* * *
Не вхожу в чужие сени, не сажусь в чужие сани,
Не навязываюсь в братья охамевшему зверью.
Не рыдай ты мене, мати, не топлю я грусть в стакане,
А улыбку свято помню невесёлую твою.
В этот вечер не до песен, мир стал шумным и постылым,
Дождь, неистово отвесен, на брусчатке умирал.
Что-то где-то в рельсу било, что-то в дальней роще выло,
И куда исчезло небо? Я-то знаю, что не брал.
Не мяучь, пушистый ангел! В темноте, да не в обиде
Проживём остаток лета и начало сентября.
Наша жизнь потом предстанет в удивительнейшем виде –
Что-то здорово и славно, что-то полностью зазря.
Надо мною гордый «роджер» даже в лучших снах не реет,
Я от этого, поверьте, не заплачу, не умру.
Сбережёт от поруганья, приютит и обогреет
Норка славная поэта, занавеска на ветру…
* * *
Напиток из краника ржавого
Меня охладит, кучерявого,
Что тяжесть кармана дырявого,
И лёгкость полночная дум?
Бумага под ручкою светится,
За всё мне сегодня ответится –
Быть узником лунного месяца
Написано мне на роду.
Послушайте, Лазарь Исакович,
Ватутина-восемь-баракович,
В колхозе-кострово-кизякович,
Вы помните лес над водой?
Немало проделано лажи-то,
Немного за годы те нажито,
И даже порою мне кажется,
Что я не бывал молодой.
А помните пыльную улицу,
К забору бегущую курицу?
Прошу – перестаньте сутулиться,
Нам выглядеть стройно не влом.
Оркестры гремят похоронные,
Любови горят незаконные
И бродят стихи неучтённые
Во тьме за оконным стеклом.
* * *
Наталье Резник
Мы встречались недавно. День был, допустим, вторник,
Дождь моросил, капли текли за ворот.
Из бухавших с тобой можно составить сборник,
Из влюблённых в тебя можно составить город.
Над запылённой травой по-дурацки росли деревья,
Если от них нет тени, то и смысла я в них не вижу.
Путь мой всегда один – выморочное кочевье.
Путь твой всегда другой. Впрочем, об этом – ниже.
Изо всех витаминов стихи – наиполезные.
Примешь немного – и целый день довольна.
Зная тебя, верю – живут и на лезвии,
Но находиться там неимоверно больно.
* * *
Андрею Ширяеву
Пока вдали танцует «Тодес»,
Пока внизу не порот тухес,
Смотри скорей – какие моды-с!
Махни рукой – какие мухи-с…
Всё это ярмарка, приятель,
Торговый ряд от Фибоначчи,
Где кандалы чужих объятий
Звенят morendo, но vivace.
Косоворотки, кринолины,
Фуражки, кипы и береты…
Вокруг и горы, и долины,
И «полубоксы», и «бабетты».
«Не заплативши, не укусишь,
Не укусивши, не проглотишь.
Попав в баталию, не струсишь,
А потерявши – не воротишь…»
Но вот спустилось солнце к липе,
И ангел, бросив свой скворечник,
Спросил меня: «Не ты ли Сипер?»
И явно изменился внешне.
А я твердил не уставая,
Что жизнь прекрасна, хоть недлинна,
И, краски на мольберт бросая,
Навряд ли спрячешься от сплина.
И подбирая слов созвучья,
И тон мешая с полутоном,
Ты можешь мир порвать на клочья
И в путь отправиться с Хароном.
Там вечный сумрак. Песни спеты.
Там то ли рай, а то ли ад.
Лишь слышно – мёртвые поэты
Между собою говорят.
Чебуречная
Есть на Сухаревской чебуречная,
Я был ею в момент покорён.
Ей судьба уготована вечная,
Потому что она – вне времён,
Потому что она – нашей юности
Не раскрошенный в пыль островок.
И внезапно во мне возникает стих,
Ибо прозой сказать я не смог.
Мы стоим за немыслимым столиком,
Наливая себе «жигули»,
В чебуречной не стать алкоголиком
На свои трудовые рубли.
Есть в том радость мужская, суровая,
Вожделение для языка,
И течёт сок мясной, словно новая
Ароматного счастья река.
Быстро дно у тарелки означится,
Опустеет бутылочный ряд,
Но серьёзна в окошке раздатчица,
А в глазах – торжество чертенят,
И к столу многослойное здание
Приплывёт на разносе опять.
Будто некий спецназ на задании –
Не научены мы отступать.
Постаравшись пореже сутулиться,
Разбредёмся по странам чужим,
Лягут под ноги странные улицы,
И затянет окрестности дым.
Жизнь привыкла нас, сука увечная,
Из огня снова в пламя бросать…
Есть на Сухаревской чебуречная,
Это, братцы, нельзя описать.
Вдохновение
Сидя в светлом туалете,
Муз безропотный вассал,
Я писал стихи о лете,
И о Лете я писал,
И о том, что перемены
Нам меняют облик дня…
Бликом кафельные стены
Освещали мне меня.
Я писал (тут ударенье
Очень важно, господа),
И звучали в отдаленье
Трубы Страшного Суда.
Обнажён я был по пояс,
Но, планидою влеком,
Я по жизни шёл как поезд,
Хоть уже порожняком.
И, в конце поставив точку,
Перечтя свой стих стократ,
Я спокойно дёрнул ручку,
Вызывая водопад.
* * *
Пришла пора менять свои очки,
Чтоб опознать опять чужие лица,
Чтоб мир поймать в привычные сачки,
Чтоб очертить понятнее границы.
Мне неприятен каждый громкий глас,
Скорее заяц, а совсем не лев я.
Я выдыхаю углекислый газ,
Благословляя травы и деревья.
Пусть нет охоты к перемене месс,
Я Бога насмешу величьем планов,
Хоть сладости моей – в один «дюшес»,
Поэзии – всего в один Кабанов.
* * *
Мы пили водку в ЦДЛ,
Где жёлтый свет предсмертно тлел,
Где раньше было столько дел,
А ныне – пусто.…
Мой собутыльник был очкаст,
Из тех, кто точно не предаст
Ни за улыбку высших каст,
Ни за «капусту».
А там, за столиком в углу,
Где тени люстры на полу,
Ни к городу и ни к селу
Сидят таджики
И что-то странное едят,
О чём-то странном говорят,
И странно в воздухе парят
Слова и блики.
Мы говорили о судьбе,
И о себе, и о тебе,
Лабал нам некто на трубе
В большой колонке.
Царило счастье от ума,
Буфет стоял, как терема,
И, слава богу – ни письма,
Ни похоронки.
Ночной Никитской сладок лик,
Лови, раззява, этот миг,
Ведь всё на свете transit sic,
Что впору плакать.
Но ночь нетрезвая моя
Твердит – достойны бытия
Пузырь, соломинка и я.
Конечно – лапоть.
Сон
Спать пойду не слишком рано,
Досидевши до ночи.
Мне приснятся Губерманы
Игори Миронычи.
Будет их немало в доме,
Что неудивительно.
Станет весело, а кроме –
Станет офигительно.
Как я рад их видеть, боже,
Словно Пушкин – Пущина!
Я в таком бы мире прожил
Всё, что мне отпущено.
Обрела б судьба свой глянец,
Льды внутри б растаяли,
Если всюду, как ни глянешь –
Губерманы стаями.
Счастлив я во сне подобном,
Не кошмар ведь с глюками!
Я смотрю его подробно
С красками и звуками.
Разолью я по стаканам
Виски небанальное.
Выпью нынче с Губерманом –
С каждым персонально я!
А потом мы с ним закурим,
Дым пуская в горсточку,
И в граните душ пробурим
Маленькую форточку.
…Вдруг весь кайф куда-то канул,
Это сон лишь, вона чо…
Но я славлю Губермана
Игоря Мироныча!
Оговорка для юбилярши
Хочу, войдя с большим букетом,
Под возглас радостный: «Налей!»
Отметить праздничным минетом…
Ваш наступивший юбилей!
О, Зигмунд Фрейд, ты всё напутал,
Забыв про груз ушедших лет –
Я написать хотел «салютом»,
Но первым выскочил «минет»...
Корабль
(песня)
В пыльной плюшевой каюте, там, где лампочка за сеткой,
Тонкий луч через стекло с трудом пробился.…
Слышно, как романс старинный исполняется соседкой,
И понятно мне, что новый день родился.
А на палубе матросы драят крашеные доски,
Яркий блеск забрать у солнышка пытаясь.
Сигареты и сигары, трубки или папироски
Пассажиры зажигают, просыпаясь.
ПРИПЕВ:
Это розовое небо зреет до аквамарина,
Неизменна каждый день сия картина.
И одни и те же лица, и удачи наши мелки,
Застывает время воском на тарелке.
Всё, что было – не хранится, наша память – ведьма злая,
Высыхает локон в старом медальоне.
Что ты можешь? Где ты будешь? Позабыл свои дела я,
Ничего в душе не плачет и не стонет.
В горнем облаке есть облик бородатого мужчины,
Кто-то сверху на меня глядит уныло.
И на тонкой-тонкой пленке зеленеющей пучины
Отражение лица его застыло.
ПРИПЕВ.
В суете ежеминутной всё сжимается до точки,
Даже нету места маленьким любовям.
А приятные минуты нашей бренной оболочки
Очень редко в паутине дней мы ловим.
И ни острова не видно, ни дымка родного дома,
Ни гнездовья для услады птичьим стаям…
Так несётся каравелла, белым парусом влекома.
А куда ж нам плыть? Мы до сих пор не знаем.
ПРИПЕВ.
© Михаил Сипер, 2014 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.