Надя Делаланд

Надя Делаланд

Четвёртое измерение № 21 (261) от 21 июля 2013 года

сосноры, комары и мы

 

 
В списках значилась: R050
«45-й калибр» – конкурсная подборка
 
* * *
 
Молчит ночная фаланга света
молочнотёплым телячьим телом,
ребёнкоспящим, сосущим слепо,
слепососущим, немовспотелым,
собаколунным, собакобыко,
пиши мне в небо на этот адрес,
за всё отвечу, за всё и быстро
все отвечают, как оказалось.
Я помню тяжесть твою в походке
моей, я помню привычки, вкусы,
я ела кальций и мяту, хочешь
теперь всё то же, но только – устно?
Другие связи, другие сети,
земной объявлен сегодня поиск.
Но браки – там, и оттуда – дети,
пиши мне чаще, я беспокоюсь.
 
* * *
 
Папа у тебя граммофон,
мама у тебя графоман,
если спросют, так и скажи,
дескать, граммофон, графоман.
 
Никогда не ври. Говори
только правду, так, мол, и так,
ничего не сделать, увы,
вот ведь, графоман, граммофон.
 
А начнут тебя попрекать,
Граммофоныч, тем, кто ты есть,
графомамой всякой дразнить,
граммофазером обзывать,
 
ты сыграй им, детка, и спой,
отчибучь им степ и галоп,
ай-яй-яй, скажи, ну-ну-ну,
пальцем погрози им и съешь. 
 
* * *
 
Вестибулярный снег осваивает круг,
пощупав за лицо узбека от лопаты,
он кружится вовсю и презирает труд,
ложится и лежит, идёт и будет падать.
В блестящей толчее почти не разобрать,
как нёбный язычок дрожит из подворотни,
не бойся, я своя, и ко всему добра,
пусть это не пароль, зато бесповоротно.
Шарф скроет или нет, как здесь пустует речь,
шепча и бормоча, таращась воровато.
Ребячество – вот так идти, лететь и лечь,
и навзничь на сугроб. Так вроде – старовата.
Вся оптика моя – смотреть сквозь микроскоп
снежинки на простор, с которым нужно слиться,
кружиться головой, удариться виском,
проспендить выходной на даче с мёртвой птицей
за изгородью. Вот, проснувшись лет шести,
я снова от неё перо найду в кровати,
снег тужится забыть, и память – замести
весь ужас небытья. Мы складывали в вату
стеклянные шары и шишки, мишуру,
гирлянды и звезду и прятали коробки.
Так глупо, если снег, и если я умру,
но, если снег, то как всё правильно и просто.
 
* * *
 
Лесов таинственный осень
резной прозрачный сухостойный
дыши листвой не окосей
от столька
 
Но запах втеплится в нору
между корою и грибами
ляг на живот его берут
губами
 
Там пушкин спит и тютчев спит
и мандельштам иосип бродский
заснул устав бороться с ним
устал бороться
 
Роняют руки свет несут
прозрачнеют и снега просят
и держат держат на весу
осенью осень
 
* * *
 
Медленно обучаюсь передавать
вещи на небо буквами, запасаться
памятью, передав на неё права,
не дожидаясь всяких таких вот санкций,
чтобы потом – оттуда, где нет дышать,
где остановка времени и пространства
прорезь – читать по памяти, завершать,
переводить обратно, так и остаться,
чтобы свести под общий и, сидя в нём,
с не языка другого – в язык и – этот
руки держать на оба, взять их вдвоём,
быть их вдвоём, свести на себе два света
 
клином одним заклинило так и вот,
Господи, посмотри на мой перевод.
 
* * *
 
Ясно. Всё понятно – утро.
Молоко, дымящееся в кружке,
пахнет снегом. Надеваю куртку.
Кошка вслед задумчиво воркует.
Так выходят в море, к горизонту,
к горизонту, всё воображая
сложности, сплетения, узоры –
линией растянутой ужасно,
плоскостью обёрточной бумаги,
Землю подарившей спозаранку.
Снег сверкает мимолётный, наглый,
радостный, расслабленный, заразный.
Лыжи заплетаются от счастья.
И сама смеюсь, дегенератка,
падая в сугроб его молчанья,
тысячеалмазовокаратный.
Глуповато. Глуповато как-то.
Жук, упавший на спину, младенец –
всё одни нелепые повадки
старости, беспомощности, детства.
Мудрости передоверить взятый
сундучок с сокровищами майи…
вот ведь как они легко скользят и
в воздух освещённый поднимают!
 
* * *
 
Лесная глушь, сосноры, комары
летают молча, клювы в ножны пряча,
я – весь июнь, но это до поры,
а там посмотрим, что всё это значит.
Бывает так: оглохнешь и лежишь,
прислушиваясь к запаху и свету.
И всё тогда двоится. Жизнь и жизнь.
Приподнимая свой посмертный слепок,
ты смотришь и смеёшься мне в лицо,
а я считаю зубы – сорок. Плачу –
и пальцы покажи, и то кольцо.
Ломаться и паясничать, артачиться
и балагурить – пол-но-те! Как встарь
бежим к реке, припоминай, как было:
вода и лес в воде, в воде алтарь
кувшинковый, и дождь, и изобильный
зелёный свет повсюду. Можно, да,
что ни помысли. Маленькую Землю
возьмём с собой – тут всё-таки вода,
сосноры, комары и мы сквозь зелень.
 
* * *
 
Просто у меня весеннее обострение чувства долга,
супружеского чувства долга, который мы перевыполнили в воскресенье,
отдали с процентами, практически треснули и облысели,
и больше уже не брали в долг так много.
 
* * *
 
За это время я успела
родить детей,
привыкнуть к своему лицу,
понять, что душераздирающая жалость –
единственная верная любовь,
узреть, что я беспомощна,
что Бог нас не оставит,
но и не поможет
взойти на этот холм, откуда свет
всё сделает понятным и прощённым.
Не много,
но надежда остаётся,
и радость происходит
и дышать,
и всякое дыханье…