Михаил Галин

Михаил Галин

Четвёртое измерение № 3 (135) от 21 января 2010 года

Серебряная грусть

 

* * *
 
Едва ли мне у жизни банк
сорвать: не в то играющий,
поэт живёт, как бумеранг,
себя же и бросающий.
 
Среди казённого нудья –
соблазнов процветания
далёк он, сам себе судья,
палач и оправдание.
 
Но в чьём-то сердце он зажжёт,
быть может, искру Божию –
и гроздь фиалок упадёт
к гранитному подножию…
 
* * *
 
Когда зазвенит тишина,
Забытая в метрах квадратных –
Сиреневый сумрак окна
Запустит картину обратно.
 
И вновь деревенская Русь
Предстанет ожившему взору,
И снова до капли вольюсь
В дыхание этих просторов –
 
В поля, где шутить не резон,
Где ветер играет без правил,
Где лес приподнял горизонт
И зубчиком кромку оправил.
 
Опять я пойду без дорог
Знакомым непаханным лугом,
Скучавшим стручкам недотрог
Оставшись неведомым другом.
 
И синь, что всегда выше нас,
Окажется рядом в тот вечер,
Когда зазвенит тишина,
А я на звонок не отвечу…
 
* * *
 
Листопад? – Листопад!
Значит, осень – стопудово!
Значит, здравственное слово
Раздаётся невпопад…
Хорошо природе спится
Под серебряный снежок.
Осень, осень – чаровница
Налила на посошок.
И разбрызгивает чарки
Ветер, байкер высоты,
Сыпет в рифму без помарки
Разноцветные листы.
В землю осень, словно озимь,
Зарывает золотой:
Дед морозный грянет оземь –
Станет девой молодой.
Без ухода нет прихода –
Вечна вешняя вода!
Возвращается природа.
 
Жаль, что люди – навсегда…
 
Сотворение
(версия)
 
Создал Бог человека,
Посадил его в рай –
Человек, как калека,
Хоть сейчас помирай!
Ходит скрючен и скорчен,
И не ест, и не пьёт –
Или где-то испорчен,
Или в чём-то не тот?!
Ограничив пределы –
Не гневи, не греши! –
Бог не ведал, что тело
Не жилец без души.
Но решил потрудиться
Наш Всевышний: и вот
Создал небо и птицу
Создал землю и скот,
Создал горы и море,
Создал грифель и мел –
Человек в страшном горе
Всё хирел и хирел...
Бог «ударился в крайность»,
Бог «вошёл в интерес»:
Создал рок и случайность,
Создал поле и лес,
Создал всё, что красиво,
Создал всё, что цветёт,
Создал водку и пиво,
Ну, а к ним – бутерброд...
Создал деньги и чеки,
Создал тени и свет –
Но, увы, в человеке
Даже отзвука нет.
И когда от натуги
Стал Господь полумёртв –
Человеку в подруги
Создал женщину чёрт!
 
Двое
 
Улица пустынна и тиха.
Фонари моргают, словно свечи.
Сладость первородного греха
Разлита над миром в этот вечер.
 
В первобытном трепете огня
Обнажённо и обыкновенно
Из-под снега смотрят на меня
Полуразвалившиеся стены.
 
Мы, не обижая старину,
Чинно проплываем меж сугробов,
Осторожно вслушиваясь оба
В близкую, как счастье, тишину…
 
Москва
 
Москва! Тобой томим по праву первородства!
Щенком меня вскормил мир каменных преград:
И храмовая высь, и грузное уродство –
Твоих архитектур чудовищный салат.
 
На улицах тугих – твоих венозных жилах,
Где царствует, дробясь, трёхглазый истукан –
Шаманит жёлтый блеск… и рыцари наживы
Стекаются сюда, как реки в океан.
 
Патриархальный ум хитёр, но простодушен,
А в драке за барыш – наивен и жесток.
Тут дышится с трудом – лишь несколько отдушин:
Бензиновая гарь и воздуха глоток…
 
Твой житель суетлив, громкокипящ, но смирен,
Ты – каменная мать, фетиш в его судьбе.
Из прочих городов ты самый лживый в мире!
Москва, люблю тебя и плачу о тебе...
 
Матери
 
1.
 
Распада запахи картонные,
Полуистлевшая кровать,
И что-то тускло монотонное
Бормочет спятившая мать.
Телохранителем у старости
В шерстящий кутаюсь платок,
Внезапный спазм усталой жалости
Сбивает мыслей вялый ток...
Природа хлюпает от таянья –
И громоздится на дыбы
Моё и мамино отчаянье
Перед превратностью судьбы...
 

март 1977

 
2.
 
Неделя, как похоронили...
Конец был страшный и простой.
И, словно камень на могиле, –
Молчанье комнаты пустой.
Невозвратимость бытия
С тоской и страхом постигаю.
А будней тусклая змея
Следит за мною, не мигая...
 

декабрь 1977

 
3.
 
Я вновь на кладбище у мамы
Посетовал на нашу жизнь:
Мол, здесь – покой, а там – с ума мы...
Такие времена – держись!
Всё тяжелее опыт горький
И страшно, как на вираже.
И так устал от этой гонки,
Что скоро свидимся уже...
 
Безмолвно воешь в стае волчьей,
И выход – только в мир иной…
Передохнуть... Но мама молча
Не соглашается со мной.
 

июнь 1999

 
Серебряная грусть
 
Серебряная грусть?!. С небес поэты
спустились, что ли? Уж не разберусь,
насмешка ли, безвкусица ли это –
какая чушь: серебряная грусть!
Был вечер. Я шагал Нескучным садом,
где ветер хороводит средь холмов.
Как водится, я изливал досаду,
бичуя мозг потоком гневных слов.
Смущённо тлели щёки небосвода,
звучал слышнее отдалённый шум
московских улиц... Мудрая природа
баюкала разгорячённый ум,
пленяя тихой лаской и покоем.
Сквозь шепоток листвы и шорох трав,
я вышел на пригорок. Подо мною
холмы дремали, лапами зажав
уснувший водоём. Закат, алея,
его раскрасил... От цветной воды
меня увлёк в соседнюю аллею
полузабытый запах резеды...
Пьянящие ночные ароматы,
скользящий лёгкой тенью силуэт,
вдруг оживут и позовут куда-то –
из прошлого, которого уж нет...
Почудилось... или лукавый кто-то
почти неузнаваемый мотив
напоминал... и ждал за поворотом...
И я остановился, ощутив,
что этот вечер и смятенье тела,
и тихий шёпот помнил наизусть
ещё недавно... Тонкой скрипкой пела
в душе моей серебряная грусть...
 
Сражающаяся балерина
 
Стоп-кадры мраморного тела,
Пикантный привкус варьете,
Зал, напряжённо онемелый,
И фуэте... И фуэте...
 
Биенье музыки и плоти
В тончайшей жилке у виска...
Бетховен и Буонарроти –
И мир на кончике носка!
 
А там, за сценой зов столетий
Сквозь дверь заветную в стене,
Усталых рук немые плети
Да долгим стоном боль в спине,
 
Триумф и горечь эстафеты,
Бесперспективная борьба,
Успеха липкие конфеты
И вероломство... И судьба...
 
Но снова – тело на поруки,
И снова – счастье и тоска,
И расколдованные звуки,
И мир на кончике носка!
 
Про Верку на дороге
 
Стройная фигура,
Тянутые ноги.
Громыхают фуры.
Верка на дороге.
Распустите нервы,
Разомните члены –
Белые и негры
(Только не чечены!..
Верка меру знает,
Верка вне политик:
Бабочка ночная –
Психоаналитик).
Тормози, водила,
Обслужу без загсов!
 
Нынче подфартило:
За ночь – триста баксов!
В привокзальной вони
Снова стать собою.
На сквозном перроне
Спариться с толпою.
Дома, сняв ресницы,
Подремать немного
(Снова будет сниться
Дальняя дорога).
Дармоеду братцу
Всыпать за объедки.
Вымыться, прибраться.
Долг вернуть соседке.
Матери – припасы.
Дочку взять из сада.
И опять на трассу.
Жизнь такая. Надо.
 
ИУДА
(версия)
 
В ушах шумела тишина,
адреналин терзал сосуды.
Шуршали в шапке имена,
и жребий выпал на Иуду,
сам по себе… Ничья вина…
 
(«Нельзя ль без шапок и бумаг? –
истории седая сводня
кривится, – Камешки!» – Всё так!
Но ведь для нас важней сегодня
«что» совершилось, а не «как»!)
 
Любимого ученика
в уединенье Елеона
привёл Он… И не мог никак
начать… Потом же речь покорно
Текла, но не была легка.
 
«Увы, твой жребий… Несть числа,
сомненьям… Доля, что досталась
тебе – должна быть тяжела!
Как монумент без пьедестала,
добро не смотрится без зла…
 
Мне – крест. Но ты… объятый горем
получишь, что не заслужил,
и станешь навсегда изгоем!
Тебе проклятьем будет жизнь,
а истину храним мы трое.
 
Мне хватит сил, чтоб мир спасти –
И лишь тебя не исцелю я…
Прощай же! И меня прости…
Прости последним поцелуем…»
 
Вишнёвый сад
 
Солнце за тучей.
Ветер негрубый.
Сад мой задумчив.
Лето на убыль.
Сад мой вишнёвый,
Дом мой усталый.
Жизни бы новой.
Доли бы старой.
Вишня густая,
Пряная прелесть.
Листья устали,
Нашелестелись.
Нашелестелись,
Наговорились,
Счастье недели
Мне подарили
Что подарили –
Время украло.
Много ли было…
Стало ли мало…
Видеть глаза бы.
Чувствовать губы.
Солнце на запад.
Лето на убыль.
 
Зимняя дорога
 
Под мерный стук колёс мне думалось о Вас,
Мне вспоминался дом – плод Вашего каприза,
Событий и людей волшебный этот вальс,
Весь этот дивный день, растаявший, как призрак.
 
Дорожная тоска над нами не вольна,
Я жёг её огнём мечтаний бесполезных,
И мысль, как поплавок, качалась на волнах,
То воспаряя ввысь, то погружаясь в бездну.
 
Оттаявший экран уныло проносил
Свидетелей немых моих глубин и мелей:
Коралловый ажур заснеженных осин
Да белые клешни запорошённых елей.
 
Мне думалось о Вас под перестук колёс,
Минуты, как мечты, проскальзывали мимо.
А где-то в небесах гремел апофеоз
И падал занавес, увы, необратимо...
 
Честь имею!
 
Не знаю, на роду или при родах,
Мне выпало нерайское житьё,
Но не корю природу, ни породу:
Чужой раскрой, зато своё шитьё!
 
В рай, говорят, дорога – стоРублёвка:
Дорвался – и обратно не зови!
Лихой джигит и проходимец ловкий,
По сути, паразиты на крови…
 
А я совок с совковою лопатой –
Мне, старожилу, в жилу лезть из жил!
Не лгал, не крал, не рвался в депутаты –
Имею то, что честно заслужил!
 
Не знаю, на роду или при родах…
Но Общерай не выстроишь строкой.
Народ бы смог! Да что ему, народу?
Еды и зрелищ! И за упокой…
 
© Михаил Галин, 1970–2010
© 45-я параллель, 2010.