Михаил
Гофайзен

«Жизнь вкусна», или Прав ли Артур?

Часть 1. «Жизнь вкусна»

На фоне многочисленных и большей частью не вполне корректных попыток «привязать» своё скромное имя к шумному имени какого-нибудь классика, на мой взгляд, заслуживает всяческого внимания и морального поощрения развернутая поэтом Михаилом Гофайзеном беспрецедентная попытка «игры на равных» с великим немецким философом Шопенгауэром. Игры, в которой совсем не очевидно, кто из них ведущий, а кто – ведомый.

Михаил Гофайзен давно и увлечённо пропагандирует немецкого классика. И это примечательно: со времён Фета и Тютчева интерес к Шопенгауэру в России изрядно поостыл. Если мы затронем такую интригующую тему, как «жизнь после жизни» великих классиков прошлого, нельзя не отметить, что на этой своеобразной «бирже ценностей» мы с вами, пишущие люди ХХI века – самые активные и действующие игроки. В самом деле, чем бы была сейчас, в начале нового века, слава, скажем, давно ушедших из жизни Осипа Мандельштама или Марины Цветаевой, если бы столько современных поэтов не пропагандировали их творчество? Их бы попросту забыли! Как, например, мало кто сейчас читает ещё недавно столь у нас ценимого Николая Некрасова.

Михаил Гофайзен нашёл в Шопенгауэре своего alter ego. Когда в далёком прошлом находишь своего неожиданного единомышленника, пронизывает странное ощущение духовного двойничества. И не важно, в каком жанре творил этот «другой»! Важно ощущение не просто сродства, но и «переселения души» через века. Такое ощущение у меня случается, когда я слушаю музыку Генри Пёрселла. «Что же такого необычного в том, что это приключилось и с Михаилом Гофайзеном?» – спросите вы. Необычное, на мой взгляд – то, как он выстраивает свои отношения с немецким классиком. Со своим alter ego можно иной раз и поспорить: он ведь не клон и не дубликат личности поэта! Да и не кумир, впрочем...

«Я пессимист, но – с сомнением», – сказал мне однажды писатель и журналист Генрих Боровик. Многие философы прошлого мужественно клеймили человеческие развлечения, отвлекающие человека от душеполезных размышлений о смерти и подготовки к ней. Вторя им, Шопенгауэр назвал оптимизм величайшей насмешкой над страданиями человечества, и именно эти слова легендарного немца Гофайзен делает эпиграфом к своему стихотворению «Оптимизм». Оптимизм у Гофайзена – самоироничный, каверзный и парадоксальный. Страшно напоминающий «пессимизм, но с сомнением» Боровика-старшего. Чем ещё можно напугать человека, умирающего в каждой строчке?!

Нечто подобное пережил переводчик Шопенгауэра Афанасий Фет, который, работая над книгой великого немецкого философа, неожиданно для себя самого вместо привычных пейзажей стал писать небывалые для русской поэзии космогонические тексты. В связи со стихотворением Михаила Гофайзена «Оптимизм» мне сразу вспомнились стихи Фета. Они достойны того, чтобы привести их здесь целиком:

Сам себе Вергилий, Михаил Гофайзен пропутешествовал со своим героем в посмертное запределье. Чем хороша поэзия? Тем, что ей подвластно выдавать реальность за вымысел, и, наоборот, вымысел за реальность. Впрочем, не нужно быть Дантом, чтобы ещё при жизни побывать в аду: ад – это просто часть нашей жизни.

Что делает писатель, оказавшийся в аду? Правильно, он пишет письма своей любимой. Не важно, получает она их или нет.

Современный Орфей не спускается за возлюбленной в ад, а, наоборот, ждёт её в собственном аду:

Границы между жизнью и смертью у Михаила так чудовищно размыты, что порой трудно распознать, где кончается одно – и начинается другое. И в этом водовороте ирреальной реальности происходящего как-то сразу стираются и тонут все эти пошлые «измы»: они действенны только по пути из прошлого в будущее. Обратного же вектора, когда всё уже свершилось, они не имеют. И это уже маленькая насмешка поэта Гофайзена над философом Шопенгауэром.

Часть 2. Прав ли Артур Шопенгауэр?

Оптимизм я считаю самой большой насмешкой

над несказанными страданиями человечества.

А. Шопенгауэр

Не исключаю, что Шопенгауэр слегка лукавит, с такой убийственной безапелляционностью заявляя о «насмешке над страданиями человечества». Мне с трудом верится, чтобы такой великий философ, как Шопенгауэр, пожертвовал в угоду стройности своей системы истиной. Оптимизм и пессимизм давно уже не являются мировоззрением. Они, скорее, тенденции развития, состояния духа, то есть нечто весьма динамичное. Когда человечество, умножив познания, умножило и скорбь, возникла насущная потребность в уравновешивании пессимизма. «Уравновесить» не получилось. Оптимизм яростно вырвался вперёд, и, по-видимому, побеждает, если даже смертельно больные люди стараются изо всех сил его не терять. Хотя, конечно, «популизм» оптимизма мало философичен. Но столь же мало философично и взятое Михаилом Гофайзеном в эпиграфы высказывание Шопенгауэра: страдающему человечеству глубоко наплевать как на оптимизм с пессимизмом, так и на самого Шопенгауэра. Скорее всего, под «человечеством» философ подразумевал немногих мыслителей, сторонников своей теории. Да и представители «страдающего человечества», преодолев свои страдания, нередко дезертируют из отряда пессимистов и становятся самыми закоренелыми оптимистами, о чём я ещё буду говорить далее.

Лично для меня истинность пессимизма, как мировоззрения, под очень большим вопросом. Мы помним, что уйдём из этого мира, но, позвольте, это ли повод терять радость жизни? Это ли повод мрачнеть? Вот если бы кто-то продолжал жить, а мы были обречены, тогда, возможно, нам стало бы смертельно обидно... Почему пессимизму никогда не удастся целиком и полностью возобладать над умами даже самых выдающихся людей, видно на примере ученика Шопенгауэра, Фридриха Ницше. Тот, кому своей волей удается преодолеть смертельную опасность или смертельную болезнь, – одним словом, людям-победителям, трудно смотреть на мир пессимистично. Ведь они выиграли великую битву и уже ничего не боятся. Более того, им даже в голову не приходит, что впереди их с нетерпением могут поджидать ещё более серьёзные испытания.

Есть ещё один интересный ракурс зрения на оптимизм и пессимизм. В чистом виде они существуют только как философские категории, и то, у некоторых, например, у меня, всегда найдётся толика и того, и другого. Но даже если предположить невероятное: кто-то из них одержал над противником полную и безоговорочную победу, будет ли это означать крах побеждённого и невозможность его ренессанса? Нет, нет и ещё раз нет. Мы с удивлением обнаружим, что в мире идей смерти нет. То есть кое-что наносное, случается-таки, отмирает, но не везде и не навсегда. Христианство, казалось бы, нанесло сокрушительный удар по иудаизму. Но приказал ли долго жить этот последний? Нет, он и поныне «живее всех живых», и, кажется, ему совершенно нет дела до того, что христианство из маленькой Галилеи распространилось уже на добрую половину земного шара. Коммунизм умер? Оставьте. Лишившись своего флагмана, СССР, он, тем не менее, благополучно процветает до сих пор в ряде стран. То же самое касается и пессимизма с оптимизмом. Им едва ли удастся выявить сильнейшего до конца времён. А, если они и канут, в конце концов, в небытие, то – только взявшись за руки, вместе друг с другом. Да и сейчас они существуют, так сказать, попарно... Диалектика!

Михаил Гофайзен, хоть и поклонник Шопенгауэра, в стихах своих, в частности, в рассматриваемом нами диптихе «Оптимизм», далеко не так однозначен. У него, как у любого здорового, нормального человека, пессимизм и оптимизм перетекают друг в друга. Даже есть определённая загадка, о чём же пишет поэт – о посмертной жизни, или о прижизненной смерти? Или – о том, что всё это, в сущности, неважно. Если бы Михаил Гофайзен в ХХI веке только повторил изречения и образ мыслей Шопенгауэра, это, наверное, было бы не слишком интересно. Но стихотворная форма даёт Михаилу Гофайзену возможность найти новое содержание. Посудите сами. Оптимизм и пессимизм, как философские понятия, имеют смысл до тех пор, пока не разрушена «берлинская стена» между тем и этим миром. Как только она начитает разрушаться, пусть даже только в мыслях, оба «изма» тут же теряют свою ценность. В самом деле, пессимизм и оптимизм – обитатели страны Гипотез и Догадок. Но стоит кому-то «прорубить окно» из нашего мира в мир иной, как догадка сразу же становится знанием, ощущением, обонянием, осязанием. На этом и играет лирический герой Михаила Гофайзена.

Кто бы сомневался, что жизнь после жизни, в том или ином смысле, существует? Всё это мы уже не единожды пережили, так сказать, эмпирически... И вот тогда, уже в мире ином, они опять возникают, – пессимизм и оптимизм, – но уже исходя из новых условий бытия, что остроумно подчеркнул в своём диптихе «Оптимизм» поэт Михаил Гофайзен.

Александр Карпенко

Творчество