Наталья Крофтс

Наталья Крофтс

Четвёртое измерение № 14 (218) от 11 мая 2012 года

Переплетение миров

 
* * *
 
Ахейские затихли голоса,
Но те же речи повторятся снова,
Незыблема банальная основа:
«Аптека. Ночь – и света полоса».
 
Всё так же беззаботен почтальон,
Способствуя обману и обмену.
И снова уведут твою Елену.
Не за моря – в другой микрорайон.
 
Всё так же веселит Мадам Клико,
А ось трясут периоды исходов.
Меняются модели пароходов,
Но до Итаки так же далеко.
 
И снова мы бредём по пустырям,
Ослепшие – до одури – Гомеры,
Всё те же ритмы, рифмы и размеры
Гоняя по неведомым морям…
 
Мы сотни лет бредём по пустырям.
 
* * *
 

На развалинах Трои лежу, недвижим,

в ожиданье последней ахейской атаки

Ю. Левитанский

 
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может...
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас... Как курёнка – на вертел.
 
А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.
 
Над плёсом…
 

«Над вечным покоем»...

Исаак Левитан

 
Выйдешь на берег – неслышно, как тень, молчаливо.
Станешь молиться отчаянно, истово, вслух.
Снова кругом половодья – и снова разливы
будут безбожно терзать беззащитный мой дух.
 
Двух не бывает смертей? – Всюду смерти и войны.
Глух – говорят – к вопиющему пастырь небес.
Бес – говорят – он попутает, будьте покойны!
…Берег. Рассвет. И над плёсом колышется лес…
 
«Ностальгическое», или «О генах»
 
Знать – судьба. Не уйти.
Губы с дрожью прошепчут: «Осанна!»
Но темнеет лицо.
И беда понесётся вразнос.
Волокут.
Кровь на белом снегу.
Крики ужаса.
Бой барабанный.
«Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!»
 
Видно, гены у нас –
от лихого, шального смутьяна.
Что-то тихо? Вставай!
Сочинить ли со скуки донос?
Кто наврал,
что у нас благодать, мол, нужна и желанна?
Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!
 
И уютно живя
возле ласковых вод океана,
в жилах чую метель,
да пургу, да ядрёный мороз.
Бунты. Раж. Топоры.
Да на рельсы опустится Анна.
«Нам бы крови да слёз, – я шепчу. –
Нам бы крови да слёз».
 
Херсонская зарисовка
 
Осенний день. Репринт. Перепечатка
прошедших лет. Жёлт плагиатор-клён.
Хоть солнечно, но ты уже в перчатках.
А под асфальтом прячется брусчатка,
как беженка из сказочных времён.
 
Дубай
 
Песок и деньги. Деньги и песок.
Картина умирающего мира.
Глядят портреты строгие эмира
на Западом залапанный Восток.
 
Бетон и стройки. Стройки и бетон.
Армани, Гуччи, скидки, распродажи.
Возводятся бездушные пейзажи
под тон пустыни – монотонный тон.
 
А мы здесь – лишь на миг, не на года,
конквистадоры новых территорий.
Мы все уйдём. Здесь вечно – только море,
...И смоет всё когда-нибудь вода.
 
Последний султан Занзибара
 
...а где-то – лазурное небо и пальмы зелёные,
и море прозрачное, как на рекламе в кино...
и арки ажурные, белые, словно солёные...
«Вам виски?» – «Не пью я. А, впрочем – не всё ли равно».
 
...торговцы про рыбу кричат на базаре у заводи,
на улочках узких играют в футбол пацаны...
Как можно скучать на упитанном, правильном Западе
по вечному хаосу той африканской страны?
 
...глаза ещё вспомнишь – огромные, словно у яловки...
И море – лазурное, как на рекламе в кино...
Последний султан Занзибара сидит в забегаловке.
Простуженный лондонский дождь барабанит в окно.
 
Арабеска
 

«Ты – моя» сказать лишь могут руки,

Что срывали чёрную чадру

С. Есенин

 
На беду, на беду – не иначе –
Завилась, как змеёныш, стезя...
Я лицо под покровами прячу –
Мне любить чужеземцев нельзя.
 
Твой скакун набирается силы,
Скарб уложен, рубахи чисты...
Мой единственный, суженый, милый,
Я узнала тебя. Это – Ты.
 
По стезе, по дорожным каменьям
Я иду меж утёсов и скал.
Вопреки сокровенным знаменьям
Ты меня в темноте отыскал.
 
Вопреки вековечным устоям
Ты чадру отведёшь от лица...
Мы заплатим – слезами и стоном –
За любовь. За начало конца.
 
На беду, на беду – не иначе...
Ты уходишь. Приходит беда.
Под чадрою я черною плачу.
Я теряю тебя. Навсегда.
 
* * *
 
Два осколка – мы мотаемся по свету.
Я – с другими. Ты – с другою. Много лет.
Мы забыли часть души друг в друге где-то...
Два осколка. Разлетелись по земле.
 
* * *
 

Dance me… To the end of love

L. Cohen

 
Слышишь?
Ты – всё, что осталось
от наших безумств и ошибок, от нашей любви.
В крови – и твоей, и моей – затаилась усталость,
и жалость
порой мне пытается горло сдавить,
когда я взгляну на тебя,
твой измученный вид –
согбенную, тонкую...
Но.
Позови.
Позови на танго меня –
эта страсть нас с тобою охватит,
закружит-завертит в мерцании радужных пятен –
часов и минут... уходящих.
Но времени хватит
на танго.
Последнее.
Жгучее
танго любви.
 
Любовь в эпоху интернета
 
За грош продашь и явь, и хладнокровье.
Зачем тебе их скучный мир, поэт?
Назад, назад, туда – в средневековье,
где «дама сердца» – эфемерный свет.
 
И светится экран – и «страсти пылки»…
А, может, и не страсти. Всё равно.
Меня – щелчком, как джина из бутылки –
за много вёрст, за много миль, за мно… –
 
ты вызываешь… и путём астральным –
не затеряться б! – на луче лечу…
меж миром виртуальным и реальным –
стихов и снов – и выдуманных чувств.
 
Теория относительности
 
На далёких планетах – шуршание диких ветров,
ручейки не-текущие, радуги странного цвета.
Это так далеко – на чужих, инородных планетах,
где живут по законам для нас непонятных миров.
 
Там, наверное, любят. И плачут, и пишут стихи.
От страстей сотрясаются оси и души – в ожогах.
...А отсюда нам кажется: звёзды спокойно-тихи.
Только мы, на Земле, захлебнулись в слезах и тревогах.
 
Ода кофемана
 
Встаёшь с утра. Без слёз и драм
живёшь лет 30 на Голгофе.
И жизнь – игра да мишура.
А я пойду да выпью кофе.
 
Пусть в чувствах – полный тарарам,
пускай глумится Мефистофель,
всё это – глупости и хлам:
я вот пойду да выпью кофе.
 
А коль удастся отдохнуть
(чтоб – дом, уют, любимый профиль),
дай, Господи, ещё чуть-чуть:
давай пойдём да выпьем кофе.
 
Почему-то неоконченное
 
Увидев нас,
в глубине
засуетились рыбы,
беззвучно восклицая:
«А что у вас на уме? А вы проглотить нас не...?
А мы бы вас – с радостью,
мы бы», –
гостеприимно заворковали рыбы, –
«пустили бы вас на суши.
Зачем вам назад, на сушу?
Там душно, и скучно, и муторно, как во сне –
а здесь можно бить баклуши,
дремать, никого не слушать...
...А нам бы – такая снедь!»
 
И мы, развесивши уши
под рыбие «Nevermore»,
остались навеки в мор...
 
Переплетение миров
 
…А между тем вовсю ревел прибой
И выносил песчинку за песчинкой
На побережье. Воздух был с горчинкой
От соли океанской – и от той,
Что выступала на горячей коже
Там, в комнате, в пылу, у нас с тобой…
 
А между тем вверху, на потолке,
Два существа сплелись в кровавой драме:
Металась муха в крохотном силке;
Нетерпеливо поводя ногами,
Паук ждал снеди в тёмном уголке
И к жирной мухе подходил кругами…
 
А между тем в романах, на столе,
Кого-то резво догонял Фандорин,
С соседом вновь Иван Иваныч вздорил,
И рдел, как кровь, гранатовый браслет...
 
А между тем извечная река
Текла сквозь наши сомкнутые руки,
Через любовь и смерть, погони, муки,
Сквозь океан, шумевший здесь века, –
И паутинки блеск у потолка.
А между тем…