Железнодорожное
А. М.
…балтийского ветра сырая взвесь
доносит прилива звук;
скажу что беззвёздно, что дико здесь
и мысли, и существу.
В молочные сумерки лист упал,
а следом ещё, ещё,
и голой луны голубой опал –
меж ливневой тучи щёк.
…легко забываешь сложенья знак,
когда язычок – в Клико;
и дюйм вырастает в сажень… Я знал –
союз забывать легко.
Где губ обезумевших немота,
где шпалы смолёной кость –
двойник воскресает, что жизнь мотал
мою – на земную ось.
Вокзалов содом, тепловозов клич,
и снова – ток в провода.
И волю – сковывает паралич.
В титане – кипит вода.
Довольно лишь веку дозволить скрыть
больного зрачка очаг –
двойник проявляет кошачью прыть,
хватается за рычаг.
И кажется, стали горячей визг
пронзает до мозжечка;
я слышу – летит на ковёр сервиз
в купе у проводника.
…глаза открываю – и тишина,
простыл наважденья след.
…ты мне не любовница, не жена;
сжимаю в руке билет...
тот северо-запад пустых тревог
вагоны уносят прочь.
И нету вины, что простить не смог.
И скорый врастает в ночь.
Репино
…к заливу шаг. Осенний лубок. Аллея
сочиняет мультфильм из ветреной красноты
листопада. Короткая тень, – взрослея,
жирнея, длиннея, – показывает – кто ты.
Медный мажор хрипит пожилой динамик,
и если представить, считая в пути столбы,
что память – скорее, лучшее между нами
из произошедшего, – хочется всё забыть.
…хочется бросить хлеб осторожной птице,
дерзким ответить свистом – поезда фистуле,
переродиться, вылететь, раствориться
воздухом после выстрела – в нарезном стволе…
…ночи темней, чем были тогда, пожалуй.
Разве что запах сосен – прежний, сырой, густой,
и голубой гигант, ставший планетой алой,
в лодку твоей ладони просится на постой…
Из Гебала с любовью
…наждак порфира, тепло ладони –
чего же боле, куда бежать?..
Гонимый вепрем – скулит Адонис,
и вьётся миф на манер ужа.
Слетает ворон, чья власть картавить,
узревши кровь – ненапрасна, чай;
и в чём бессмертия суть тогда? Ведь
в нём – бесконечна твоя печаль…
…богам не близок побег щенячий;
горит, трепещет открытый нерв, –
здесь всё – прекрасней, но всё иначе –
и в этом весь олимпийский гнев…
Дурную славу – невесть какую –
разносит дробь племенных копыт;
погони горечь язык смакует,
поломан дротик, колчан забыт.
…о, бедный мальчик, таким он не был –
красы твоей неземной очаг;
над головою – всё то же небо,
а значит – крепче герой в плечах.
Уже звезда обнажает вечер,
ячменным взором следит хитро
за тем, как ветер – глумлив и вечен –
свистит в разорванное бедро.
Но твой гонитель давно заколот, –
золу оракул с землёй мешал;
побег с горы – неплохая школа, –
вот так бывает…
Ты тянешь шаг.
Колотит сердце в ребро безумно
и тьма окутывает, сипя;
твоё мученье – видений сумма,
не вепрь – ты гнал самого себя…
…из древа выйдя, бутоном камень
любви широкой ли, жгучей лжи –
бьёшь.
…потому, стиснув дёрн руками –
лежи, прекрасный. Лежи. Лежи…
Саламандра
Удел саламандры – спасаться лучей творца –
до самого неслучайного из концов,
до перхоти с гор, до ветхого барахла,
умоляя – скорей!
…так жид умолял хохла;
но тело твоё сворачивалось в кольцо,
а клинок мерцал
отражённым светом, как саламандры кожа
с оранжевым ядом пятен. Здесь ничего
не значимый голос твой загонит небесное стадо
в заоблачный хлев у струганного насада…
Белый отрез; и с нашей подёнщины – нынче вот
без гроша – не гоже.
Тело твоё разрублено на простыне,
но аромат крови сырой, горячей –
волнует панов. Синкопы копыт со двора
утренний резали сон, хотя самого утра –
не было. Был только воздух, ржанием взбитый, – клячи…
Крест на спине
битого иудея, что крест на цепи
тех, кто уходит прочь, отирая дамаск
о шаровары и галифе – одинаковы;
Яков кричит в углу. Сумасшедший Иаков.
…и саламандра беззвучно вползает в дома
тех, кто не спит.
Маковый свинг
…колючее лето; колышется в пойме мак –
так просто, так красно;
колышется мак. И пытается вновь язык
цветы описать, опасаясь, что лжив и наг;
они далеко от резины и от кирзы –
от путников праздных.
Они далеко. Только память, увы, – дерзит,
швыряя осколки
пластмассовой ширмы, – в мою ойкумену так,
что красный бутон, – этот поданный мне вердикт,
пригодный к обмену, что к отторжению – знак, –
на ампулу с полки.
…пойма затоплена маками.
Tо fictional bride
Ю.Ш.
…не целуй мои руки, сомнений шёпот зашей;
я был столько раз проклят – и столько – выгнан взашей, –
что третье замужество – мне – целомудрия верх –
да не вскроется память людей, перепутий, вех.
…мне стяжать не славы прогорклой, но буквицу несть,
за дутой чужой медалью – Господь, упаси полезть!
Твои кроткие речи – наносимый на фреску нрав;
человеку не нужно время. И это значит – я прав…
…в асимметрии линий лжи – скрыт лишь бытовой надстрой;
факт общения с Духом – хвали, если хочешь – утрой,
но – шальной седой голове – позор тяжелей нести;
ты проводишь меня до калитки и – отпусти.
…и любви твоей жаркой, что плоть, что уголья, что чай –
не предлагай, родная, тем более – не обещай,
ибо пришедшие ночью на сговор с благим огнём
слишком часто – под солнцем – начнут забывать о нём…
На цветение розы
…он идёт неотступно. Он пегий туман сечёт.
Говорит, говорит, – только – неузнаваем слог;
совершенен язык, что читает мартиролог,
совершенен герой, что врагов обновляет счёт.
Он идёт.
Полноту их имён он гладит сухим языком
и катает по нёбу, что пухлую льдину в зной –
такой же, но зримо – иной, совершенно иной;
замком обязует, да с отперью – незнаком.
Он – за мной.
Он идёт.
Идёт.
…открой
письмо, что отправлено было без
указания адресата,
но – с буквами имени отправителя.
Письмо, что дошло вопреки
и в срок. И – вообще…
Порой
чтение писем – забытый в миру ликбез –
сопряжено с дервенением зада
секретаря. Иногда – с кличкою пса-воителя,
севшего у руки
секретаря – перечесть ущерб –
лаем. Протяжным, как вырванный им язык…
Dudd
…кадмий, краплак, капля охры, шунгит, сурьма –
лучший рецепт, чтобы тихо спорхнуть с ума
в сказочный сад, или комнату, – лодырь мой,
ангелы молкнут. Ты споришь с собой, с тюрьмой;
дрожь мастихина – а он не похож на медь
труб из окна, на плацу, – устоять, не сметь,
перетерпеть, – это просто, – не посягнуть…
Но – невозможно… И кровь не даёт уснуть.
Вскрытая глотка, Лютеции злой клыки,
кисть – не кинжал, – продолженье твоей руки;
там, где ты есть, где хоть чёртом самим реком –
смерть лишь хохочет, любуясь твоим грехом…
* * *
…приходит голый человек – его я слышу плач,
его дыхание и крик – волнительны, легки,
и смотрит голый человек – мой будущий палач –
на всё смущение моё, на тихий взмах руки.
…приходит тонкий человек – улыбчивый молчун, –
он жадно слушает рассказ и скоро пишет свой;
я не могу остановить – не смею, не хочу –
его историй. И стою с поникшей головой.
Греметь ветрам сторожевым – раскатистой трубой;
я провожу по волосам – и тает в голове
новорождённая печаль, и сердца стук – другой,
и попирает тень мою – свободный человек.
(Не человек – намёк, каприз, летучая строка);
я наполняю свой бокал и подношу к губам.
Но, лишь мгновение – и вот спешит издалека,
как отголосок первой, той – негромкая труба.
…приходит светлый человек – на сломанном лице
его усталость и любовь – и ясли и чигирь;
так мне становится легко – мне виден свет в конце
ночной пустыни. И зажглись на небе очаги…
…неслышной поступью идут – забвение и страх,
и с ними – бледный человек, – он тянет руки мне;
в его глазах, что мрак пустых, где сажей от костра
свербит зрачок – мне предстают отчаянье и гнев.
…и вот опять – они со мной, у ночи на краю,
а я гляжу поверх голов, не лезу на рожон,
но первый – трогает плечо. И я осознаю,
что безоружен, как душа. И также – обнажён.
Dzintars
…прощально отсвистел локомотив,
ведя состав вращенью супротив
планеты – моложавым командиром;
пронзительно-внезапна тишина,
мошна пуста, ладонь обожжена
открытым тиром.
Куда ни плюнь – повсюду хутора,
и медленно качается вчера
на лапах у глумливого сегодня.
И голосов звенящая роса
язык, в котором эти голоса, –
ведёт, что сводня…
Дагерротип спешит запечатлеть
за горизонт осевшего на треть
причудливого облачного кряжа
густую тень. И собственных теней
всё вьётся след, всё тянется за ней
с пустого пляжа…
…мы на песке, мы суть извлечены
из белой недокормленной волны,
катящейся назад неторопливо –
упрямым солнцем. Грешная рука
освобождает ленно от песка
янтарь и пиво…
Пасхальное
…взлохмачен март стервозною метелью.
Наушничество родственно безделью, –
крупозный ветер в раковину уха
насыплет глухо
иным – неразличимую усталость,
но – прочим – речь друзей, чьих не осталось
ни праха, ни теней, ни поминаний –
лишь ветер – с нами.
Календари пропахли сургучами.
А так бывает, разве что – в начале,
где свет скользит ничтожную минуту
по ржи и нуту,
по камню, отверзающему пропасть.
И – ничего, похожего на робость,
среди людей. Незримо и не косно –
схожденье в космос...
Обыденны весенние гримасы
вне городов. Натравливанье массы
порой приводит к литерным интригам,
к венцу – расстригам.
А ты – летишь домой из невозврата,
от похорон к сакральности парада,
молясь на чудеса – не без опаски –
апрельской пасхи.
В луче звезды рассветной – тусклой, рыжей –
сырую жесть просушивают крыши,
и время испаряется с базальта,
с песка, асфальта;
твой госпел чаячий – правдивый, резкий –
направит руку к краю занавески.
...и всё-то – звон. Былое бьётся насмерть –
для нас... Для нас ведь...
© Михаил Тенников, 2019.
© 45-я параллель, 2019.