

Не доплясала ещё.

В небе горят поцелуи,

Жарко,

Глазам горячо.

В небе пчелиные жала,

Город алеет цветком.

Господи, мороси мало,

Не оставляй на потом.

 

Невесомость

 

Ночью птичьи силуэты

Танцевали у окна.

Есть в них птицы или нету,

Только видимость одна?

 

Бледной шторы невесомость,

Двадцать первый странный век…

Может, что-то в хромосомах.

Может, змея первый грех.

 

Что не даст нигде покоя,

Будет биться в тишине

Сердце древнее, чужое,

Не уснувшее во мне.

 

То, что станет рвать рубаху

И над пропастью плясать,

Где крылу не хватит взмаха

Лёгкость неба удержать.

 

Незабудка

 

Я там собирала цветы.

Ты был ещё бледной луной.

Венок из ромашек простых

Украсил цветок голубой.

 

По полю гулял ветерок,

И не было слышно луне –

Про самый красивый цветок

Нашёптывал на ухо мне.

 

Ромашки клялись: «Никогда

Его не коснёшься рукой»,

И ветер к губам припадал:

«Останься, останься со мной».

 

Ты был незабудкой-цветком.

По небу луна проплыла.

Звенел её крик серебром,

Когда я тебя сорвала.

 

Немая эпоха

 

Величество проходит у окна,

Роняя взгляд и штор не задевая.

Ей столько лет… не меньше, чем цена

За каждую прогулку над сараем.

 

Ей столько вёрст… не вместится в окно.

Есть счетовод – он собирает цифры.

Эпоха молчаливого кино –

Плыви, гречанка, сброшенная с Кипра.

 

Плыви, корабль снов и островов,

Моя рука качается с тобою –

Там тишина, но сколько ляжет слов,

Чтоб почернело море голубое…

 

Она прошла, рассыпав серебро,

И замерли матросы, прижимая

К холодной кружке воспаленный рот,

Не видя край и не желая края.

 

И оттого, что крох не подберу,

Что названного имени не вспомнить,

Я говорю с ней с лёгкостью старух

И с наглостью уверенных любовниц.

 

Безумная, но как она молчит –

И острова, и рыбы цепенеют,

Словно никто в шагреневой ночи

Не звал её по имени Персея.

 

 

О времени и о себе

 

свои лучшие дни я провела в воображении

правда, это было в основном ночью

 

Обрывок

 

Я здесь давным-давно жила,

Я камни эти домом помню.

Всё так же лестница бела

И мясом тянет от жаровни.

 

Кувшин разбитый во дворе,

Под ним пятно вина густеет.

Который год в календаре?

Какие мощи в мавзолее?

 

Что за эпоха, что за дом,

О чём кричит моя соседка?

И только дым стоит столбом,

И рот глотает воздух едкий.

                                

Ложится наземь первый снег.

Так начинается забвенье.

Так прячут сон под мрамор век,

Чтоб не увидеть продолженья.

 

одесские розы

 

как говорит Соля пионы это такие деликатные розы без шипов

уже в июне у нас почти не встречаются

нынешней весной единственный бордовый простоял в комнате

с утра до вечера

за ужином кто-то заметил что цветок ничем не пахнет

пион только уронил распахнутые лепестки под ноги и перестал изображать розу

 

его собрали и аккуратно завернули в свежую газету ненужных новостей

похоронили в зелёном альтфатере на заходе солнца

 

Остановка «Се ля ви»

 

Руслану в полнолуние

 

Нельзя ли кадр остановить –

Я тоже выйду из трамвая.

Луна, как морок, наплывает.

Переезжает грузовик

Екатерининскую площадь.

Самоуверенней и проще

Глядит на улицу народ,

И свечка по небу плывёт.

Сгорает в небе саламандра.

Во славу имени её

Ещё один слепой ликантроп

В пустыне города поёт.

Вервольфы, оборотни, тени,

Мы все несли ей подношенья,

Сжимая зубы до крови.

Кондуктор, день останови –

Вот здесь я выпаду из кадра.

Горят бумага и стихи,

Плывёт по небу саламандра,

И удаляются шаги.

 

откуда-то из-под облаков

 

осень… с лип осыпаются липовые желания

с каштанов каштановые

с кокосов тоже

что-нибудь глобальное

вроде миру мир или дай миллиончик

только русские ёлки глядят не роняя колючек

вслед синим от холода птицам

как бы крича счастливого пути

ещё встретимся даст бог

из-под набежавших на небо облаков

доносится журавлиная молитва

как бы в ответ надеждам

всё тише и слабее пока совсем не растает за горизонтом

с последним аминь

вот и всё

опять вырвались

 

Отражение

 

И месяц, истончившись до брови,

Идёт по морю мрака, как по краю.

И вот я умираю от любви,

И ночь, и это небо обнимая.

 

Он утонул и больше не горит.

Но где-то там, где полной тьмы владенье,

Где никогда не светят фонари,

Он проплывает солнца отраженьем.

 

Не может быть, но если и умрёт

Моя любовь, меня опережая,

Пообещай, что свет не пропадёт

И на краю вселенной, и за краем.

 

Пальцы и камни

 

*

вы никогда не ломали коричные палочки

это похоже

в скрученных свитках

записаны пряные судьбы

после кондитер добавит

ликёра и сахар и фрукты

эй не забудь кружева

кружева на салфетку

 

*

если я погадаю на звёздах

загибая им пальцы

перед тем как рассыпаться в пыль

нагадают они дорогу

и покатятся вниз два солнца

два случайно выпавших глаза

из гнёзд опустевших

когда узнавать на стук

сердцу её придётся

слышишь стучит о камни

каждое наше слово

небо смотри же

мы катимся вниз

хлопни за нас пробкой

птицы

какие к чертям

прости господи

птицы

просто они обломились

и отпустили

 

*

два яблока бегущих домой

кто остановит их

 

забери все свои открытые тайны и не мешай

не змеится дорога на краю обрыва

 

их отпустило небо

что же ты поёшь им земное

 

ветер храни бездомных

ангелы улетели

тогда остались камни

 

ты умеешь заговаривать камни

это похоже

это как попросить волны

 

скажи им расступиться

пусть напоследок подует сошедший с ума ветер

когда одуванчики снимают парики

и подбрасывают в воздух

 

эти парашюты летят к небу

вместо нас

 

*

к началу сентября

когда даже у самых несерьёзных туч вырастают длинные пальцы

когда они начинают блюз дождевиков

а на улицы выбегают танцевальные зонтики

сталкиваясь колючими краями спиц и говоря куда же так вы спешите

давайте-ка ещё круг я вас приглашаю

значит над городом уже носятся первые зимние бабочки

недолговечные как все мотыльки

и пьяные как выпущенные из рук виноградные бражники

вдруг навсегда потерявшие свою дорогую тучу

эти руки постелют им лужи на тротуарах

доиграют счастливую колыбельную до последней капли

для тех у кого больше нет дома

а утром выйдет солнце

 

*

дальше чем горы ногами

в чужие вросшие земли

в камень плеча на рассвете

одним утыкаясь взглядом

не перейти море

не переплыть небо

только послать ветер

голубем перелётным

 

крошатся усталые плечи

к подножию осыпаясь

растут в горах винограды

на поясе человечьем

каменных губ не касаясь

 

только месяц высокий

только птица шальная

или глупец беспечный

тянется к ним поцелуем

небо как снег глотая

горы его целуют

целуют и отпускают

 

 

Пароль

 

В. Шт.

 

Я приду к Тебе с вопросом,

Не ходить же просто так.

Скажем: «Нету папиросы?».

Папироса – это знак,

 

Данный дочери и сыну.

Если ангельский дозор

На пароль: «Герцеговина»

Отвечает: «Беломор!» –

 

Значит, будет всё в порядке.

Пусть не сразу и не здесь.

Но чертям щекочет пятки

Предложение присесть.

 

Парусник

 

пока ты спал во двор прилетал белый корабль

мама помахала полотенцем с балкона:

гудите тише не нужно никого будить

он покружил перед домом и оставил свою тень под окнами

там где сушится на веревках бельё и рубашки ловят ветер пустыми рукавами

 

Пастушки и пастушки

 

Ах, милый Августин, ах, милый,

Идут по улице дожди.

Кого ты, песенка, забыла

И спишь в фарфоровой груди?

 

Ах, слишком нежно, слишком хрупко

Носить стеклянные сердца.

И незабудка, и забудка –

Динь-динь – и разбиваются.

 

Мы бы поладили с дождями,

Мой милый Августин, мой… ах…

Дожди не властвуют над нами,

Но умирают на руках.

 

И снова ходят по дорогам,

И ждут пастушку у крыльца.

И недотрога, и дотрога –

Динь-динь – и разбиваются.

 

Мы с пастушками из фарфора

О милости поговорим,

Когда покинем этот город

И разобьёмся вместе с ним.

 

О чём ты, песенка, жалеешь?

Любовь пропала, ну так что ж.

И нас бы вздёрнули на рее,

Да в поле реи не найдёшь.

 

Ах, моды ветреные эти,

Ах, электронный менестрель!

Со всем мы сладили б на свете –

Динь-динь – и снова динь-дилень.

………

У магазина раритетов

Я иногда ещё смотрю,

Как за приличную монету

Твою пастушку выдают.

 

Паутинка

 

Сколько там вёрст до лазурного неба,

Если ползти под безжалостным солнцем

По храмовым стенам змеиным побегом,

Вьюнком прижимаясь к камням вавилонским?

 

И мой паучок не имеет понятья,

Когда опускают спасительный тросик.

Вот же мы, Господи, волки и братья,

Братские шрамы под шкурою носим.

 

Плыл паутинкой Эдемского сада

Каждый твой волос, упавший недаром.

Боже, когда мы вернёмся из ада,

Ты не поставь нас лицом с кочегаром.

 

Пепел стучится в открытые двери,

Нет ни души в переполненных храмах.

Господи, знаешь, как хочется верить

В эту толику не взвешенных граммов…

 

Перед окном

 

ты прислал за мной больших птиц

они кружили в холодном небе и кричали

вы слишком высоко сказала я им

ты расстелил поле цветов на закате

но я не наступила на них

они были слишком красивы

я стояла у окна

и моё отражение смотрело на меня твоими глазами

здравствуй

 

переулок

 

сегодня гуляли с платанами

рядом с другими

похожи на бескожих людей

хорошо молчали

 

персидский ковёр

 

мы лежали на тяжёлом восточном ковре

как персидские принц и принцесса

и останавливали летящие снежинки

посередине молдавской зимы

кто-то нас торопил

говорил по-русски какого чёрта

подвешивал ковёр в воздух

и выбивал из него всю пыль

до последней крошки

 

с утра снова обещали снег

он до сих пор идёт

они валяются на ковре и смотрят в небо

а я стою с палкой и говорю

какого чёрта вы так долго возитесь

 

 

песочная пара

 

это замечательная история Волк

песочное стихотворение к чаю и сумеркам

такие получаются если разобьёшь песочные часы

но как разбегаются минуты

на чердаке последняя пара осталась

на три и на пять

 

Пешеход

 

Пройдёт по жизни пешеход,

И вслед кричит она: «Счастливо!»

Не пешеход, а переход,

И перейти необходимо.

 

Но в общем, можно просто лечь,

Сама пройдет, куда ей надо.

Пусть до земли свисают с плеч

Густые кудри винограда.

 

Какой-то в этом есть резон:

Одна струится кровь по венам,

А ты, прекрасный, как газон,

Лежишь пред ней самозабвенно,

 

Глотками разбавляя речь,

Про всё на свете понимая,

Где смертью можно пренебречь –

Что ни на что не повлияет.

 

Пифосы

 

И говорят они в пустыне,

Кувшин и высохшее море.

Любовь их больше не покинет,

Не бросит в радости и в горе.

 

На языке звезды полынной,

Земной тоски дочеловечьей

Морская соль и песня глины,

И эхо жизни скоротечной

 

Ещё звенит на дне сосуда.

Всех выше – вечности икринки

И ветер, веющий повсюду

В лицо луны на паутинке.

 

Сардинок трепетные солнца

Над головою проплывают.

И как-то каждая зовётся,

Но ни одна не отвечает.

 

Увы вам, пойманные звёзды

Ночною сетью океана.

Вас открываешь слишком поздно

И выбираешь слишком рано.

 

По направлению к Эдему

 

Такой дождливою зимой,

Когда ничто не происходит

И ни с тобой, и ни со мной,

И ни в бессмысленной природе,

 

Ведь где-нибудь всему взамен

Горит бенгальскими огнями,

Не обращаясь в прах и тлен,

Всё не случившееся с нами.

 

И со звездою говорит

Душа в пространстве необъятном.

Летит во мгле метеорит

Над мокрой улицей Канатной.

 

А там… Когда восходит там

Планета в небе голубая,

А Ева спит, глядит Адам

На Землю. В направленье рая.

 

Побеждённые

 

Время – старый дезертир,

«Входит в город неприятель».

Здравствуй, славный Новый мир

В нежурнальном варианте.

 

Предисловие мертво.

Мы – из этих предисловий,

Пули Первой мировой:

«От минувшего, с любовью…»

 

Кабы лучше сочинить,

Отженить бы смерть от жизни

С русским «быть или не быть

Ветром в поле – только свистни!..»

 

А за полем пустыри,

Лес и сердце каннибала.

И стоят богатыри,

Где беспамятство застало.

 

Словно город Ретроград

Шел по улицам столетий,

И попал в него снаряд,

И войны он не заметил.

 

*

 

«Панихида…»

 

Смеются вороны твои.

За что, Василий Верещагин,

Тут кости русские легли

У Вислы, Одера и Праги?..

 

Вставай и заново рисуй –

И не опустит поп кадила,

И жизнь качнётся на весу

Перед открытою могилой,

 

Накроет обморок землёй.

Но возле божьего рабочего

Вторым причётником постой,

Последним, видевшим воочию.

 

Мы век чернил переживём,

Словами по небу промажем.

Но ты вставай и стой при нём

И в Третьей, и в Четвёртой даже.

 

Полоса

 

Самолета полоса,

На ладони линии.

А над нею небеса

Горькие и синие.

 

Так бы пить бы и смотреть,

Мерить взглядом-соколом –

И не жалко умереть,

Только неба около.

 

Поп домой идёт с поминок

 

Распевая во всю глотку,

Поп домой идёт с поминок

Легконогою походкой,

Как бывает без ботинок.

 

Чтоб земля держала цепче.

И орёт он что есть силы

О печалях человечьих,

Чтоб слышнее небу было.

 

А покойник спит как репка,

Положась на Божью милость.

За него сегодня крепко

Вся деревня помолилась.

 

 

Попутчики

 

Всё за руку беру его –

Всё сквозь ладонь ладонь проходит.

Воспоминаний вещество

В несуществующей природе.

 

А мы идём, идём, идём

Сто раз исхоженным путём

И день за днём, и ночь за ночью…

 

Но может быть, наоборот,

Воспоминание, как строчку,

Меня по памяти ведёт,

 

И у обрыва обрывает,

И оставляет на краю –

А я и будущей не знаю,

И прошлую не узнаю.

 

порядок слов

 

проснёшься

расставишь вещи по местам

всё в порядке

солнце на западе

тени подросли

тыквы созрели

сейчас выключат свет

можно оставить имена под дверью

утром все святые разберут свои

добро пожаловать Джек и Джеки

или как это называется

 

Последний листок

 

Последний листок наступающим ордам сдаётся,

Ложится на снег беспощадный, холодный и белый.

И ужас победы древесные тянет обрубки

Ослепшему сердцу – и солнце ласкает их взглядом.

 

Проворной рукою зима в равнодушье сестринском

Льняным полотном накрывает багряные пятна.

Румяный щенок в оттопыренной крыльями шапке

Несётся на саночках с горки. Звенит колокольчик.

 

Открытая книга-раскраска готова к параду,

Пусть дворник щерблённой лопатой бинты не сдирает.

А звёзды салюта сойдут за медали, за свечи,

За родинки неба, и просто стрелять приказали.

 

постойте

 

будьте добры ещё немного постойте вот так на закате

в эту соломенную шляпу сейчас садится солнце

оно устало

как человек весь день кричавший на площади

и сорвавший голос

ну вы знаете как отвечают пустые тротуары

 

Поющие по ночам

 

А. Д.

 

Совы завелись на даче,

Завели свои привычки.

И глаза уже не прячет

Рядом спящее обычно,

 

Сном почти что невесомым,

По соседству, очень близко,

Повторяя: «Совы! Совы!

Сколько жалобы в их писке,

 

Как кричат они тревожно!

Опустилось небо низко.

Не проси неосторожно.

Слово брошенное может –

И считается – распиской».

 

Голос древний, голос детский

Ветер утренний уносит.

Слишком близко, по-соседски.

И сильнее жизни просишь.

 

Предвоенный пейзаж

 

Долговязую птичью фигуру

К длиннополым вороньим впритык

Дорисует. Вот звёзд фурнитура,

Чернобурки глухой воротник.

 

Будет профиль твоим незнакомок,

Будет в копии спрятана жизнь.

Дом без номера. Стань возле дома.

Дорисует сейчас. Не спеши.

 

Дорисует слепые витрины,

Пятна света на белом снегу,

Дорисует слепую картину,

Всё, что я дописать не смогу.

 

Над Соборкою снежное сито –

Обернись, исчезая на ней,

С высоты довоенных открыток,

Фонарей, тополей, площадей.

 

Дорисует ночные дозоры,

Ту же полночь столетье тому.

За окном расплескается город,

Не успев погрузиться во тьму.

 

Прекрасная ложь

 

Тот, кто жил здесь, тот умер давно.

Сочен день, как вишнёвая мякоть.

Повторяется дважды кино.

Отчего же так хочется плакать?

 

Кто сказал, что известен финал? –

Всё обман, волшебство и искусство.

Что Создатель создал, то создал,

Это слишком красиво и грустно.

 

Покрываются сетью морщин

Юный месяц, сиреневый вечер,

Эти женщины этих мужчин,

Эти губы, улыбки и плечи.

 

С расстояния в тысячу лет

Ничего не изменится в парке.

Собирает Франческа букет,

Виноград пробегает по арке.

 

На картину случайно зайдёшь,

Промелькнёшь в проходном эпизоде.

И искусства прекрасная ложь

Повторит: «Ничего не проходит».

 

 

Привидение

 

Осень в рубище Иова

На ветру похолодела,

Примерявшая обновы

Задрожала вдруг всем телом.

 

Я б сказала в утешенье…

Я бы что-то ей сказала…

Не она, а привиденье

Предо мной сейчас стояло.

 

Происшествие

 

Все кричали и бежали,

Все по городу неслись.

Мы на улице стояли,

Будто только родились.

Ничего не понимая,

Не бежали никуда.

Ты сказал: «Хотите чая?»

Я тебе сказала: «Да».

 

Проходила мимо

 

Проходила мимо, посмотрела,

Обернулась чёрною вороной.

Ни прибытка, вроде, ни урона –

Обернулась птицей, улетела.

Ни о чём таком не говорила,

Ничего как будто не хотела.

Только вдруг воронья эта сила

И крылом, и бездною задела.

Где-то в небе стало птицей больше –

И стоишь под небом небывалым,

Две ладони складывая в ковшик,

Только небо под ноги упало.

И звенит пронзительней и тоньше

Тетива натянутою жилой.

Ей бы песней – песня бы убила...

Ей струною – порвалась струна бы...

 

Пустыня внемлет…

 

Она давно ему не внемлет

И ничему внимать не может,

Так непохожая на землю

Пустыня с выбеленной кожей.

 

Здесь по ночам гуляет ветер,

Один лишь ветер прилетает,

И больше ничего на свете

Былых следов не оставляет.

 

Где лебедя ласкала Леда,

Теперь хранит в шкатулке гроба

Свои штандарты и победы

Полубезумная Европа.

 

И ветер пишет, что захочет,

Во всё приемлющей тетради

И, улетающий, хохочет

Над голым телом старой ***ди.

 

Разум бедный

 

Безумный разум, пена над волной, –

Спроси его, куда несёт он море.

Зачем движенье, если есть покой,

Сон без тревоги, радости и горя?

 

Быть может, он услышит с высоты,

Ответит просто: «Вредная привычка.

И сигаретой в мире будешь ты,

А я погнал на всех ветрах за спичкой».

 

Ну да, ну да, высок его полёт…

Но мы о целях мелочно не спорим.

Возможно, море он не подожжёт,

Но пролетит над восхищённым морем.

 

Оно тогда волнуется, кричит,

И волны поднимаются всё выше.

А он свободный по небу летит

И вместе с морем этим штормом дышит.

 

Роза коммуны

 

То подворовывает спички

То в душу делится рублём

Так с ней по памяти-привычке

Одной коммуною живём

Едим кровянку и мацу

И мамалыгу ниткой режем

А черти лысого несут

По всей несут

До Беловежья

 

Она б заслужила отдельного слова

Но эта коммуна такого не знала

Но эта коммуна себя сознавала

На всех языках лимбаноастрах и мовах

 

Они проживали по жизни совместно

Она выставляла на виды и в позы

И в ней дядя Миша

И с ним тётя Роза

О да тётя Роза

Как пресное тесто

 

Но время бывало

Дрожжей добавляло

Она подходила

О нет

Выбегала

Из всех берегов фермуаров и кроек

О как вырастала

Как дым над трубою

Как в ней просыпалась недюжая сила

И слова отдельного было бы мало

 

Назавтра притихший

Как Цезарь спокойный

Довольный судьбой и цветущей женою

Бульваром под ручку с Тетьрозой покойной

Гулял дядя Миша

Усатый и стройный

 

Рыбаки

 

Забегают волны в двери,

Чайки в окна залетают.

И приходится поверить,

Что на свете так бывает.

 

Ты за всеми рыбаками

Вышел в море на рассвете.

И когда взмахнул руками –

Поднялся бескрайний ветер.

 

– Я вернусь, – кричали птицы, –

За тобою, обещаю.

Море в дверь мою стучится.

Чайка в комнату влетает.

 

 

сачки и бабочки

 

они нас искали повсюду и не нашли

где же мы пропадали когда прилетали птицы счастья

расскажи им что мы ловили бабочек и задержались

крошки были так счастливы находить наши сачки дырявыми

так рады всплёскивать бумажными лоскутками и уноситься в небо

кажется им просто нравилось играть до заката

 

Сверчки

 

Как тишина густеет от сверчков! –

Земная и нездешняя повсюду.

Пусть этот мир не стоит пары слов,

Их откровенье равнозначно чуду.

 

Оно звучит из тысячи времён –

О том, что было, было и проходит,

О том, что самый обречённый сон

В сравненье с ними никуда не годен.

 

О том, что где-то прячется душа

От всей тоски – хотя бы в этом теле.

О том, что больше некуда бежать,

Когда они безжалостно запели.

 

Свита

 

Она была в большом и малом,

Она во все стучала двери,

Да просто с петель дверь срывала,

Ей оставалось только верить.

 

Война со свитою своею.

Не до стихов и не до жиру.

Но в свиту – в эту ахинею,

Что поползла свиньёй по миру,

 

И чавкает в твоём мозгу,

И проповедует с корыта…

Война в лицо глядит врагу,

Но человечину ест свита.

 

Свиное рыло ни при чём,

Оно играет королеву.

И убивает не мечом,

А тем, что храм равняет хлеву.

 

Сердце Карла*

 

Ищейка след, как сердце, потеряла –

Так ночь одна любила нас за страх.

А если не любила, то спасала.

А не спасла – качала на руках.

 

У тишины прозрачные ресницы,

У тишины огромные глаза.

И будет длиться, длиться, длиться, длиться…

И только ты, и ты не исчезай.

 

Пока молчит куриный запевала,

Малютка ночь нас спрятала за край.

Она, предав, уже не предавала.

И ты меня, и ты не выдавай.

 

Всё лепреконство наше черепками

Рассыплется в карманах дурака.

Я не хочу с открытыми глазами

Ждать ледяного крика петуха.

 

Рассвет, король… Не может быть рассвета

У опоённых карловым вином.

Но что за сердце вспыхивало бредом!

Какие псы сидели за столом!

___

* в созвездии Гончих Псов

 

 

 

Сердце розы

 

Как страшно, Господи, в твоём земном раю!

Уже тревожно проносились пчёлы.

Дыханье роз всё слаще на краю,

Всё розовее дырочка укола.

 

Давай глаза захлопнем, как цветы,

От ночи укрываясь лепестками.

Ну вот уснули все твои сады.

Но даже ты не властвуешь над снами,

 

Такой же сам – неумолимый сон,

Где мы летим на свет и майский запах.

А после пчёлы всё выносят вон,

Сжимая сердце розовое в лапах.

 

Серп

 

Ты родина. Сколько меня ты зовёшь…

Я слышу. Я помню. Я знаю.

Как ветер поёт, как склоняется рожь,

Под серп немоты попадая, –

Так спело бы сердце – но губ ему нет,

Так губы хоронят безмолвный ответ.

Не знаю я, кто ты такая.

Тоской бы назвать – но какая тоска

Эдем на груди не качает?

Я нищий без рук – а была бы рука,

Не знала бы сторону рая.

 

Силуэт

 

Идёт по снегу силуэт.

Дороги нет, исхода нет.

Собаки, слава богу, нет,

Пропала б к чёрту цуценя.

Вот это снег.

А это я.

 

 

Сирень

 

Ты, как всегда, не вовремя, любовь.

Ошиблась днём, цветами, адресатом.

Ты скажешь: «Ленты чёрные готовь,

Ведь я умру. Не будет виноватых».

 

Ты, как всегда, найдёшь, кому больней,

Пообещаешь обнимать сильнее.

И сколько есть у боли степеней –

Ты все пройдёшь, ничуть не сожалея.

 

Всё потому, что так устроен свет,

Что без тебя и солнца не бывает.

И я беру сиреневый букет,

И голубую ленточку вплетаю.

 

Соломон

 

Кто-то мудрый, кто-то старый,

Как почти что Соломон,

Говорил: «Держи гитару,

Всё придёт и выйдет вон».

 

Как цыгану не поверить,

Захотел бы – не соврал.

Всё прошло, по крайней мере.

Но её не удержал –

 

Годы, время, отголоски

Той гражданской – на руке

Помню белую полоску

И полоску на щеке.

 

Это шрамы Самарканда,

Или музыка войны.

Вяца маре, вита гранде,

Две гитарные струны –

 

Отзвенели, отыграли,

Да из внуков только я,

Без гитары и без шали.

И война. Кругом. Моя.

 

соседские дети

 

отвернёшься ненадолго

и опять смотришь в окно

те же самые соседские дети и коляски

те же самые разговоры

ничего не изменилось

только дети подросли и научились разговаривать

о диатезе и ветрянке

они думали что будут другими

 

Сотворение

 

Проснёшься – снега за окном!

Уже не думаешь откуда –

Всё принимая целиком

Как неотъемлемое чудо.

 

Из белой тишины, Творец,

Лепи творение любое!

И человека, наконец.

И бабу с уличной метлою.

 

Счастье

 

Взять бы в руки – и в карман

Положить на день унылый,

Чтобы с горем пополам

Счастье пёрышком носилось.

 

Чтоб не весило ничуть

И кармана не теряло,

Не давило бы на грудь

Да рубаху бы не рвало.

 

Тихо в домике одно

Проживало

И на пуговку окно

Закрывало.

 

Такая местность

 

Вл. Шт.

 

Уже шиповник белый покраснел,

И солнце по утрам не обжигает,

Хотя без счёта загорелых тел –

Но это местность южная такая.

 

Вот от чего зависит всё и вся?

Допустим, ты родился здесь когда-то,

И каберне разлилось, не спросясь,

На все твои рассветы и закаты.

 

И эта лень, какую не убить,

Но назови привычкой к созерцанью, –

Ей только тень под солнцем раздобыть

И солнце принимать как наказанье.

 

А после начинаются дожди,

И воет ветер на пустых дорогах,

И можно никуда не выходить,

Здесь никого не встретишь, кроме Бога.

 

А там уже не стой как истукан,

Узнал ли, не узнал – отнюдь неважно,

Зайдёшь к нему, и он нальёт стакан.

Тяжёлый. Настоящий. Не бумажный.

 

Тень

 

Эта тень, что ходила за мною

И молчала на всех языках,

Будто крылья росла за спиною,

Но от взгляда рассыпалась в прах.

 

Или взгляд мой безумнее страха,

Или жизнь её больше моей,

Но всё легче с дырою рубаха

С пустотой невесомой на ней.

 

Иногда натыкаясь случайно

В темноте на её темноту,

Я смотрю на неё как на тайну

И как мимо проказы иду.

 

А на шее звенит колокольчик –

У неё, у неё, у неё…

И всё и дольше, и громче, и звонче

Распевает он имя моё.

 

 

Тонанцин

 

Из безыменной глубины

Всё в то же море безымянных.

Одно движение волны.

Одно дыханье океана.

 

Рожденье – выдох. Смерти вдох.

И между ними промежуток –

Текучей жизни краткий срок.

Глоток заката пряно жуток.

 

Как будто небо надо мной,

Куда-то хочется вернуться,

Сказать кому-то: «Боже мой,

Как быстро облака несутся!»

 

Моргнёшь – и детства не найти,

Лошадка с мячиком пропала.

Большое облако в груди.

И только солнце стало алым.

 

А мне бы руку протянуть

И ухватить его за гриву.

Приподними меня чуть-чуть.

И всё же красное красиво.

 

Лицо Марии в облаках.

Росой войны облиты склоны.

Она одна стоит в глазах,

Как Гваделупская Мадонна.

 

Тьма

 

Ветка клюкой

В окна стучит.

Ночью глухой

Потеряла ключи

 

От закрытых дверей,

Рождественских дней…

Эй, Вальсингам!

Пой веселей!

 

Гимны чумы,

Завтрашней тьмы –

Кто, как не мы,

Вспомнит о ней!

 

Вон у окна.

Между гостей.

Всюду она.

 

Эй, Вальсингам!

Прежде до дна

Пили мы с ней.

 

Или страшна

Мрака княжна?

Эй, Вальсингам,

Доверху лей!

 

Больше вина!

Не пронесёт? –

Трезвых она

Тут не найдёт.

 

Если двоих

Ей не поднять,

Станешь за них

Сам допивать.

 

Если там смерть

С плачем по нам –

Вместе гореть

С ней, Вальсингам!

 

У одра

 

Да, этот треск! Ползёт по швам

Мундир раздувшегося мира –

В нём мёртвый разродится сам.

Ещё неслышно и незримо,

Но то, названья нет чему,

Из разложения и смрада

Выходит, вспарывая тьму,

Плюясь протуберанцем ада,

Ярясь ли новым Михаилом…

И выбора у мёртвых нет.

Кинь розу на его могилу,

Рождённый мир на красный свет.

 

Увидеть и…

 

Топлёным маслом фонарей

Залит грассирующий город.

Что мне до Франции твоей,

Я видела. Теперь нескоро.

 

Там не поют Пиаф и Брель –

Идут по улице со мною.

Она такая же ля бель,

Но умирают за другое.

 

С тобою площади дождей

И солнце в небе над Парижем.

Я не грассирую, мне ближе

Густая кровь молдавских вишен

И рык провинции своей.

 

Здесь в тот же сумеречный час,

Как люди, улицы уходят.

Труба играет в переходе

Под снег, танцующий о нас.

 

Не спят леса подъёмных кранов –

Кричат в порту стальные птицы

Над чёрным морем-океаном.

А на Приморский снег ложится.

 

Уходят беженцы мои

 

Уходят беженцы мои,

Всё безмятежнее их лица,

И лебедь красная садится

Закатом море напоить.

Прекрасна меркнущая птица.

 

Их имена на языке

К губам теряют доступ частный,

И соль, и вкус тягучих гласных,

И право болью бить в виске.

Но промедление прекрасно.

 

Ещё стоят на берегу

И раскрывают клювы чайки –

Так ловят рыбку Нескучайте

И голосов не берегут.

Но песни их необычайны.

 

Так убываем налегке,

Всё больше, больше чужестранцы,

О жизни с гидрой эмиграций

Болтая, как о пустяке…

Прекрасна вспыхнувшая в танце.

 

Фантастика

 

А. К.

 

юный друг

я наконец-то живу в будущем

том о котором ты сейчас читаешь книжки

читай побольше здесь о нём уже не пишут

так-то у нас всё есть

большие запасы прошлого

продержимся

 

Хлопок

 

тишина на двух ладонях

молчание вселенной когда говорит Бог

и глухонемой пустоты

 

а это тот звук который ты слышишь мотылёк

пытающийся читать все газеты мира в палате мер и весов

 

 

цыганка

 

счастье – цыганка бредущая по дороге

выкради её голос покуда греется у твоего костра

она уйдёт как все цыгане лишь отвернёшься подбросить хворост

останови её смех и спрячь

он всё ещё звенит дверным колокольчиком в глухую ночь

если развернуть и прислушаться

слушай не открывая

теперь ты бездомный и дверь твоя из ветра

 

Часы в духе Пруста

 

Ничего теперь не стоит

Это время на запястье

Ходят часики с тобою

И показывают счастье

Через мутное окно

 

Господин Марсель вылазьте

Ах в могиле

Всё равно

 

Выпьем старое вино

За утраченное время

За ночную встречу с теми

Кто хранится под манжетой

 

На руках зимует лето

На часах «полным-полно»

И пора пора давно

 

Умирается смешно

 

Ах как выглядит воздушно

Ваша тень на фоне парка

Как просвечивают ярко

На атласном наши души

 

Где вы прячетесь Одетта

В ящике древесных стружек

В табакерке с муравьём

В муравейнике моём

 

Все возможно-невозможно

С господами потусвета

Проходите осторожно

 

Повторяетесь Одетта

 

Ах оббитыми губами

Только треснувшие блюдца

За спиною рассмеются

Ледяными голосами

 

Расплескается вино

 

«Жили-были жили-были»

Громко часики пробили

 

Что так весело со мной

Вердюрену с госпожой

Будто ты такой же где-то

Да не где-то

С головой

 

На качающихся стрелках

Исполняют Лакримозу

И показывают слёзы

И грызёт орешек белка

Ах орешек золотой

 

А у нас всё решено

Повторяется смешно

 

Ах домой домой домой

Ходят пёстрою толпой

 

И шумят как сад весной

Элегические волны

И стоят зимой безмолвной

Как в проулке беспризорный

С непокрытою душой

 

Ах домой домой домой

Спать в шкатулке дубовой

 

Эта музыка

 

Потому что предашь,

Потому что предам,

Потому что не вынести музыки нам

Из огня, не сжигая ладони, –

Эта музыка нас похоронит,

Сумасшедшая сводит с ума,

Над землёю встает, багровея,

И пожаром объяты Помпеи,

И в костре полыхает сама

То ли музыка, то ли чума.

 

Эхо

 

А. Д.

 

Любовь осталась. Ищет и зовёт.

Но мы ушли, она осиротела.

Ей всё равно, какой на свете год,

Ей до земли и времени нет дела.

 

Слепое эхо бьётся во дворе –

И залетает в окна детский мячик.

Да ладно, пляжный мячик в ноябре!

Ну кто так убивается и плачет?

 

Ей обернёмся вслед последний раз,

Уже почти покинувшие землю.

Она руками разведёт за нас,

Ни жалости, ни смерти не приемля.

 

Спроси её: «Как ты не умерла?»

Ведь я предам. Предательство простится.

«Да ладно, брось. Должны быть два крыла», –

И полетит, не падая, как птица.