Михаил
Косман

Забвение

Кто-то чертит на чёрном песке чудные узоры,

Пенье сирен заместилось сплетеньем цветов,

Лотос-цветок на песке зацветает, и шепчут суфлёры:

«Засыпай, спи спокойно, во сне позабудешь свой кров».

День наступит, и я заживу смеясь, по другому,

День наступал, но слова приносила мне мгла:

«Ты непохож на Улисса, хоть ты и уехал из дому,

И давно Пенелопа покров погребальный спряла».

Озарение Гамлета

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет…

Николай Гумилёв

Что ты бредишь, могильщик. Я вспомнил,

Всполнил всё до последнего дня.

Был мой дух, как твой голос, надломлен,

И душа покидала меня.

Помню, мама звала меня «Йорик»,

Клич отца на охоте впервой,

Сквозь затмение вечных попоек

Слышу: «Йорик, я всюду с тобой».

А потом были адовы стоны,-

Дюжий швед бросил наземь с коня.

Помню только земные поклоны:

Ты просила Творца за меня.

Что же после? От слёз непросохших

Её губы горчее, чем эль…

И конец: было небо над рощей,

В синеве исчезал журавель.

Да, я Йорик, ты слышишь, могильщик?

Хорони принца Гамлета тень.

Кто себя среди мёртвых отыщет –

Совершенен и горд, как олень.

Отойди! Я не верю ни слову!

Был я глуп и убог, как овца.

Говоришь ты, могила готова?

Подожди! Я не вижу конца.

Подожди! Бесконечность я вижу,

Вон огни за кладбищем – не счесть.

Как больному опасную грыжу,

Вырезали Гамлетову честь.

Потуши бесполезный огарок!

Здесь светло мне, нашёл я ответ.

Средь огней, что горят без помарок

И Офелии сыщется след.

Песочные замки

Заносит путь песком, сжигает тени зной,

Пустыня изогнулась огненной дугой.

Пустыня в полдень ждёт явленья тени,

А на песке услужливое время сеет тень

Того, кто напрягал в пустыне зренье,

Пути искал, но там нашёл лишь свой последний день.

И в полдень путник превратился в тень,

От тени тень легла, песка коснулось темя,

Останки замело, и все исчезли тени.

Но не разрушит время замков из песка,

Хоть путник строил их в обманчивое время,

Когда прямой казалась знойная дуга.

Последний римлянин

Памяти Набокова

Последний римлянин глядит

С холма на крах иллюзий Рима,

И пленных женщин жалкий вид,

Позор бойцов – пока всё зримо,

Пока и площади видны,

Дворцы лежат под сенью дыма,

Дома огнём окаймлены,

Как никогда, сейчас всё зримо.

Блажен в ком юмор не иссяк,

Когда фонтаны – жертвы зноя,

И отблеск пламени в глазах.

Подчас спасает нас смешное.

Он каламбурит сам с собой,

Венчает вечность и увечье,

Пошутит – выйдет из ворот,

Не веря в повторенье встречи,

И посмеётся над судьбой.

Кто обладает даром речи,

Тот мир из пепла создаёт.

14 сентября 1849-го года.

Заключенный в Петропавловской крепости,

Достоевский отправляет письмо брату

о получении книг (Шекспир, Библия,

“Отечественные записки”).

28 января 1881-го года.

Кончина Федора Михайловича Достоевского.

Принесите Шекспира и Евангелие!
Принесите! Как и тридцать лет назад,
В фиолетовых отсветах факельных,
Смерть вернулась. Ждет у изголовия.

Заклад!
Заклад! Я пришла вернуть тебе заклад.
От меня так легко не отделаться.
Ты забыл, что я вечный возврат.
Что ты думал тогда, на лестнице?

Посмотри, как все раны зажили,
Лишь на темени розовый шрам.
Ты задумал шутить со старшими,
Без поклона вошел в их храм.

Принесите Шекспира и Евангелие!
Принесите! На осколки разбивается мечта.
Если б знать по ком сны мои плакали,
Для кого страдал я года?
Кого воспевал я, Господи: Макбета или Христа?

Я хочу досказать про Ставрогина,
Я хочу, чтобы вспыхнула мгла,
Чтоб святая и грешная Родина
Как Офелья, во тьму не плыла.

Беспощадно, но сбыться пророчествам,
И в объятиях черного Зла
Крылья ангела белого сморщатся,
Хлынет кровь из лепного крыла.

Как слова меня переполнили!
Но уж гаснет жизни свеча.
Вон во мгле над Россией молнии,
Вижу, скрещены два меча.

Дай сказать последнее Credo,
Отними ладонь ото рта!
Здесь отравленный меч Макбета
Скрещен с острым мечом Христа.

Притяжение

Не тревожь тишины, не буди её звуками смутными,

Есть закон глубины, незаметный, забытый меж буднями:

В каждом тёмном углу, в каждом гулком ущельи впечатана

Отражённая глубь, и за скалами эхо припрятано.

Если неба не видно тебе – не ищи ты решения;

В самой глуби колодца найдёшь лишь своё отражение.

Не видавший вершин, не зови с собой в горы за призраком,

А видавший – молчи, ибо эхо обрушится выстрелом.

* * *

Сентябрь, сентябрь!

Уводишь дорогой дождливою в дом увяданья.

Вот скоро посыпятся листья, как будто срывают погоны,

Как будто тебя разлюбили, лишили свиданья,

И чувствуешь, словно сейчас исказили иконы.

Сентябрь, сентябрь!

Дождём не шурши, подожди, чтоб все слёзы просохли,

Пусть жухнут кленовые листья, не трогай лишь крови в аорте.

Заглядывай в окна, бери только тех, кто оглохли,

Бери мертвецов, посвящай их в свой призрачный орден.

Сентябрь, сентябрь!

Забрось меня красными ветками в дом очищенья,

Окутай тягучим туманом и сделай, чтоб звуки исчезли,

Чтоб рядом лицо и глаза, где найду я прощенье,

А если простят – я услышу и звуки и песни.

И сам я спою, сквозь туман различу очертанья:

Здесь чёрное скорбных деревьев, там белое первой пороши,

И вновь полюблю и начнутся, как прежде, свиданья,

И пыль оботрут с образов, и заплачет кто сможет.

* * *

Это стихотворение записано по памяти сестрой поэта

Словно волчьи следы в белый снег вмяты шапки,

Ветви сдвинулись чёрным крестом:

Солнце здесь похоронено в саване зябком

Вместе с жёлтым осенним листом.

Спит здесь время в сугробах увязши по пояс,

И уставши мотать головой,

Запускает века, как в метро синий поезд

Вновь и вновь по стезе кольцевой.

А чуть дальше на север, забывши о мраке

И за солнце приняв фейерверк,

(Пели) и брагу тянули варяги,

Веселились, не глядя наверх.

Спирали

Уильям Батлер Йейтс

Перевод с английского

Спираль! Ещё! Из Дельф смотри вперёд.

В чём долго ищешь толк, в том толку нет.

Сеть красота сама себе плетёт

И вот уж древних линий стёрся след.

Шальным потоком кровь на землю льёт;

Лежит отдельно каждый элемент.

И в Трое Гектор мёртв, над Троей дым

А мы вперёд, скрывая скорбь, глядим.

И пусть в кошмарный путь ведёт поток,

На теле чутком будут кровь и грязь.

И пусть. Утри слезу, сдержи свой вздох,

Прошло величье, пала лучших власть.

Теперь в гробницах древних я б не смог

Как прежде над убранством стен вздыхать.

И пусть. Слова перевелись.

Одно в пещере слышно «Веселись!»

Грубеет нрав, душа и ремесло.

И пусть. Оракул в Дельфах охранит

Тех, кто любил коней и женщин,

Чтоб из мрамора разрушенных гробниц,

Из тьмы, где совы и хорька подкоп

Сумели воссоздать святых, работников. Опять

Спиралью устаревшей путь начать.

W. B. Yeats

The Gyres

The gyres! the gyres! Old Rocky Face, look forth;

Things thought too long can be no longer thought,

For beauty dies of beauty, worth of worth,

And ancient lineaments are blotted out.

Irrational streams of blood are staining earth;

Empedocles has thrown all things about;

Hector is dead and there’s a light in Troy;

We that look on but laugh in tragic joy.

What matter though numb nightmare ride on top,

And blood and mire the sensitive body stain?

What matter? Heave no sigh, let no tear drop,

A greater, a more gracious time has gone;

For painted forms or boxes of make-up

In ancient tombs I sighed, but not again;

What matter? Out of cavern comes a voice,

And all it knows is that one word «Rejoice!»

Conduct and work grow coarse, and coarse the soul,

What matter? Those that Rocky Face holds dear,

Lovers of horses and of women, shall,

From marble of a broken sepulchre,

Or dark betwixt the polecat and the owl,

Or any rich, dark nothing disinter

The workman, noble and saint, and all things run

On that unfashionable gyre again.

* * *

Ты утешься, душа, апельсином.

Говорят, было небо синим.

Чёрным теперь абажуром

Повисло над городом хмурым.

Колоду старую вынем,

Погадаем о небе синем.

Что ни карта – то трефы, пики,

Обступают нас тёмные лики.

Ты отдай апельсин разиням,

Чтоб не думать о небе синем.

Посмотри, как протянуты руки.

Всё равно помирать тут от скуки.

Пропитайся, душа, бензином,

Чтоб не помнить о небе синем.

Синим пламенем после вспыхнем

И погаснем под синим ливнем.

* * *

Шаг неровный и блeдная кожа,

И в глазах – непонятный упрёк.

Оттого, что милостью Божьей

Был я странник и сердцем – игрок!

Оттого, что родился я в марте,

Первом месяце смутной весны;

И когда мне гадают на картах

Отчего-то их лица грустны.

И любимый мой цвет был зелёный,

Цвет волны и удали морской,

Как несчастье моё – церемонный,

Чуть печальный, но всё-таки мой.

И ещё – я хотел жить недолго,

Тратя день без раздумий, как час,

Чтоб по праву безделья и долга

Говорить: я рождён не для вас.

Не для вас, ибо голос мой тише,

Ветер близок и тёмен мой кров,

Что слова для того, кто не слышит,

А кто слышит, поймёт и без слов.