* * *
Моей любимой подруге Нине Маркграф-Орловой,
которая мне намного больше чем просто подруга
рука у ворота печатная машинка и самопальный свитер до колен
навечно в памяти волжанка камышинка любовью облик твой запечатлен
махнёшь в донецк пускай что ножки босы тогда в нас было много от детей
или в молдавию к черноволосой гроссу ах поэтесса нежный «флорь де тей»
кипел ключом михайловский питомник где я впервые встретилась с тобой
кленово зелен гумилёва томик парез и чёлки золотой прибой
влюблённостей изменчивая глина и ученических глоссалий каучук
и первых срывов страх ты помнишь нина как вешался володечка данчук
в родном литинститутском околотке меж тьмой и светом краток интервал
«посеребрим кишки крещенской водкой» нас леша парщиков напевно призывал
неутолимо говорили в рифму сплетались голоса в органный звон
иван ловец лингвальной парадигмы боль загонял в иглу колдун чалдон
смеялись пели танцевали пили детей рожали не страшась сумы
о как же мы бессребренно любили как погибали бескорыстно мы
распался круг метафорного пула года осыпались как цифры на часах
кто выгорел кому башку надуло в густых металлургических лесах
иных уж нет а те в заморских далях но мы с тобой счастливее стократ
хоть много горя крестно отстрадали по-русски наши дети говорят
мейнстрима мимо суетного стрёма ведь разве метка нам на лбу важна
подруга юности коронного ерёмы или ерёмы сильно бывшая жена
стихи как веточки дождя поставишь в вазу к весне они пробив хрусталь врастут
и в землю ждущую пасхального эскстаза и в душу сквозь кардиогенный студ
сирень в железке и в измайлово взыграет нас возвращая в богомирность бытия
сестра по слову и сестра по маю сестра по нине кровная моя
из книги «целитва»
* * *
как стёрся образок матроны истаял на моей груди
на медный краешек неровный сынок с печалью не гляди
под этой ношей непосильной смогла бы разве выжить я
когда б не маленький оксидный значок иного бытия
впитало сердце жизнь металла вклеймился в тело лик родной
чтоб я дышать не перестала не сдохла в яме выгребной
чтоб для тебя голубкой билась забыв о сломанных крылах
да призывала Божью милость на аш-цепи в антителах
наш быт библейский прост и светел целуешь в голову меня
в шесть ровно телефонный петел нам возвестит начало дня
который даст тепла и хлеба а больше и просить грешно
пока вдвоём мы смотрим в небо пока оно у нас одно
* * *
кто остановится умрёт мгновенно отразившись в лужах
взгляну в зимо-горгонный лёд и больше мне никто нужен
лишь падаль трёпаной листвы и ливней резкие облавы
на месте радужной москвы на месте радости и славы
окаменеть и наконец ничком застыть в кровавой соли
ведь в грудь вколоченный свинец теперь лишь часть меня не боле
и до весны пока нас всех Христос с небес окликнет снова
и сдёрнет с мира саван-снег жизнь возвращающее Слово
я буду слушать благовест на нищем кладбище в пестерцах
да чуять как врастает крест в моё растерзанное сердце
* * *
елене ефимовой
лена спит осень сон навевает сад просвистан ветрищем до дыр
почему-то всегда так бывает чуть уснёшь и разрушится мир
в тонком сахаре инея астры как десерт под мarqu;s de riscal
а в небесном плывёт алебастре петербуржская птица печаль
кто построил острог этот вечный кто придумал что надо страдать
ночь проходит как приступ сердечный чтоб назавтра вернуться опять
заметает словами снегами бьётся в память больная волна
жизнь бумажная ложь оригами или тайного смысла полна
что жалеть об утратах прошедших в закромах уж и зёрен-то нет
рядом каждый второй сумасшедший каждый третий великий поэт
будь хоть лыком кевларовым шиты всё обиды прожжёт кипяток
нет от боли надежней защиты чем матронушкин ветхий платок
да багряная ксеньина блузка да свечи негасимой отвес
да молитвы молчание русской достающей до самых небес
спокойной ночи
елене черниковой и ефиму бершину
сомкни концы пелён вселенной над этой мне родной еленой пускай настанет тишина
пусть ей россия станет зыбкой пускай поспит светясь улыбкой неугомонная она
ну хватит душу рвать и жилы поспи пожалуй заслужила за столько лет за столько зим
такая трудная работа щадить спасать любить кого-то метафизический мезим
да мужики измены сучки чужая юбка в спальне кучкой гофре плиссе ну как их там
кого судьба ни посылала кому постель ни постилала недостижима клеветам
о эти узенькие плечи широкий склад ума и речи молельный лоб олений взгляд
воронеж финкой воронёной москва заточкой прокалённой под сердцем по ночам болят
но всё же спи привыкнуть можно приткнуться как-то осторожно дыхание сведя к нулю
почти и только слушать сладко как отодвинув с уха прядку он говорит тебе люблю
не верила теперь же вижу и в этом балагане книжьем внимают ангельской трубе
ах счастье так необъяснимо елена выбрала ефима ефим елену взял себе
зима какой прекрасный повод из всех розеток вырвать провод отрезать связь зажим кетгут
как пуповину и вдыхая друг друга возвратиться к раю туда где вас что ночи ждут
где вечность нежный сумрак спальни
где чем прекрасней тем печальней
а здесь метели круговерть
во сне поет эйтор органный и за бразильской бахианой не слышно как приходит смерть
* * *
юре макусинскому
ну да я к прошлому ревную идёт рефлекс затвор рука
а помнишь тырили ануя в библиотеке гордэка
на что провинциалам детям le voyageur без багажа
но мы с ильёй эстетом третьим листали беккета дрожа
как это было дивно дико чюрлёнис гегель кафка бах
и первородная клубника на обцелованных губах
за пояс брюк на крепком прессе ростана глубже засади
а чернокожий герман гессе согрет на девичьей груди
о вилья лобас бахиана и маркес пряный сметь не сметь
буэндиа аурелиано сейчас ударит в сердце смерть
как мы ни разу не попались не наломали сдуру дров
на полках плакать оставались шевченко пушкин гончаров
дождей серебряные пасма развод родителей беда
моё дыханье режет астма теперь я с нею навсегда
в не дай Бог памяти больнице где цапли капельниц цок-цок
снесли арон эторе шмица мост колокольчики лесок
июльский рай адам и ева упавший с неба света круг
а муравьи в раскрытом звево цепочки букв оживших вдруг
несовместимо это лето с прошедшей жизнью ночь печаль
судьба подбросила монету поймала решка всё прощай
ведь умань лишь затем омана чтоб повстречались ты и я
в другой стране осталась мама и вот сюрприз хасид илья
тебе ж горячий крым и питер мне бьющая москва с носка
воспоминаний старый свитер нездешний ветер у виска
* * *
антоше ростовой
в ладанке ладоней несу огонёк молитва за тоню июльский денёк
одет по-дурацки больничный народ по первой по градской идёт крестный ход
сияет картинно колоннами храм цветы на куртинах за корпусом травм
созрела черешня ешь нет пруд пруди Споручница грешных плывёт впереди
на солнце прищурившись курит алкаш держа деревянный костыль как калаш
я кардио (это потом) обойду спущусь поднимусь антонину найду
места на постах медсестринских пусты недобро шуршат назначений листы
и так плотоядно в палатах жирны в горшках калатеи драцены вьюны
ах свет-поэтесса в отвесах кровать почти что без веса ну что там ломать
у милой подруги диагнозы швах такие бы руки в шелках кружевах
чтоб были изнежены дивно белы а тоня мятежная моет полы
храбрится сквозь слёзоньки шуйца в петле но держится значит попьём божоле
я ей про своё чтоб забылось её лангета скользит как на помпе цевьё
и боль пробивает сквозь локоть плечо и голос дрожит хоть не сломан ещё
под сердцем щемит бедный рыжик прости но мне за тебя крест твой не понести
красивой на свете живётся легко за слово ответ всем держать высоко
Господь судит строго поэтов антош как скажут в полтаве твоей так ото ж
напишешь легко так под дых прилетит век будешь ворочать руду апатит
придётся смириться с порядком потерь нанижут на спицу срастётся поверь
сломать можно много за столько-то лет башку руки ноги и даже хребет
святые едва ли и хлеб наш беда нам жизни ломали
но дух
никогда
* * *
на предынфарктном переломе марта
читая толле чтоб его экхарта
я посмотрела в чёрное окно
ещё таились в ямах змеи снега
но нежный луч кленового побега
вдруг стукнул в сердце стылое давно
ах снова жить по этой тонкой ветке
бежать на волю из постылой клетки
грудной родной одним дыханьем стать
срывая с жизни ярлыки и прайсы
рвануть не слыша криков оставайся
я разрешу тебе раз в день летать
и победив цунами бури штормы
познав любые виды мыслеформы
вернуться вновь в телесное домой
лишь потому что пробудившись в восемь
ой где ты мама сиротливо спросит
мой сын весенний лист кленовый мой
апокалиптический блюз
что ж судьбу разорву на полоски на марли целебной бинты размотавшихся строчек
я предсмертно живу обирая с себя шелуху двоеточий тире запятых и кавычек и точек
август тема распада адольфу лишь саксу по силам сквозь эту огнём раскалённую штуку
на такие же длинные звуки синкопами музыки рвать напряжённо-блаженную муку
не надейся на князи сынов человеческих несть николиже в земные кумиры спасенья
плоть не станет оплотом о рёбра облом опереться
под звуки трубы в страшный час воскресенья
сплав томпака пакфонга латуни изогнутым горлом четвёртого вестника кары и смерти
вопиет блудодейным царям и народам
о форме расплаты указанной во безотзывной оферте
кровь на крыльях но нас испугать апокалипсис может лишь occurrit facie ad faciem
лишь увидев убитых детей мы наверно в раскаянье горько пред небом завоем-заплачем
ну и кто пожалеет из бездны поднимет кто скажет целуя в ланиту не плачь не тужи нам
остановится время на двадцать тринадцать
хронометр звякнет умолкнет и щёлкнет пружиной
и когда всё закончится где-то нигде средь безвидной пустыни межзвёздного экибастуза
проплывёт лента белой строки а за ней золотая струя я сопрано последнего Господи блюза
* * *
и я задумалась а точно в моих стихах не дышит почва и даже кажется судьба
не столп эпохи не мессия не спорю о путях россии не вьётся венчик выше лба
и от зеркал одни осколки и есть усердней богомолки зелотки меда и акрид
кто скажет как отрежет бритвой и тайномысленной ловитвой общак и общество крепит
кто позовёт на марш на сечу и в чём-то там увековечен на лаврах будет почивать
между измайлово и пресней есть постройней попоэтессней моложе что уж тут скрывать
я с торжествующим банзаем пространств и смыслов не пронзаю не пробиваю темы влёт
невместно мне обычной бабе творить в эпическом масштабе утешусь тем что Бог пошлёт
кропаю что-то на листочке и в синих крапинках платочке хожу себе в ближайший храм
на исповедь не ко владыкам а так в простонародье диком хлеб со слезами пополам
иконам кланяюсь лишь в пояс и лишь о детях беспокоюсь никто мне не указ в миру
с трудом житейский срок мотаю псалтырь спасительный читаю вот дочитаю и помру
* * *
любе грязновой
я знаю мозг похож на розовые флоксы уж мой-то точно да отсюда вижу я
как разрывной посыл в античном парадоксе кипят цветами в нём загадки бытия
и часто по ночам благоуханья мука мешает мне унять запретных мыслей зной
но кто-то входит в сад невидимый без звука и закрывает в мир калитку за спиной
и на короткий миг слетает сон спасенье закончен летний круг я осень я зима
лишь флоксы на столе в торжественном цветенье напоминают как легко сойти с ума
* * *
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.
поставь слова в таинственном порядке и вдруг свершится чудо из чудес
стихотворенье оживёт в тетрадке и лист бумаги возвратится в лес
и зашуршит листком в дубовой кроне и кто-то сверху знак звезды подаст
напомнив о библейском соломоне творящем вечный свой экклезиаст
томленье духа или ловля ветра молчанье ночь наедине с собой
арабский питер русский город петра вербальный эрратив предсмертный сбой
* * *
боюсь цветаевой она влезает в кровь и шепчет воспалёнными устами
в седьмом ребре есть древняя любовь ещё не осенённая крестами
и власть мужчин сильнее власти слов и сладко жизнь предать в объятья ката
и страх и грех лишь повод для стихов и ты ни в чём ни в чём не виновата
и можно так от страсти прогореть что тело станет пеплу оболочкой
и так в петле мытарно умереть чтоб жить остаться в мире каждой строчкой
боюсь лишь потому что так близка её тоска и горький зов сиротства
и в бирюзовых капельках рука и искушений потаённых сходства
как и она утратила покой заснуть мечта сознания потеря
но Бог помог и крученой такой и мне поможет я терплю я верю
ей прощены мне кажется давно и дерзость речи и тщета стремлений
и увлечений тёмное вино и разрывные муки отрезвлений
за краткость безнадежного пути за то что так поэты одиноки
но чёрствый хлеб умеют превратить в стихов и слёз святые опресноки
за то что «возлюби» не звук пустой а боль и горе и страданий корчи
не оставляй о Всеблагий постой Ты сможешь изменить всё чудотворче
утешь её а мне молитвы соль вложи в ночей и дней разверстых раны
вразей последних расточить позволь и я на свой колок для прочих странный
такой достигну сердцем высоты что смерть покажется желанным хладом в зное
и разрешу убийце класть персты в им нанесённое ранение сквозное
* * *
знаешь мама не так-то уж трудно дышать твой вопрос твой простой эпикриз
заставляет меня нежной ложью шуршать как оберткой конфетки кис-кис
всё нормально я просто по жизни бегу ветром бьёт прямо в сердце беда
но к тебе хоть куда одним духом смогу без оглядки примчаться всегда
всё прекрасно я просто сбываться спешу вырвать сорных страданий траву
и поэтому так учащённо дышу и в метро задыхаясь реву
всё чудесно уж мне ли не знать в чудесах обретённый нечаянно толк
я бегу будто стрелка бежит на часах я бегу как обложенный волк
всё отлично и я достаю вентолин затянусь словно хлопну стопарь
и опять в добрый путь средь бензинных долин вечно странница вечно агарь
ой наташа опять тебе трудно дышать нет легко я свободно дышу
а как долго дышать только Богу решать я сама не дышать не решу
мама ты не поверишь но в астме есть свой непонятный здоровому смысл
механизм respiratio дарует сбой по сакральному замыслу числ
и тогда вспять идёт в венах кровь и вода обнимает до самой души
гибнут страны и вновь восстают без труда в странном мире очкастой левши
непрестанный восторг задыхаясь ловлю красным воздухом вужизнь пьяна
как же я эту камфору-осень люблю по судьбе медсестра мне она
я еще подышу сухожаром степей ледяным керчаком полюсов
я еще повдыхаю макушки детей гарь и прель среднерусских лесов
силу мая вберу в разветвления бронх по болгарской скитаясь земле
и вьетнамский пропахший тунцом хайдыонг и французский saveur божоле
мама я научилась ценить кислород только так через спазм альвеол
и дыханье с хрипящей вселенной рот в рот и взрывающий горло укол
через страх что последним мог стать каждый вдох так позорно в слезах и соплях
через то что одна лишь сама я и Бог видим в церебро-тайных щелях
нет не думай что ты виновата мой свет хоть на маково в чём-то зерно
ничего ничего в моей памяти нет что прощеньем не озарено
ты мне родина ты сокровенный исток с каждым днём все сильнее любя
я в молитвы дочерней охранный платок нежно кутаю мама тебя
навсегда я дитя и по-детски чиста я у ног твоих вечно сижу
успокойся же
слушай
устами Христа
выдох-вдох
я дышу
я дышу
акме
а мосэнерго пусть кусает кулаки мне лампа ни к чему когда пишу о Боге
исходит кровный свет из скрюченной руки и тает боль во тьме как ром в горячем гроге
бежит по пальцам ток пронзая плоть листа и сами по себе в венки плетутся звуки
и падает платок задев гвоздочки рта на них мой вечный смех распят в весёлой муке
декабрь страх струит а я ещё жива врач говорит акме и я почти не плачу
а на столе стоят изюм и пахлава и я в своём уме а ведь могло иначе
подруга соломон вещает всё пройдёт поспи и организм вберёт режим привычный
ну здравствуй цитрамон помятый патриот последний эвфмеизм убогой жизни личной
и правда может быть уж так в дугу вдвоём варить на кухне суп и по аптекам шарить
под ручку обходить ближайший водоём и средь отхожих куп шашлык на шпажках жарить
и спорить кто важней из двух российских глав ты водкой чаем я упорно гробить почки
и до скончанья дней мотаться в мирослав оршанские края припека под опочкой
где подоткнув подол с рассвета дотемна на грядках пропадать в батрачках у свекрухи
и видеть как гниёт от ходжкина она пытаясь залатать прорехи в утлом духе
а после через ад больничных стен пройдя рыдать да хоронить то эту то другого
и видеть Божий мир сквозь решето дождя и у собак искать сочувственного слова
так нет же нет не сметь к смиренью путь иной я выберу опять ведь для меня не ново
сквозь буерак переть и смерть ловить спиной и прикрывать главу дерюгою терновой
и представлять мейнстрим в юродивых стихах
тем для кого писать лишь способ делать деньги
и видеть райский крин в дырявых лопухах и по-вьетнамски выть и по-пермяцки веньгать
и сложенный крестом хохляцко-польский пых
хранить под рушничком на дне старинной скрыни
я в семьдесят шестом отстала от своих и там моя любовь осталась к украине
уходит жизнь друзья и я зажав в горсти признаний вам в любви проросшую пшеницу
кладу их как залог другого бытия за русского письма вселенскую божницу
---
акме (мед.) – высшая точка развития болезни
акме (греч.) – душа
© Наталья Лясковская, 2004–2014.
© 45-я параллель, 2014.