Михаил Этельзон

Михаил Этельзон

Четвёртое измерение № 17 (113) от 11 июня 2009 года

Шар отпустив земной...

Без слёз проводили меня...
Не плакала, не голосила,
Лишь крепче губу закусила
Видавшая виды родня.
Александр Межиров
 
9 мая. День Победы. Звоню Межировым – поздравить, как это делал и раньше, всё реже заставая голос на другом конце провода. Трубку берёт жена Лёля, искренне рада звонку... Поздравляю, прошу передать привет и поздравления Александру Петровичу... В ответ почти будничное, усталое, извинительное: «Александр Петрович в больнице, всё очень плохо, последние дни, вот и дочь приехала...»

Плохо было последние годы. Сейчас – очень....

Еду в Манхэттен, в обычный американский «Рузвельт госпиталь», где в обычной палате рядом с обычным чернокожим американцем, ожидающим обычного удаления пропитой в юности печени, лежит под аппаратами гремевший на всю страну – ту страну, в ту эпоху – поэт-фронтовик Александр Межиров

Мы были знакомы с начала 2005-го: несколько встреч на презентациях журнала «Слово/Word», несколько поездок на машине по Манхэттену, несколько визитов домой, несколько разговоров по телефону, стихотворение «Александру Межирову», принятое им с характерным «это нечто», и шутливое «Эмигранты, вперёд!», встреченное с улыбкой и тем же «нечто», – слишком поздно и слишком мало, чтобы писать об этом много.

Но иногда, словно дежавю, аллюзия, реминисценция (называйте, как хотите) вспыхивало: «мы под Колпино скопом стоим, артиллерия бьёт по своим...», «Мальчик жил на окраине города Колпино...», – то самое Колпино, где я четыре года жил и работал «молодым специалистом».

«Межиров»? – да ведь эта фамилия наверняка происходит от подольского местечка Межиров, около моей Винницы, а недалеко от него местечко Снитков, из которого явно вышли Снитковские, включая мою бабушку по отцу. И ведь оказалось, что Межиров знал: его предки по отцу – из Межирова на Подолье, славившегося своими печатниками. Когда-то там была большая синагога, сейчас – её развалины, а местечко теперь называется селом...

Мне нравилась чеканность его строк: ничего лишнего, каждое слово на вес свинца (золото и серебро оставим поэтам одноимённых веков русской поэзии) – иначе поэты-фронтовики писать не умели. Жизнь, а вернее, смерть научила писать именно так: каждое слово – пуля, каждая строка – снаряд, каждое стихотворение – бой. Всё – настоящее.

А техника стиха? – редчайшие, отточенные до полузвука рифмы. Сейчас это редкость.

«Который час, который час, который час на свете белом?»

Он был немногословен, по крайней мере, таким я застал его в своей жизни. И сегодня он молчал, с закрытыми глазами уже из какого-то своего «между» слушал классическую музыку. А на радиоприёмнике рядом с койкой была записка с просьбой – ради больного не переключать станцию, с такой музыкой ему легче.

«Какая музыка была, какая музыка играла...», – и бедный сосед по палате, отработавший своё мусорщиком (и это – Профессия!), тоже слушал оперы и симфонии, возможно, впервые в жизни. И ему это помогало в ожидании новой жизни после операции – уже инвалидом. Спрашиваю его, знает ли он, кто лежит рядом. Да, ему сказали, что это известный русский писатель. Даже подарили книги... на русском языке. Возможно, для него это событие… Чёрт его знает… Межиров слушает музыку, и я пытаюсь утешить и обнадёжить его темнокожего соседа.

«Я подымаю веки, лежу усталый и заспанный», – так Межиров написал в своём знаменитом «Воспоминании о пехоте». Именно это стихотворение всплыло в памяти. Нет, – сейчас иначе: «не подымая веки…»

«Я сплю, положив под голову Синявинские болота, а ноги мои упираются ...» Нет, – «положив голову на Манхэттенские высоты...» А ноги? – да, конечно, «в Ладогу и в Неву».

«И на мое плечо на погон полевой, зелёный падают первые капли, майские капли дождя», – поразительно: моросил майский дождь, под которым я возвращался домой и повторял его строки, звучавшие сегодня по-другому.

Дежавю? Жизненные аллюзии? Реминисценции? – называйте, как хотите...

«Пули, которые посланы мной…» Нет, – «строки, которые созданы им».

9 мая... На Брайтоне неровным строем идут ветераны, скрывая под медалями и орденами свои раны. Идут за две отчизны от Москвы.

А через две недели новостные ленты сообщили:

«МОСКВА. 22 мая. В США на 86-ом году жизни скончался советский поэт-фронтовик Александр Межиров... Один из последних знаменитых поэтов фронтового поколения будет кремирован в США, а похоронен – осенью в подмосковном Переделкино».

 
Памяти Александра Межирова
(Реминисценции)
 
Строки, которые созданы им,

вдруг возвращаются из переплётов,

очередью пулемёта – режут под корень, ревут...

Он спит, положив под голову Манхэттенские высоты,

а ноги его упираются в Ладогу и в Неву.

Не подымая веки, лежит усталый и заспанный,

тлея костром неярким, шар отпустив земной.

И, когда я отворачиваюсь, пряча лицо своё за спину,

Манхэттенские высоты хлюпают вместе со мной.
 

А когда-то вставал и делал он – шаг в атаку,

ветер боя летел и свистел у него в ушах.

Но пятился фронт, и рушилась жизнь рейхстагом,

когда он делал – свой... второй... шаг....

И белый флаг вывешивал вражеским гарнизонам,

складывая оружие, в сторону отходя.

А по плечам его – отяжелевшим, бессонным –

били вслед, как сегодня, майские капли дождя.
 

А он уходил всё дальше, минуя снарядов разрывы,

шагая за океаны, забыв про военный устав.

И на привале в Портленде жил «эмигрант» игриво,

а пепел с цигарки стряхивал у Бруклинского моста.

Весна между тем крепчала, и глотки охрипли станций,

по мировым эфирам денно и нощно пыля,

требуя у противника безоговорочной капитуляции,

чтоб и его знамена бросить к ногам Кремля.
 

Но, просыпаясь словно, вдруг вспоминали что-то,

смежив державы веки: Межирова наяву...

Он спит, положив под голову Манхэттенские высоты,

а ноги его упираются в Ладогу и в Неву.

И снится в окопах Колпино, пристрелянные кюветы,

Синявинские болота, и пушками – по своим...

Закончились все вопросы и найдены все ответы:

земля ему... в Переделкино,

он прахом вернётся к ним.

 

9–22мая, 2009

Нью-Йорк
© Михаил Этельзон, 2009.
© 45-я параллель, 2009.