Марк
Шкляр

Шкляр, Шагал и Штаты

(MS шагал по USA…)

Азиат – по месту рождения. И, как у Блока, – с раскосыми и жадными глазами. Азиат из Таджикистана. Хотя в паспорте у него значится совсем иная национальность. Марк Шкляр жил и работал в Витебске и Минске, Ставрополе и Вильнюсе, Москве и Лос-Анджелесе. Гражданин мира – почти по Хлебникову...

Мы расстались с ним в Белокаменной при очень странных обстоятельствах. Гостиница «Космос». Глубокая ночь. Типично русский напиток и отнюдь не типичная закуска – сёмга. А ещё – стихи. Свои и чужие. Через край. И вдруг Марк, кося лиловым зраком, заявляет:

– Запрещаю тебе писать! Страшно – напророчишь...

В запале выдаю ему четыре строчки:

– Считай, так оно и случилось, – шепчет Марк и уходит в метель, несмотря на мои увещевания, мольбы и угрозы...

«Космический» экспромт разросся до поэмы. А Шкляр, растворившись в пространстве и во времени, грозил превратиться в неуловимый фольклорный персонаж. Ибо на звонки, телеграммы и письма не отвечал. И лишь знакомая фамилия, мелькавшая то в «Московских новостях», то в «Новом времени», придавала его мистическому бытию гонорарную реальность. Журналист Марк Шкляр, один из отцов-основателей «45-й параллели», в столице был вольным художником и зарабатывал на жизнь своим весёлым и умным пером. А тёзок у него в нашем кругу не значилось...

И наступил тот самый (вернее, этот самый) новый особый век. И уже успел подарить всем людям-человекам массу впечатлений. Не всегда радостных. К числу удивительных (лично для себя) отношу известие из... Тель-Авива.

Встречаю старого знакомого.

– Представляешь, – говорит он, – вчера звонил Марк. И так, словно мы расстались вчера, заявляет: «Привет, старик! Эпистолярный жанр мне не по нраву... Я тут по Палестинам шастаю. А вообще в Штатах теперь обитаю – дочка, Машка, отцу на старости лет заморское гражданство выхлопотала...»

– Жив курилка! – с облегчением выдохнул я…

– Шкляр и привет тебе передавал, – молвил наш общий приятель. Мол, кланяйся от меня Сергею – вели стихи сочинять! Я тогда погорячился…

Каждый из нас, по скромным подсчётам Марка, «наколбасил» ничуть не меньше, чем Лев Николаевич, – конечно, граф Толстой. Но толстые архивные папки с газетными вырезками «себя, гениального», пылящиеся на антресолях, в чемоданах и рюкзаках, ни на йоту не приближают журналиста к «Крейцеровой сонате». Тем паче – к «Войне и миру».

– И на хрена мне этот воз с собой возить! – восклицал Марк Семёнович, с тоской глядя на пожелтевшие подборки за его подписью из «Молодого ленинца» и «Ставропольской правды».

Горку увеличивали, а может, и украшали подшивки «45-й параллели» аж за два года. Непоседливый Шкляр в очередной раз уезжал в Литву.

– Гори оно всё синим пламенем! – резюмировал он, затевая прощальный шашлычок в районе Холодного родника. – Для растопки газеты чудо как хороши. А вот для вечности никуда не годятся...

Вечерело. Марк читал стихи. В основном – чужие. Щурился, глядя в огонь. Напевал. Молчал. Выпивал. И уже в кромешной тьме признался:

– Вот бы книжечку, тонюсенькую такую, выпустить. И в неё всю свою поэзию, не к ночи будет помянута, вместить. А? Как Тютчев. Чтобы помнили...

– Ты мои мысли читаешь, что ли?!

И в Вильнюсе я у него гостил. И в Москве. Не единожды о поэзии толковали. Но о сборниках собственных опусов больше не заикались...

В Пушкинском сквере я прочитал стихотворение, ему посвящённое:

Туговатый на ухо, Марк попросил повторить – да погромче! – сию балладу. Откашлялся в кулак, что было верным признаком его глубокого смущения.

– Уважил, старик, старика. Хороший стих, поверь. Только на фига кланяться моей скромной персоне? Может, заголовок (или эпиграфом ты его называешь?!) снимешь...

(Каюсь, просьбе М.С. я так и не внял. В сборнике «Дождь в январе», выпущенном на излёте века, посвящение осталось: «Тебе, Марк Шкляр»).

...Мы ещё долго тревожили бронзового Александра Сергеевича своими рифмами и ритмами. А перед расставанием Марк признался: «Вот бы на персональную выставку Марка Шагала попасть. Это единственный повод, чтобы НЕ выпить… ДО того...»

Я хочу верить, что мой милый, умный, пронзительный СОАВТОР по «45-й параллели» жив. Ибо знаю: Марк шагал по Штатам. Пусть и дальше бродит по далёким-близким параллелям. А ты, читатель, подскажи, не встречался ли, часом, с поэтом по фамилии Шкляр?!

...How are you, Семёныч! Я тут разыскал прелюбопытное интервью с тобой, в нашем незабвенном ежемесячнике опубликованное. Ноябрь девяностого… Кажется, Витька Казаков тогда «пытал» Марка Шкляра. А может, и я. Ну да не важно… Презентую. Тебе. И всем открывателям НОВОГО АЛЬМАНАХА. А в рубрике ЧЕТВЁРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ зажигаю имя и фамилию блистательного поэта, коим считал и считаю тебя…

– Как, по-твоему, поживает поэзия в «45»?

– Всё лучше и лучше, как говорят абстиненты. Если учесть, что главный редактор и редактор по стилю – авторы сборников, а все остальные кропают потихоньку, в свободное от «45» время, – убеждённых прозаиков (и только), пожалуй, в редакции нет…

– Похоже, ты – не дурак выпить. Это так?

– Не дурак. Хотя… Эта публикация появилась исключительно благодаря одному неслабому вечеру. Закусывали стихами. В результате друзья подловили повара на слове сдать всю эту закуску в «Шанс».

– Твои строчки:

могут ли считаться уже политикой?

– Нет. Это ещё середина семидесятых.

– Говорят, ты пишешь эпиграммы и на своего главного редактора… Он об этом знает?

– Да.

– В твоих стихах часто звучат нецензурные выражения «на грани фола». Есть ли у тебя любимое литературное слово?

– Есть. Чёткость.

– Эта страница в рубрике «Шанс», в нашей (твоей!) «45-й параллели» – что?! – первая поэтическая публикация за 35 лет литературной работы?

– Во всяком случае, из всей подборки был опубликован только один наоборотный акростих, посвящённый Юре Несису.

– Как ты относишься к женщинам?

– Как высота треугольника к его основанию.

Сергей Сутулов-Катеринич

На снимке: улыбка Марка, пойманная в объектив в те славные, уже былинные годы… 

Творчество