Все стихи Мурадина Ольмезова
90%
Как облако в дождь превратится,
так дерево станет огнём.
Дождинки вновь облаком станут,
вот только огонь никогда
зеленую сень не раскинет…
А в наших с тобой организмах
воды девяносто процентов,
и, стало быть, нам возвращаться
положено снова и снова –
дождём, облаками ли, снегом!
Перевёл Г. Яропольский
SOS. XXI
Как же давно одряхлели наши слова!
Что помоложе, – и тем
шестой десяток веков.
Древнее «дай»
сильней молодого «возьми»,
«мой» старше, чем «твой»,
«дубина» раньше «любви»,
«война» раньше «мира» возникла.
Подслеповаты они,
да и слышат неважно,
и память всё больше шалит...
вот потому всё труднее
общий язык нам найти,
мысль донести друг до друга.
SOS!
Новые бросьте слова!
Иначе в трясину затянут
«дай»,
«мой»,
«дубина»,
«война».
Перевод Алексея Прокопьева
•
Бродя вдоль берега реки,
с древесным другом повстречался.
Вот радость!
«Здравствуй», – говорю.
(Я под его приветной сенью
читал стихи свои когда-то
красивой девушке.
Однако
отец её, как туча хмурый,
её увез.
С тех пор – ни встречи.)
«Где пропадал,
друг-стихотворец? –
спросило дерево и тут же,
ответных слов не дожидаясь,
добавило:
– А я похоже
на журавля!
Скажи, похоже?
Летать я даже научилось,
смотри!»
И с этими словами
примкнуло к стае журавлиной,
ветвями взмахивая шумно.
А через несколько мгновений
с небес листок упал мне в руки –
блестящий, что перо Жар-птицы.
Теперь поводырём он служит
мне среди улиц незнакомых
большого города:
исправно
туда меня ведёт,
где тусклый
льёт свет печальное окно.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Брожу… Тропинки осенью грустны,
Хоть их сусальным золотом покрыли,
И в небе журавли несут на крыльях
Тебе и мне берёзовые сны.
Брожу… Листом назойливым за мной
Знакомый голос увязался снова,
И душу надрывает каждым словом,
Как тут найти утраченный покой?
Брожу… Но оглянуться силы нет
Без горечи, без боли на дорогу.
Я за собой оставил так немного,
Хоть шёл без передышки много лет.
Брожу, и этот голос, словно тать
Крадёт мои бесценные минуты,
И мысли наполняет неуютом,
Что не сумел с дудою совладать.
Так в чём же смысл? В сынах, должно быть, он,
И дочери, но в жизни нет порядка
За то, что им не отдал без остатка
Всего себя, покуда был силён.
А в доме только брошенный очаг,
И холод, что везде и всюду с нами,
Но тлеет огонек. А, значит, пламя
Разгонит одиночество и страх.
Перевод А. Пряжникова
* * *
Вдали протяжно воет пёс,
А девушка, не пряча слёз
Всю ночь у чёрного окна
Поёт без устали одна:
«В долине был неравный бой,
Там путь окончил милый мой…»
Свой жребий зная наперёд,
Она надеется и ждёт.
И грустный месяц в облаках
Всё знает о людских делах.
Где светит счастье – тает мгла,
А здесь осталась лишь зола.
Плывёт с измученным лицом
По небу свадебным кольцом,
Забыв, что сломано оно,
И что вокруг темным-темно,
Что не спасёт ущербный свет
Людей от неизбежных бед,
И покатилась в никуда
Слезою огненной звезда.
Вдруг ночь рыданием зашлась:
«Мой милый, как я заждалась,
Быть может, конь тебя унёс…»
Вдали протяжно воет пёс.
Перевод А. Пряжникова
Верните!
У неба
отняли птицу,
и грусть
овладела небом.
У неба
отняли тучку,
и небо
полно печали.
У неба
звезду отняли,
и слёзы
роняет небо.
Верните звезду,
верните!
Иначе
лишат и солнца.
Верните звезду
на небо!
Верните звезду!
Верните…
Перевёл Г. Яропольский
Ветер
Там, где струится свет,
лечь тень должна.
Для света смерти нет,
и тьма вечна.
Изнанка жизни – смерть,
а люльки – гроб.
Изнанка ласки – плеть,
циклопа – клоп.
Изнанка правды – бред,
сиянья – мрак…
Но вот у ветра нет
изнанки, так?
Перевёл Г. Яропольский
Вместо биографии
Родители мои, как все балкарцы,
подверглись сталинскому геноциду:
их с высочайших гор Кавказа разом
в пустынные изгнать посмели степи,
где и родился я – считай, в неволе.
Никто рожденья даты не запомнил:
родителям до этого ли было,
вседневными трудами изнурённым,
измученным бичами издевательств?
Мать говорит, что я родился в пору,
когда сажали сахарную свёклу.
Мне пуповину резала Чину,
недавно умершая повитуха,
чья долгая и тягостная жизнь
всё ж не дала дождаться мужа с фронта.
С тех самых пор меня передаёт
ночь дню, а день – опять вручает ночи,
всё происходит как по расписанью,
под пенье петухов и под охраной
суровых стражей, чёрных или белых,
я чувствую себя как заключенный
в наручниках и кандалах ножных,
и о побеге речи быть не может.
Так продолжается и по сегодня:
ночь дню меня передаёт, а день
меня поспешно ночи возвращает.
Куда ж попасть из ночи, как не в день!
Ну, разве лишь в объятья вечной ночи…
Вот так я и живу, как и родился, –
в неволе, в заточенье, под надзором.
Но всё-таки лелею я надежду,
что где-то существует вечный день
(а почему не может день быть вечным,
коль достоверна сущность вечной ночи?)
и я туда когда-нибудь проникну.
Перевёл Г. Яропольский
Встреча
Это кто здесь
так радости полон?
Родничок мой любимый,
так, значит,
ты меня не забыл?
Перевёл Г. Яропольский
Гнев
Взглянув в огонь,
я дерево увидел,
которое приют
дарует птицам,
но осенью,
разгневавшись,
их гонит,
швыряя россыпь листьев
им вослед.
Взглянув на реку,
я вдруг дождь увидел,
который щедро
насыщает землю,
измученную засухой,
но в гневе
дома несчастных
может напрочь смыть.
Взглянув на камень,
я увидел искру.
Огонь ли в очаге
она сумеет
разжечь,
чтоб защитить меня от стужи?
Или – спалит жилище,
впавши в гнев?
Перевёл Г. Яропольский
Два молельных коврика
Два коврика молельных на стене
Из козьих шкур висят давным-давно,
И сон былые дни приносит мне,
Которым повториться не дано.
Родители творили свой намаз,
И с неба опускалась благодать,
Но пробил час, когда в последний раз
Отец просил на землю мир послать…
Как мне поверить в то, что он ушёл?
Не раскололись горы пополам…
Арбу, как прежде, тянет старый вол,
И жеребёнок скачет по полям.
Должно быть, он уехал по дрова,
Домой вернётся на исходе дня
И тихо скажет добрые слова,
Поглаживая верного коня.
Как мне поверить в то, что мамы нет?
Ведь небо не разбилось на куски…
Луна садится, близится рассвет,
Доносится журчание реки.
У мамы во дворе дела с утра,
Она придёт и разожжёт огонь,
Шепнув на ухо, что вставать пора
Положит мне на голову ладонь…
За окнами не гаснет яркий свет,
А в тишине тоскуют два ковра.
На них, вздымая руки, много лет
Отец и мать желали нам добра.
Перевод А. Пряжникова
День Звезды
Скоро, скоро
дотянется Ушба
до висящей над нею звезды
(этот день
Днём Звезды зваться будет)
и вручит ей в подарок
не камень
драгоценный из самого сердца,
но живой эдельвейс —
от души.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
– Детство не повторяется, – ты говоришь с печалью…
Разве? А ну взгляни!
Вот же оно, за речкой! Ишь, как озорничает!
Сможешь – перешагни…
Произнесёшь с тоскою – молодость пролетела,
Не возвратится вновь…
А посмотри на девушку, и невесомо тело,
В жилах вскипает кровь…
Да, борода седая – не сожалей, не сетуй,
Груз твоих лет тяжёл.
Но не прожив свою старость, не уяснишь ответа –
Кто ты? Зачем пришёл?...
Перевод С. Мель
Диалог за водкой
– Тахир и Зухра,
Тристан и Изольда,
Лейли и Меджнун,
Ромео и Джульетта…
Одного не пойму:
такие юные,
зачем они погубили себя?
– Любовь, приятель, морковь!
– Какая к чёрту морковь?!
– А вот такая вот – любовь…
– Зачем умирать за неё,
не порог же родной защищать?
– Ну, умирают же.
– Сказки всё это. Нет никакой любви.
Вот ты вот видел? И я не видел.
За ручку держал? И я не держал.
Вон на лугу конь.
Солнце на небе.
Вот плешь у тебя на голове.
На столе водка, лук, огурцы…
Вот пальто. Висит себе и висит.
Понимаешь, они есть.
А что твоя любовь-морковь?
Она даже не стоптанный башмак
и не мышь,
что сыр грызёт в ночной тиши.
Любовь – ничто!
– Может, это проделки ведьм,
Чтобы людям морочить головы?
– Может, её придумали коварные недруги,
чтобы усыпить бдительность людей?
– Ты прав, дружище!
Как я сам не додумался!
Налей!
Выпьем за твою светлую голову!
Эх, её-то нет,
но зато столько несчастий
от той, которой нет.
И заразна же эта болезнь!
– И всё же…
– Ты это… брось!
– Ну, боль-то есть.
Откуда она, если нет любви?
И счастье есть.
А оно откуда?
– Дурья твоя башка, чтоб ты делал без меня.
Вот кошка, а вот её следы.
А где эта любовь твоя?
Где хотя бы следы её? Нет их!
– А вот и есть!
Ведь сердце просто так болеть не станет.
Сердце же не какой-то там глупый нос,
что сразу течёт,
подцепив заразу в автобусе.
Сердцу это ни к чему.
И сердце не ухо,
за него не схватишься и его не покрутишь.
А ведь болит.
Это и есть следы любви.
Раз есть следы, есть и хозяин этих следов.
Разве не так?
– Какой ты всё-таки дремучий.
Если хочешь знать, не только любви нет,
но и всех этих упрямых плакс:
ни Тахира и Зухры,
ни Тристана и Изольды,
ни Лейли и Меджнуна,
ни Ромео и Джульетты.
Нет и не было!
Их придумали придворные поэты,
чтобы нищие меньше думали о еде...
– Какой ветер!
Кажется, дождь начинается.
– Люблю дождь.
– А я ненавижу.
Смотри, льёт как из ведра.
– Ах, боже ты мой… как из ведра,
а Айя вышла в лёгком платье.
– Ну и что с того? Не из сахара – не растает.
– И это говоришь ты, мой лучший друг?
– Что за паника, постеснялся бы!
Ты ведь не баба.
– Какой же ты всё-таки старый пень.
Где мой зонт, где этот проклятый зонт,
которого никак не отыщешь в дождь?!
– А кто только что мне втирал, что нет любви?
– Какая к чёрту любовь?
Она же насквозь промокнет!
И простудится! –
Пулей вылетел на улицу,
Побежал с плащом в руке.
А навстречу,
на высоких каблуках,
неуклюже бежала Она,
вся мокрая,
в коротеньком,
прилипшем к телу платье,
с потёкшей тушью
улыбаясь на всю улицу
ясным солнышком.
Перевод Алексея Прокопьева
•
Дивись – цветку,
утёсу,
пчёлке,
птахе…
Увидь,
на берег выйдя:
там и тут
речные камни,
словно черепахи,
вверх по реке
старательно плывут.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Дождь на улице, ветер.
На душе кошки скребут.
Стою, облокотившись
о подоконник.
Предал друг,
которому я верил
больше, чем брату.
Так мне и надо!
Нельзя верить другу
больше, чем брату!
Ветер на улице.
Хлёсткий, резкий, наглый!
Стучится в окно веткой ивы.
Сыро. Темно.
Отворяю дверь ему,
запоздалому путнику:
Он отталкивает меня.
Он врывается в дом.
Он проходит к огню.
Я растерянно говорю:
– Входите…
всегда рад гостям…
– Раньше и я был человеком,
и как ты – размазнёй, –
говорит лохматый ветер,
с шумом допивая свой чай, –
а теперь я вольный ветер,
ветер-абрек!
К чёрту людишек
с их мелкими душонками
и грязными делишками!..
С кока-колой,
памперсами,
яхтами,
кокаином,
моралью.
К черту-у-у! –
и вышел с таким же шумом,
как и зашёл.
На улице ветер, дождь.
Скулит собака,
когда-то цикадой была.
Перевод Алексея Прокопьева
•
Дождь оставил
прозрачную лужу
с краем облака,
в ней отражённым
рядом с веткою вишни
зелёной,
и на ней
задремал ветерок.
Эта лужа
была бы стеклянной,
не найди в ней приют
лягушонок,
пучеглазый
и гордый собой.
Перевёл Г. Яропольский
•
Дождь проходит торопливый –
и уносит часть меня.
С ветки лист летит на землю –
и уносит часть меня.
Журавли вдали курлычут –
и уносят часть меня.
Каждый времени отрезок
забирает часть меня;
ветер, дерево ли, птица –
всё уносит часть меня;
сны, вы тоже по крупицам
разбираете меня…
Но пока – я буду падать
вместе с каждую звездою!
И взмывать в нагое небо
вместе с каждой птицей буду!
Да – покуда не растаю,
как туман, как сновиденье!
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Дуб вековой упал, но не от века,
Как падают отжившие дубы,
Он рухнул под пилою дровосека,
Под зубьями безжалостной судьбы.
Не вечны среди нас ни тьма, ни пламень,
И мы в тоске не от земных забот:
Здесь ржавчина истачивает камень,
Звезда сгорает, падая с высот.
А человек – не камень, не комета,
Придёт к утру, а к вечеру уйдёт.
Дано ему совсем немного света,
И дней ему дано наперечёт.
Не то, что дела память не удержит,
Забудут имя правнуки его,
Тот, кто легко сгибал чугунный стержень,
На склоне лет не может ничего.
Так почему же на земле нам тесно?
Гордыни грех опять сулит беду…
По осени, тропою мне известной
Свободный от раздумий я иду.
Перевод А. Пряжникова
•
Жизнь –
утоленье вечной жажды.
Что будет,
коль она пройдёт?
Все знают,
что умрут однажды.
Никто не верит,
что умрёт.
Перевёл Г. Яропольский
Завет
Нарушили строгий завет
Эльбруса мы, с детства родного,
и вот уже множество лет
он нам не промолвит ни слова.
Перевёл Г. Яропольский
Зеркало
Зеркало состарилось
и больше
не смеётся звонко, как когда-то.
От него улыбки не дождёшься –
глаз бездонных родники иссякли
и мутны от скорби и печали.
Кожа, прежде гладкая, в морщинах,
что твоя древесная кора.
Зеркало состарилось
и дремлет,
дремлет дни и ночи напролёт.
А во сне, наверно, видит детство,
юности орлиной взлёты видит.
Зеркало состарилось,
и что же?
Зубы поредели, а на пряди
изморозью пала седина.
Почему же зеркало, бедняга,
не себя жалеет,
а меня?
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Зима.
Ночь.
Дерево в фоторамке окна.
На ветке один листок
и ледяное лицо луны.
На нём –
с мёртвым взглядом –
пустое гнездо.
Весна.
Ночь.
Дерево в фоторамке окна –
Всё в цвету.
На ветке улыбка луны –
гнездо
распустилось бутоном.
Лето.
Ночь.
Дерево в фоторамке окна.
Средь кудрявой листвы
сверкают от счастья
круглые щёки луны.
Между ними гнездо
песню жизни поёт.
Осень.
Ночь.
Дерево в фоторамке окна.
Среди облетающих веток
лицо
измождённой луны.
Стынет пустое гнездо.
Перевод Алексея Прокопьева
Зима 1955 года
Невольничье детство мне снится под утро.
Болезнь то горит, то бросает под лёд,
И светятся хлопья в лучах перламутром,
Я вижу, как снег спозаранку идёт.
Я вижу, как дети катаются с горки,
Звенит по округе заливистый смех,
Мальчишки друг друга несут на закорках,
И маме шепчу: «Можно выйти на снег?»
Но борется мама с недугом коварным,
Смешав со слезами и ночи, и дни,
И ласково гладит: «Я брючки с карманом
Сошью тебе к вечеру, только усни!»
Как будто бы издали каждое слово
Мне слышно, когда я прощаюсь с отцом.
«Я велосипед привезу тебе новый,
Ты, только, пожалуйста, будь молодцом».
Запуталось время в бредовом тумане,
Уж пух тополиный пускается в пляс,
И, кажется мне, зацепившись за сани,
Дорога уходит сама на Кавказ.
Перевод А. Пряжникова
Зима воцарилась навеки,
Фонарь не справляется с ночью.
Звенят леденелые ветки
И ветер кромсают на клочья.
А ветер и зол, и неистов –
Он скалы раздвигать решался,
И солнцу средь этого свиста
Взойти – ни единого шанса…
Сижу без тепла и без света,
Тоской безнадёжною мучась.
Плач-песня печальная эта –
Наверное, худшая участь.
Сбивался, по жизни шагая,
Не все мне уроки по нраву.
Я прав, ты права, дорогая.
Вернее – мы оба неправы…
Собака скулит. Стылый ветер
Дурными трубит голосами.
И нет больше света на свете,
Конец приближаем мы сами…
Перевод С. Мель
Зимний вечер
Я помню снег холодный в январе,
Спустя три года после возвращенья,
Родное серебро в родном дворе,
Как плата за минувшие мученья.
Гость молодой, сидящий у огня,
Казался старым, поседев до срока,
И с тихой грустью глядя на меня,
О жизни вспоминал в степях Востока:
– В чужих краях зиме я не был рад,
Как не был рад закатам и восходам.
Отцу не довелось прийти назад,
С победой из военного похода.
Усталый вечер нищенкой без сил
Носил в котомке не муку, а муку,
Он серой тенью в двери заходил,
Всегда без приглашенья и без стука.
Лучина обречённым мотыльком
Порхала, угасая в полумраке,
Как будто ангел золотой тайком
Творил молитву в ледяном бараке.
Буран голодный, заметая след,
Глодал деревья чёрными клыками.
«Коль нету хлеба, то не нужен свет», -
Гудело небо хмурое над нами.
Нам стужа вышивала мёртвый сон
В окне, где лишь заснеженные сопки,
А мама, еле сдерживая стон,
Гнилой плетень ломала на растопку.
Мне это стыдно вспомнить до сих пор,
Как я твердил бездушно и упрямо,
Не ведая, что гаснет мамин взор,
Из-под тулупа: «Дай мне хлеба, мама!»
Перевод А. Пряжникова
* * *
Значит,
за то, что я так бос и наг,
и так несчастен,
есть надежда у меня
получить вторую жизнь,
не того,
кто ползает,
а того,
кто летает?!
Решено!
Этой же осенью оплетусь
шёлковой нитью,
в кокон превращусь,
буду висеть себе на ветке
до весны.
Вот только
кем я вылечу из кокона,
ведь я же не гусеница?
Перевод Алексея Прокопьева
•
И луна запуталась в паутине
одинокого дерева,
разбившись на маленькие куски,
как выскользнувшее из рук
фарфоровое блюдце.
И ветер, покой потерявший,
мается путником одиноким.
А облако-бурдюк
зацепилось за скалу
и льёт чёрную смолу ночи,
окутывая мраком дороги,
плутающие в ночи.
Нет, ты не любишь меня.
Нет, ты не любишь.
Нет.
Перевёл А. Корольков
•
И падал снег...
А мальчик чуть не пел
от радости:
ведь снег, как сахар, бел!
Коня седлает
парень молодой:
– Снег мягок,
как любимая ладонь!
– Снег сед, как я,
как старый человек! –
сказал седой старик.
И падал снег...
Перевёл Г. Яропольский
•
Как давно стрекозы я не видел,
над прудом неподвижно зависшей!
Как давно не видал я улитки,
что скользит по травинке, похожа
на верблюда в бескрайней пустыне…
Если б звёзды о летнюю пору
перестали на головы падать,
мы б их тоже, наверно, забыли.
Перевёл Г. Яропольский
•
Как мальчик, летний дождь скакал
вприпрыжку по дорогам,
спустившись из-за снежных скал,
скатившись по отрогам.
Когда-то, помню, у меня
был шустрый серый ослик.
Я проискал его полдня,
попал под дождь… А после…
Я весь до ниточки промок,
пока пришёл в деревню.
А где бы я укрыться мог –
ведь нет в степи деревьев!..
Вновь дождь идёт, похож на тот –
мне никуда не деться.
Малыш за осликом идёт,
как я когда-то в детстве.
Перевёл В. Заливочкин
* * *
Когда в нашем дворе
срубили последнее дерево
и улетели отсюда
самые стойкие птицы –
огромный дом вырос здесь
из стекла и бетона,
и стало не видно за ним
ветра, солнца и радуги.
И тут же в нас грипп вцепился,
вечно злой и голодный,
напали хандра и скука,
тоска и заморский сплин.
И стала жизнь треугольной,
и стены упрямо встали
меж злобных её углов.
Но раз – кто бы смог поверить! –
попрыгали с полок книги,
на улицу бросились в дождь.
И тут же пустили корни,
деревьями стали вдруг.
Росли, пока вновь не скрылся
стеклянной сверкая кожей,
с бездушной ухмылкой монстр.
Стихи мои – звонкие птички –
сверкают радугой перья –
по-новой вить стали гнёзда
на ветках и петь о том,
о том, что прекрасно небо
свет, радуга, дождь, деревья.
Скажи-ка, ну что, плохие
я книги всю жизнь писал?
Перевод Алексея Прокопьева
•
Красавица знакомая всё чаще
пугается у зеркала: морщинки
в нём множатся, как трещинки в стекле,
её туманя светоносный лик.
А дочь её подросшая всё чаще
у зеркала постаивает, видя,
как лунным светом груди набухают,
готовые подобьем белых роз
раскрыться.
Но вот бабушка и вовсе
пренебрегает зеркалом, в котором
ведётся неотступно наблюденье
за всем, что происходит у них в доме.
Она-то знает: то – колдунья злая,
которая, заворожив однажды,
навек твоей душой завладевает,
а тело, словно старую собаку,
безжалостно прочь гонит со двора.
Перевёл Г. Яропольский
•
Красива ты…
Звезду назвал я именем
твоим –
и, не погаснув, в небе
звезда светила даже в яркий полдень.
Горда ты…
лебедю дал имя
твоё –
и пламенная гордость
вмиг вознесла его до облаков.
Ты бессердечна…
камню прошептал я имя
твоё –
и этот камень
не выдержал и раскололся.
Перевёл Н. Новиков
Курский вокзал. 1974
Старик и на человека-то
не похож:
на голове торчком
вздыбленный клок волос,
в зловонном рту –
последний огромный зуб.
Он на скамейке сидит,
песню поёт под гармонь,
ветхую, как он сам.
Слов и не разобрать:
птичками ввысь
не летят,
будто плевки об асфальт,
шлёпаются у ног.
Старик поёт,
и летят
на дно потёртой фуражки
со сломанным козырьком
монеты
со звоном пуль,
его пощадивших когда-то.
А после, как и всегда,
старик налижется вдрызг,
задрыхнет,
обняв гармонь –
куча старого хлама.
И на его простом,
порченном войной,
порченном жизнью лице
будет улыбка блуждать –
единственное добро,
что у него осталось.
Перевод Алексея Прокопьева
•
Лишь в будущем и настоящем
есть подлинность, а что прошло,
вслед за собою не утащим:
его пушинкой унесло.
Вот, кстати, что вчера-то было?
Не сгинуло ли всё во сне?
Под вечер, помню, подарила
цветочница улыбку мне.
Исчезла, что ли, вроде грёзы?
Перевернул почти весь дом –
и лишь тогда в бутоне розы
я отыскал её с трудом.
А что ещё? Да всё, пожалуй…
Бросаюсь я к календарю:
прощай, вчера, товар лежалый!
Себя дню новому дарю!
Но настоящее несётся
в прошедшее – не потому ль
ничем не скованный ход солнца
страшит нас, точно посвист пуль?
Не потому ль Сахара, сочных
растений некогда полна,
по прихоти часов песочных
теперь – песчаная страна?
Лишь в будущем и настоящем
есть подлинность, а что прошло,
то ветром времени гудящим
прочь паутинкою смело.
Но с нами ль нынешнее время,
когда (зови их, не зови)
скрываются его мгновенья –
встревоженные муравьи?
Лишь в будущем – исток восторга!
Всё остальное – грёзы, бред…
Цари же, будущее! (Только
того, что будет, тоже нет.)
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Море когда-то было
щедрой рекой,
озорным родником,
тишайшим снегом,
тягучим туманом,
лебяжьим облаком,
ливнем над лугом,
звонкой росой,
весёлой радугой…
Оно снова и снова
повторяет этот путь.
А человек,
владеющий морем,
может лишь осушить болото,
повернуть реку,
расстрелять град,
отменить дождь,
вывезти на свалку снег,
задушить родник
и стереть радугу,
как со школьной доски
вчерашнее задание.
Перевод Алексея Прокопьева
•
На берегу –
потаённое место…
Девочка,
платье короткое скинув,
в тёплую воду вбегает,
нагая.
Груди ее переполнены солнцем –
взор ослепляют они зеркалами
мальчику, что, обмирая в засаде,
смотрит на девочку, заворожённый.
Не шелохнуться бы,
думает мальчик,
если спугну её – будет как в сказке:
вмиг обратится она в голубицу…
И улетит,
опереньем блистая!
Перевёл Г. Яропольский
Не только о луне
Как сердце ночи,
светится луна,
сжимаясь-разжимаясь
в месяц раз.
О, как же это медленно для нас!..
Вот почему
она так холодна.
Перевёл Г. Яропольский
Немая девочка
Во дворе, где остывают тени
истомлённых знойным днем деревьев,
девочка играет, черноглаза,
девочка танцует, черноброва.
Птицы, словно дождь, на землю льются,
но её молчания не нарушат;
бабочка – порхающая радость –
у неё не вымолит словечка.
…Бедные трепещущие руки –
те, что перед зеркалом впервые
девушку расцветшую укроют,
девушку заплаканную спрячут!
Перевёл Г. Яропольский
•
Ни блага не желай, ни зла –
ничем не победить остуду,
ничем не возвратить тепла.
Сегодня я тебя забуду.
Права ты или не права,
уже не повториться чуду.
Твои медовые слова
я всё равно навек забуду.
Не надо, пальцы теребя,
меня разжалобить пытаться.
Пойми: забуду я тебя,
пойми: пришла пора расстаться.
Ни блага не желай, ни зла –
всё решено судьбою мудро.
Не возродить ничем тепла –
тебя забуду я… Наутро.
Перевёл Г. Яропольский
Ода моей кошке
Я и моя кошка.
Никак не можем поладить.
Нагло ест она
из моей тарелки,
опуская
в кашу свои усища;
ложится на мою постель
и дрыхнет,
назло мне мурлычет,
конечно, назло,
как же иначе?
И гадит в ботинок мне,
чтоб досадить.
Всё самое вкусное
и самое мягкое в доме –
всё ей:
сметана,
масло,
диван,
кресло,
подушка…
Захочет – уходит,
приходит, когда захочет,
прямо
как моя любимая.
Мы следим друг за другом.
Она наблюдает за мной,
что б я
не подходил к холодильнику,
не позвав её,
не съел её котлету,
её рыбу, её сыр
и не выпил её молоко;
а я – за ней:
чтоб она не стащила опять
мой носок,
мой галстук,
мой тапок
и не засунула в самый
неудобный угол,
конечно, чтоб досадить.
Кажется,
не она,
а я обязан ей комфортом,
и не она кошка,
а я приблудный кот.
Вот так и живём,
я и моя кошка.
Она, плутовка,
в отличие от меня,
всегда знает,
что ей нужно,
и всегда делает то,
что хочет.
Ну как тут
её не любить?!
Перевод Алексея Прокопьева
•
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
мешая щедро радость материнства
и радуги цвета со звёздным светом,
но точки не поставишь.
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
смешать умея молнии стремленье
с великолепной музыкой цветочной
на солнечных полянах.
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
мешая грустной старости морщины
с ночною тьмой, глухой, немой, холодной, –
к чему нам эти краски?
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним…
Перевёл Г. Яропольский
Отмщение
В огромном доме
с окнами в решётках,
с массивными железными дверьми
всё стало пропадать:
столы и стулья,
ковры, картины,
золото и деньги…
И люди – тоже.
Ровно через месяц
дом опустел:
в нем больше ни вещицы
и ни души.
Ещё же через месяц
на месте дома
лишь одно трюмо
под моросью осенней холодело,
подобное печальному надгробью
в небытие скатившемуся дню.
Когда бы не настенные часы,
что тикали в бесплотном зазеркалье,
идя в другую сторону,
никто бы
не смог узнать,
чтó здесь произошло.
В один из дней
рассыпалось стекло
на мелкие осколки,
из которых
одна слезинка выкатилась.
То
была слеза невинного ребёнка.
Перевёл Г. Яропольский
Перевал Бийче*
На перевал Бийче иду я снова
В безветрии родившегося дня,
И только камень голосом суровым
Обвалом хочет испугать меня.
И Юсенги старейшиною мудрым
Напоминает путникам порой:
Последним в жизни станет это утро
Для тех, кто непочтителен с горой.
Что за нужда нас гонит на вершины?
Нам лишь одно известно наперёд:
Решительность – спасенье для мужчины,
Безволье труса к гибели ведёт.
Так я иду уверенно по краю,
И смерть грозится пропастью без дна,
А рядом солнце бережно латает
Лучами тучку, что плывёт одна.
Перевод А. Пряжникова
--
* Бийче – княгиня.
Песня детства
Лил весенний дождик
с самого рассвета,
рассыпал по улице
звонкие монеты.
Ветер разбегался,
форточкою хлопал.
Я в окошко видел –
мокнет старый тополь,
и сбегают струйки
тоненькие – с крыши –
то быстрей, то медленней,
то сильней, то тише.
Ставила посуду
мать под струйки на пол.
Я сидел и слушал
звон весёлых капель.
Перевёл Н. Новиков
* * *
Плакала девочка:
мячик сдулся,
на колючку попав.
Плакала.
Но её слёзки висели,
словно капельки дождя
на бутоне розы.
Плакала девушка,
брошенная любимым.
Плакала.
Но её слезы
напоминали росу на траве,
которая высохнет
с первыми лучами.
Плакала маленькая старушка,
выброшенная на улицу.
Плакала.
Её глаза были похожи
на два высохших родника.
Плакала высохшая старушка,
выброшенная на улицу,
протирая сухие слёзы из сухих глаз,
словно высохшими листьями ореха,
сухими ладонями.
Плакала маленькая старушка,
выброшенная на улицу…
И никому не было дела до неё,
кроме облезлой, плюгавой собачки,
мелко скулящей,
не смеющей взглянуть ей в глаза.
Плакала выброшенная на улицу
маленькая старушка…
Перевод Алексея Прокопьева
Потери и обретения
Я однажды
себя потерял.
Средь людей
я искал себя долго…
Но нашёл,
как ни странно,
средь птиц.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Почему-то хочу
лист опавший поднять,
пусть он и не доллар;
и упавшую с неба звезду –
хоть и не бриллиант;
птенца,
что из гнёздышка выпал –
пусть пока что не песню.
Хочется камень пустить –
чтоб запрыгал он,
как лягушонок,
по солнечной глади воды.
Значит, я не хочу
лебедю шею свернуть,
снять шкуру с медведя,
раздавить муравья,
убегать от дождя,
от темноты
прятаться под фонарём –
больше уже не боюсь.
Перевод Алексея Прокопьева
•
Прозрачно утро.
Луг покрыт росою.
Застыв
на пламенеющей гвоздике,
спит бабочка.
Как бархат, её крылья.
Лишь тишину
я вижу пред собою.
Повсюду слышу
только тишину.
Перевёл Г. Яропольский
Свобода
Войти бы в зеркало, как в сон,
найти бы день вчерашний.
Пускай секунд умолкнет звон,
пусть всходы станут пашней.
К себе ты, детство, призови,
чтоб, одолев природу,
от ненависти и любви
я вновь обрел свободу.
Перевёл Г. Яропольский
Слова на ветер
Сколько слов я убил ни за что
за те годы, что прожиты?
Улей?
Или десять?
А может, все сто?
Те слова, что сказал просто так, –
словно дождь над бесплодной пустыней,
словно зёрна, что всходов не дали.
«Я люблю тебя», – в шутку сказал –
и три слова безвинно убиты.
«Не волнуйся, дружище, улажу», –
так сказав, позабыл обещанье.
«Непременно приду, дорогая!» –
и опять же не сдержано слово…
Те слова, что сказал просто так, –
это осы, что жала вонзают
не в других, а в себя, без пощады.
(Точно так, в западню угодив,
убивают себя скорпионы.)
Под ногами не листья шуршат –
это трупики слов умерщвлённых.
Очень скоро костры запалят –
и развеется прах их по ветру.
Перевёл Г. Яропольский
•
Словами можно отодвинуть мрак,
мгновенно одолеть любые дали,
но те, что обронил ты просто так,
подобны зёрнам, что ростков не дали.
На них как будто пролит травобой –
вовеки им не сделаться кустами,
не вытянуться свежею травой,
не вспыхнуть благодарными цветами.
Как однодневки-бабочки, они
под вечер машут крылышками еле,
пока не сгинут в сумрачной тени,
оставшись без задачи и без цели.
Слова же те, в которых пышет гнев,
которым промах отроду не ведом,
впиваются в сердца, осатанев,
ехидствуя и злобствуя при этом.
Где падают они на землю, там
колючек зверских тотчас зреет завязь,
босые ноги раня ветеркам,
в крыла рассвета яростно вонзаясь.
Перевёл Г. Яропольский
Смерть и жизнь
– Я города песчаным штормом смыла,
Барханы поднимая к небесам,
Здесь путник сотворит свою могилу,
И, обессилев, в яму ляжет сам.
– А я – оазис, где над родниками
Скитальца ждёт спасительная тень,
Чтоб, совладав с горючими песками,
Он поутру увидел новый день.
– Я – чёрный год, я – недород, я – голод,
Пустой казан на утлом очаге.
Не станет аксакалом тот, кто молод,
А старцы сгинут в страхе и тоске.
– Я – колос хлеба с щедрою душою,
И злу меня осилить не дано,
Поев пустой похлёбки с черемшою,
Посеют люди в пахоту зерно.
– Я – облака пронзившая вершина,
Твердыня, что у мира на краю,
Сметут любого снежные лавины,
Кто носит жизнь ничтожную свою.
– Ты – на краю у мира, я – повсюду,
Да будет так сто тысяч лет по сто!
И на твоей груди каким-то чудом
Орёл построил для птенцов гнездо.
– Могила я, бездонная могила!
Весь род людской однажды изведу,
Чтоб ветры выли над землёю стылой,
И танцевали призраки на льду.
– Я – колыбель, я – возвращенье к маме,
Любовью растворяющая льды,
Я – всё могу, а в той могильной яме
Лежишь от Сотворенья только ты!
Перевод А. Пряжникова
* * *
Сторожевая башня, твердь веков,
Там в детских играх битвы не бескровны…
А на нигише* вижу стариков,
Как горы древних и немногословных.
В суровом вихре огневых годов
Меня судьба в атаку не бросала,
Но женщин, что вкусили долю вдов
В семнадцать лет, я повидал немало…
Нет, я не шёл под градом из свинца,
Не видел, как багровым снег окрашен.
Но мой сосед всю жизнь был без отца,
И эта боль не может быть вчерашней…
На солнечном крылечке дед и внук.
Я разглядел, хоть миг и был короток,
Как к внуку подались обрубки рук,
И как при этом дрогнул подбородок…
Нет, пуля не меня насквозь прожгла,
Не я лежал ничком в грязи кромешной.
Но тот седой солдат… Я знаю – мгла
С тех самых пор в глазах его навечно…
Гремели взрывы, корчилась трава,
Не слышал я, не замирал в тревоге…
Но грянул искромётный Танец Льва** –
Я видел, как бессильно сник безногий.
Я не могу не видеть и не знать –
Такое утаить не удаётся –
Как часто на дорогу смотрит мать
Давно в безвестье канувшего горца…
А в старой башне битвы нелегки –
Там дети, увлечённые игрою.
Их слышат на нигише старики,
Войны минувшей славные герои.
Перевод С. Мель
___
* Нигиш – сельская площадь.
** Балкарское название лезгинки.
•
Тайна времени
в камне сокрыта.
Нет мгновенья,
чтоб шло в одиночку.
Кто не видел
осколков гранита?
В каждом –
время спрессовано в точку!
Перевёл Г. Яропольский
Торговец временем
Зычно сзывает людей на базаре
продавец времени:
– Эй, кто хочет прожить
долгую жизнь,
налетайте скорее –
продаю время оптом,
в упаковках по дням,
по неделям,
а можно и по несколько лет.
По десять,
по двадцать,
по желанию покупателя.
Налетайте!
Бесценный товар!
Недорого прошу.
Вот ты уже совсем не молод:
лицо – гармошкой,
и зубы – через один,
что скажешь, когда Азраил*
постучится к тебе и скажет:
«Собирайся!
Пора и честь знать!»
Правильно.
Пойдёшь, как миленький.
А вот если купишь время,
то, махая квитанцией перед его носом:
«Нет, дорогой, – скажешь, –
мне ещё жить и жить!» –
и он уйдёт, что-то бурча под нос,
а ты будешь ехидно смеяться ему вслед.
В этом свёртке
непрожитые годы акробата,
разбившегося под куполом цирка
совсем молодым.
Взвесить?
Очень здоров и красив был акробат.
Не скупись.
Всего за 90 золотых того добра,
которого так не хватает
брошенным детям с нашей улицы,
они каждое утро
обходят мусорные баки
в поиске объедков с наших столов.
А этот свёрток –
жизнь очень сытого человека,
который каждый день,
выходя из дому, причитал:
«Как бы чего не вышло,
как бы чего не вышло!».
Так и случилось:
поскользнулся о банановую шкурку
и отдал богу душу.
Берите остаток его жизни
за 50 золотых –
и подарим хотя бы по одному сытному месяцу тем,
кто недоедал в доме престарелых,
тем, кто лопатой и киркой
вытаскивал страну
из послевоенной разрухи.
А в этом свёртке жизнь актрисы,
умершей от передозировки.
Стоит всего 30 серебряных
чистых улыбок.
Купи, и мы подарим целых десять лет
неизлечимо больной девочке,
которой осталось всего-то
с воробьиный клюв.
По улыбке в день.
А вот этот свёрток –
непрожитая жизнь героя.
Он отдал её по вине алчной,
вероломной власти,
отправившей его на смерть,
чтобы защитить награбленное.
Берите!
Он был честным
и очень достойным человеком.
Берите!
Только как бы и вы не погибли
за правое дело.
А вот это – время доносчика,
который сдох, как собака.
Отдам за бесценок.
Слышите, за бесценок,
почти что даром.
Эй, вот ты, с грязными,
трусливыми глазами!
Эй! Да, тебе говорю.
Бери, отдаю за так.
Уж очень оно воняет.
___________
*Азраил – ангел, забирающий душу.
Перевод Алексея Прокопьева
Три дерева
Я встречаю рассвет на лугу –
луг сверкает, росою облит.
Тонким деревце на берегу
моё детство беспечно стоит.
И зовёт меня в мир, что широк,
за собой молодой ветерок.
И когда я в полуденный зной,
одолев не один перевал,
любовался высокой сосной –
свою молодость в ней узнавал.
Пусть крадутся бураны с бичом –
ей, могучей, они нипочём.
Но – в вечерней уже синеве –
мне привиделся сквозь полумрак
дуб в короне засохших ветвей –
понял я: это старости знак.
Над обрывом он еле стоял…
Почему ж меня страх обуял?
Перевёл П. Родичев
Тропинка в небо
Такой мороз,
что звёзды коченеют.
Озябшие лучи ко мне стучатся
в окно, и я,
конечно, открываю.
Я говорю им:
«Милости прошу,
гостям издалека я рад,
входите,
скорее проходите к очагу».
Держу застолье с ними до рассвета –
мы пьём вино
и говорим о разном:
они ведут беседу по-балкарски,
я говорю на звёздном языке.
А на прощанье
тайную тропинку
одна из них на небо мне покажет
и пригласит захаживать
к ней в гости,
в чём я, пожалуй,
ей не откажу.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Ты любимую на верность проверял.
Ни на миг её из виду не терял.
В дождь и снег ты тенью следовал за ней,
За деревьями скрываясь…
Нет, она ни разу повод не дала,
Но неверием сжигаемый дотла,
Ты расспрашивал соседей и друзей,
Что-то выведать стараясь…
А она? Она любила. И всерьёз.
Был лишь ты герой её девичьих грёз,
И в одном ряду с тобою никого
Ставить даже не пыталась…
А теперь всем подозреньям грош цена.
Называется она теперь – жена,
Не твоя. Ты плачешь – только и всего,
На что совесть расстаралась…
Перевод С. Мель
Ты обнажённей струй родниковых
Как ни старайся
платьем укрыться, –
обнажена ты,
словно росинка.
Взгляд обнажённый
напоминает
ливень,
что хлынул,
спасши от зноя.
Обнажена ты
сердцем невинным –
так и сияет,
так и лучится
сквозь изумленье
глаз азиатских,
полных томленья,
медленной неги.
Голос твой тоже
наг, и он звонок,
как колокольчик
дочери неба –
звёздной шалуньи.
Каждое слово
робких признаний –
тоже нагое.
Ты обнажённей
струй родниковых!
Странник в лохмотьях,
вечно стремлюсь я
к струям приникнуть,
но – безуспешно…
Солнце и жажда.
Жажда и солнце.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Устало солнце за гору склонится,
Узоры теней в вечер сплетены.
Зажгутся ярко окон вереницы –
Иные грустью чуть затемнены…
Вот радостные окна. Мир бликует.
Два голоса слились в один ручей…
Вот радостные окна. Мать ликует –
Сын возвратился, свет её очей.
Печальное окно. Там тень маячит.
Там луч надежды слаб и одинок…
Печальное окно. Ребёнок плачет –
Раздор в семье острее, чем клинок…
А в этих окнах муть. Там пахнет дурно.
Там вероломства дух. Там фальшь и ложь.
Там души нищи в омуте купюрном.
Там лесть в глаза, а в спину острый нож…
Со склонов ночь стечёт, вздохнув устало.
Уйдёт луна, поблёкшая слегка.
Сквозь сумрак окон светится немало.
В одних веселье, а в других тоска…
Перевод С. Мель
Хатынь
Когда я вижу играющих детей,
невольно замедляю шаг.
А ночью в мои сны
из голубой дымки
верхом на палочке-лошадке
врывается детство моё…
Хатынь,
а дети твои – пепел.
Когда я вижу старого мастера,
я слежу за ним завороженно.
А ночью он,
постукивая посохом,
входит в мой сон,
став почтенной белой старостью,
ждущей меня…
Хатынь,
а старики твои – головни.
Когда я вижу, как по улице,
хромая,
проходит на протезах
седой ветеран,
я невольно думаю
о сорок первом,
Тревожась:
как бы этот год не повторился…
(Разве мало сегодня безумцев,
готовых выхватить
пылающий уголь смерти
из очага войны?!)
А ночью, Хатынь,
мне снится твой скорбный памятник,
он – как горе само.
И вот уже кажется: я – старик
и держу на руках
своё мёртвое детство.
Хатынь!
Твои трубы – пустые рукава,
они взывают ко всем.
В звуке твоих колоколов,
в их плаче
я слышу:
«Хатынь – боль!»,
«Хатынь – стон!»,
«Хатынь – скорбь земли!».
Перевёл Н. Новиков
Цветы
По зелёной лужайке
девчонка бежит.
Её радостный смех
разноцветен,
как букетик цветов
у неё в кулачке.
Майской улицей
девушка споро идёт,
и улыбка её
лучезарна,
словно розы,
что нежно
прижаты к груди.
Под неоновым светом
девица стоит,
сеть любовную
снова сплетая
из неверных лучей
подгулявшей
луны.
Приторочена роза
к холодной груди –
то, понятно,
бумажная роза,
да, фальшивая роза,
как сердце её.
На асфальте
понуро старуха сидит,
ей в ладони
стекают монеты –
это слёзы её,
что иссохли давно.
О цветах
речи нет и в помине.
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Человек, боявшийся всего,
уйдя в зонт по самые плечи,
шёл в осеннюю морось
с моря
печальной тенью.
Грустное его отражение
подрагивало на витринах,
он шёл с моря,
в который раз не сумев
бросить в пасть
разъярённым волнам
голову свою никудышную.
Боявшийся воспитательницы
в детском саду,
учителя в школе,
профессора в институте,
начальника на работе,
жены дома,
соседа во дворе,
крепкого слова на улице,
даже ласкового взгляда –
печальной тенью стал.
Вдруг в толпе,
идущей ему навстречу,
он увидел тёщу.
Сперва исчезло его отражение,
потом –
и он сам.
С тех пор
его никто не видел.
На том месте, где он исчез,
под зонтиком,
съёжившиеся от страха,
нашли его вещи.
Перевод Алексея Прокопьева
•
Чья ты улыбка, цветок?
Кто тебя здесь обронил?
Девочка?
Птичка?
Песенка чья ты, родник?
Кто тебя здесь обронил?
Мальчик ли?
Дождик?
Перевёл Г. Яропольский
* * *
Это зеркало в туалете
было
щеголеватым генералом
в орденах
и медалях;
вором в законе;
отморозком
в мажорном прикиде;
скромным учителем
в потёртом костюме;
примерной школьницей
с косичками;
шлюхой с запахом
дешёвых духов и пота;
грязной попрошайкой;
набожной монашкой;
шулером;
полицейским;
даже депутатом.
Оно иногда кололось
в тесной кабинке,
блевало,
напившись в хлам,
материлось –
доярка после вечеринки,
валялось
на зассаном полу,
ревело,
размазывая тушь по лицу,
но так и не сказав
metoo…
Сегодня оно застрелилось –
дырка в виске.
Почему? Кто его знает.
Ни шприца,
ни предсмертной записки.
Лишь оно,
бездыханное,
в лужице крови.
Собственной крови.
Перевод Алексея Прокопьева
* * *
Я в дар бы отдал девушке другой
Твои глаза оттенка вишни спелой,
Бровей изгиб изысканной дугой,
Разящие насквозь ресницы-стрелы.
Я девушке другой бы отдал в дар
Те ямочки со щёк, что мне дороже
Сокровищ мира, губ твоих нектар,
Улыбку, лучезарную до дрожи…
Я девушке другой отдать бы рад
И стать твою, подобную свирели,
Твоих волос искристый водопад
И рук твоих жемчужных ожерелье…
И я стократ сильнее полюблю
Её, чертами наделив твоими.
На царство возведу, обожествлю,
Твоё присвоив дорогое имя.
А сердце? Пусть останется тебе.
Бесчувственно оно. Оно незряче.
Не слышит песни, глухо и к мольбе.
Оно не улыбнётся, не заплачет…
И не сгорит от пламени любви,
Как бабочка в огне… Оно пустое.
А месяц над вершинами кровит,
Как рана… И душа от боли стонет.
Перевод С. Мель
* * *
…тебя не разрушат, о жизнь,
ни сталь, ни мазут, ни жадность человека.
А. Туртиайнен
я видел мощное дерево
на голой скале,
я видел птичье гнездо
в простреленной ржавой каске,
я видел родник,
пробивающийся сквозь бетон,
я видел травинку,
пробившую асфальт,
чтобы выйти к солнцу
и думал:
жизнь непобедима.
теперь же я вижу,
как скалы ставят на колени,
не то что деревья,
как убивают птиц,
отравляют небо,
как выкапывают и выбрасывают
с корнями родники,
как закатывают в асфальт
снова и снова
травинку, тянущуюся к солнцу,
и уже не так уверен,
что жизнь непобедима.
Перевод Алексея Прокопьева
Язык, на котором говорил Эльбрус
Ты – матери счастливой молоко,
Ты – песня колыбельная в ночи,
И в трудный час, когда звенят мечи,
Нам жить легко, и умирать легко.
Родную землю, имя и кинжал
Мне дал отец, язык дала мне мать,
И ничего дороже не сыскать,
Покуда ты звучать не перестал.
В грозу рождённый, ты силён и смел,
Сильней травинки в скалах ледяных.
Ты столько знал поветрий моровых!
При стольких палачах ты уцелел!
В тебе журчит родник и сеют страх
Потоки, что несутся с высоты,
Родился ты от камня и звезды,
Когда вставала радуга в горах.
Звезды и камня дружная семья
Тебя в наш мир однажды привела,
Вложив и клёкот горного орла,
И трепетное пенье соловья.
Ты – как скала, стоял наперекор
Ветрам веков и силе роковой,
Порой – острее сабли боевой,
Порой – добрей, чем осень южных гор.
И плещется край моря голубой,
Хоть перед штормом тучи тяжелы.
Родной язык, в сравнении с тобой
Они так удивительно малы.
Дебет, Кязим, Кайсын, Отец и Мать,
Эльбрус, Бештау – это их молва,
А потому бесценные слова
Нам выпало потомкам передать.
Земная твердь и та порой дрожит,
Но лишь язык надёжней всех опор.
Он шире небосвода, выше гор,
Цветка нежнее, крепче, чем гранит.
И если ты бессмертен – мы горды,
Уверены, что будущее есть.
Бессмертна человеческая честь,
Как лёд и солнце, камни и цветы.
Перевод А. Пряжникова