* * *
О, выправи мне слово, логопед,
пока седлает осень лисопед
и, как лиса, летит к опушке леса,
роняя листья – хрустки и сухи,
мне кажется, что я пишу стихи
(о, как ни назови их – будет лестно!).
Я всё ещё крапива красотой
осенней, засыпающей, вон той –
небесной, упоительно закатной.
Как будто бы я тоже ухожу…
Нет, еду, еду, рук я не держу,
смотри, он сам везёт меня обратно!
Впадая в прелесть лёгкого письма,
любуюсь тем, как красная тесьма
кленовой строчки прилегла уютно,
как всё совпало точно и само
всей радостью везёт меня домой,
мы едем-едем, ангелы поют нам.
* * *
Дождь, любивший меня по дороге к метро
(говорила ему: если любишь – женись!),
расплескал под ногами прозрачную кровь,
серебрящуюся детородную слизь.
Был и голубь под аркой, и ангел в окне
с немигающим нимбом сырых фонарей,
вот и я понесла, вот и зреют во мне
подорожник, чабрец, зверобой и кипрей.
Водяные от мужа скрываю глаза,
засыпаю под утро и вижу во сне:
стебельки и листочки ползут прорезать
трафареты для жизни сквозь смерть.
* * *
Май ловил меня, но не поймал,
я ловила май, но не поймала.
Сквозь меня прошла его зима,
осень лета быстро миновала,
в голени оставив спящий лист,
две снежинки спрятав под ключицей,
чтобы я не различала лиц,
чтоб меня не различали лица.
Но когда наступит новый май –
бабочковый, в воздухе раскрытом
настежь – я шагну в него сама,
медленно распахивая крылья.
* * *
я стану музыка я буду на слова
сегодня облако смотрело утконосом
в песок плескалась то рука то голова
уткнувшись ласково совсем простоволосо
мне будет радужно в распахнутой груди
поля цветочные смеющиеся пчёлы
тут главное жука не повредить
ползущего по животу зачётно
такой ритмический рисунок у всего
всё так рифмуется что у верлибра траур
всей музыкой рукой и головой
врастаю в травы
* * *
когда у тебя умирает кто-то родной
дедушка или кошка
то надолго примерно на год
они вселяются в разные вещи
в лампу синего света
в стон воды из-под крана
и оттуда тебе говорят оттуда
достают из тебя по частям всю память
а потом уходят уже навечно
* * *
поезд поезд скоро ли я тронусь
что там ест похрустывая Хронос
где-то на границе с темнотой
плачут дети жалобно и громко
что же я как мне спасти ребёнка
каждого кого окрикнуть стой
ой-ёй-ёй охотники и зайцы
раз два три увы не хватит пальцев
сосчитать грядущих мертвецов
у тебя щека в молочной каше
не умри женился бы на Маше
Вере с Петей сделался отцом
не стреляй у мальчика Миколы
скрипка он идёт домой из школы
повторяя мысленно стихи
Пушкина все взрослые остались
теми же и даже тётя Стася
добрая и нет вообще плохих
положи на тумбу пистолетик
посиди немного в туалете
никого не следует убить
луковое горе наказанье
я же десять раз уже сказала
выбрось пульки постарайся быть
* * *
Прощение приходит из любви
и радости, из обернись и смейся,
из света за окном, привычки вить
гнездо и шляпу, облако и месяц.
Прищурившись, поглядывая в дым
весеннего распева клювокрылых,
как, боже мой, весь мир сейчас любим,
беги и обнимай, целуй и прыгай.
Звени, звени, распахивай, трамвай,
врывайся цветом, запахами, солнцем,
она тебя простила, так и знай,
смотри, смеётся.
Рождество
Ресницы, влажный лоб, рука,
сжимающая воздух,
слепая радость молока,
его серьёзность.
Ну вот и всё, мы не одни,
смотри, Иосиф,
на разлетающийся нимб
вокруг волос их,
молчи и веселись, плотва,
мычи, корова,
густую радость Рождества,
телесность Слова.
* * *
Бог не старик, он – лялечка, малыш,
он так старался, сочиняя пчёлок.
Смотри, как хвойный ёжик непричёсан,
как черноглаза крошечная мышь…
Но взрослые скучны, нетерпеливы,
рассеяны и злы, им невдомёк,
какое счастье этот мотылёк,
кружащийся над зреющею сливой.
И почему он должен слушать их,
когда его за облако не хвалят?
…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?
всех вас троих…
* * *
Пока Ты воскресаешь, я пеку
куличики. Пока под плащаницей
свет фотовспышки печатлеет лик,
зрачки сужаются, теплеют сухожилья,
приметы жизни проступают сквозь
заботливую бледность, я всыпаю
по горсточке пшеничную муку,
размешиваю с нежностью пшеничной.
Тем временем ожившее болит,
и голова, как будто бы кружился
на карусели, замечая вскользь
цветное и тенистое, вскипает,
а я взбиваю высоко белки
и погружаю в праздничное тесто,
Ты растираешь пальцами виски,
приподнимаешься и сходишь с места.
И плащаница, за ногу схватив,
проделывает ровно полпути
по полу осветившейся пещеры.
Свершившееся входит в область веры.
И только что, как отодвинул смерть,
сдвигаешь камень и выходишь в свет.
* * *
Моя фотографическая память
меня подводит: аппарат то дрогнет,
то наведётся не на то: ромашку,
пчелу, каштан, нервические руки
не собеседника, а дедушки с собакой,
и в результате я лица не помню,
и в результате я не помню лиц.
Зато я помню голос и молчанье,
и как взлетала веточка тревоги,
и что подумал плачущий младенец,
когда ему разулыбался пёс.
* * *
За это время я успела
родить детей,
привыкнуть к своему лицу,
понять, что душераздирающая жалость –
единственная верная любовь,
узреть, что я беспомощна,
что Бог нас не оставит,
но и не поможет
взойти на этот холм, откуда свет
всё сделает понятным и прощённым.
Не много,
но надежда остаётся,
и радость происходит,
и дышать,
и всякое дыханье…
© Надя Делаланд, 2014–2022
© 45-я параллель, 2023.