* * *
Влюбляешься, кровоточишь
открытой рамой в ночь и зиму,
и тонкой струйкой от ключиц –
пар. Дальше – непереводимо,
но обернёшься – и опять
мост через руку перекинут,
и ходят, шаткие, скрипят,
раскачиваются, такие.
Сегодня пятница, умри.
Удел печальный, но не стоит
глотать глазами фонари
под окнами у новостроек.
Прозрачно мятой холодит,
игольчатой щекой проводит,
и вдруг выходит из груди
крылом трепещущей породы.
И эта куколка, и тот,
что шелкопрятался, и воздух
вокруг – всё мигом зарастёт,
исчезнет, станет взрослым.
* * *
Мороз остывает и, руку разжав, устаёт
потрескивать в кронах бескровных на чистом немецком.
У мёртвого листика рта выраженье моё,
он сохнет всем сердцем.
Пройду, притворяясь, что мы не знакомы, что он
не дорог мне вовсе, что я его не разглядела,
пусть будет зима, этот листик и тот водоём
до водораздела.
Мы больше не встретимся – сохни у всех на пути
бесхозной ненужностью, корчись, сворачивай кожу,
я не обернусь, обещаю, я буду идти,
мне нужно, мне можно.
* * *
и белой ночью дровяной
и солнцем среди дня
во мне со мной и надо мной
Господь хранит меня
в сусеках памяти земной
мукой костей и жил –
была здоровой и больной
а Он меня хранил
и вот теперь нельзя терпеть
железо и магнит
огонь и я шагаю в смерть
а Он меня хранит
* * *
Оставляя за спиной линии и перегоны,
разноцветную спираль времени, холодный корм
для синички в декабре на облупленном балконе,
и синичку, и декабрь, и облупленный балкон,
входишь в новое, а там –
утро, первый день творенья,
выглянешь – и красота,
тишина-то во дворе-то,
вынешь тело на балкон
на облупленный, морозный,
ан синичка ждёт свой корм,
острым клювом глядя грозно.
* * *
зима замедленного действия
вот-вот рванёт куда-то к югу
цветения и благоденствия
где стоит завернуть за угол
и анемичный лес засветится
дыханием и под защитой
любви с её сияньем северным
(так Бог нас видит без морщинок)
в лице изменится улыбчиво
склонится поцелует птицей
в ладонь горячую привычную
к которой только и склониться
* * *
Там он есть как оставленная возможность –
вопросительный знак, прикосновенье ветра
к облаку, в сущности – эфемерность
всякой просодии. Неотложной
помощью выведен и погашен,
может быть, ключ басовый для левой, левой.
В детстве, когда я легко болела
и умирала совсем не страшно,
он всё звучал у меня в подвздошье
гулом подземным, музыкой неземною
из головы опускаясь волною в ноги,
делаясь громче, захватывая всё больше,
он продолжался, меня превращая в струны,
в нотную грамоту, ясную пианисту,
и я записывала себя так быстро,
что прочитать потом было трудно.
* * *
Сергею Криницыну
Ожидание праздника. В долгой густой глубине,
золотой и серебряной, ходят прозрачные рыбы.
Оживая на память, они проступают во мне,
безымянно роняя округло-немое спасибо.
И в огромную полую голову, полную звёзд,
заглянув изнутри, устремляются, словно к рожденью,
словно будет ребенок, и радость встаёт во весь рост
и проходит, смеясь и танцуя, сквозь плачущих женщин,
и они прорастают цветами и влажной травой,
заповедными реками, теплым холмом и улиткой
на кирпичной стене, и от этого можно живой
оставаться и жизнью делиться.
© Надя Делаланд, 2015–2017.
© 45-я параллель, 2017.