Марк
Шкловер

Детство
 

Поднимается весть,
Как из Вечности взвесь
Под воздействием действа,
Если здесь что и есть,
Из небесных чудес –
Это детство.

За зеркальный проём
Загляните вдвоём,
Вместе сдвинувшись с места,
Тёмный всадник с копьём,
Отражается в нём –
Это детство.

Как ладья по Неве,
Проскользнёт между век
Вещий сон на сиесту,
Если падает снег,
Сверху вниз, снизу вверх –
Это детство.

Миллиарды олеандров для дриады Герды

Как дура Герда рыдает в кадре с бордовой мордой
С ведром из кедра крадётся падре средь олеандров.
Дракон зловредный у гидры выдрал, как кудри, гордость.
Став мудрым, предал державный Индра звёзд миллиарды.
Проделки Дхармы! – трындит надрывно урод у одра
Внедряет драхмы в глазные дыры народ издревле.
Как от удара, грудями дрыгнув, дриада вздрогнет
Узрев, как дряхлый гибрид друида бездарно дремлет.
Не удержалась дриада Герда, взрыдала: «Сударь,
У содержанок бродить по бреду нельзя задаром».
Дриаде бедной друг преподобный мозги запудрил
Зарывшись в недра её надгробья и будуара.
Рододендроны подарят Герде уже за кадром:
«Прошу пардону» – драгун процедит, бутон впрядая.
На панихиду придут рядами другие барды
Дублёрша Фрида продолжит драму – твердит преданье.

На небо

Погладит по горлу осока, как ласковый скальпель,
В крови марсианина ставший зелёным, наверно.
И божьих коровок прерывистой струйкою каплет
Чужая душа из моей откупоренной вены.

Где лучшие годы, друзья и желания – где вы,
В какие узоры рисунок из прошлого вкраплен?
Улыбка Мадонны – оскал невменяемой девы:
Не яркие губы, а кровью набухшие капли.

И голос – не голос, а писк комариный сквозь ватный
Халат облаков, в чьей прорехе мерцает Венера.
Окончена пьеса, актёры вернутся обратно –
На небо, на небо, на небо, на небо. На небо.

Радужный жук

Вот ещё один год високосный промчался со свистом,
Но не мимо, а сквозь и довольно прилично задел.
От луны в облаках небосвод серебристо расхристан
Как напуганный лебедь, отражённый в солёной воде.
Тут – шуршащий прибой, валуны растирающий в крошку,
Там – на том берегу, за стотридевять царств и земель
Я сижу на бревне, бесконечно задумавшись в прошлом,
Словно радужный жук, притаившийся жить в янтаре.
Когда там я очнусь, и смолистый раскроется панцирь,
То настанет черёд мне поспешно окуклиться здесь –
Мир настолько смешон, словно высосан Богом из пальца,
Даже каплю смешней, оттого что таков он и есть.

Речное логово

У логова реки – лесного омута
Курящегося матовым дурманом
Воды поверхность то вовнутрь вогнута,
То вздуется негаданно-нежданно,
То забурлит, а то вздохнёт протяжно,
Как будто задохнувшись в тишине,
Уцепятся конечности корней
В покатый берег – глинистый и влажный,
Река замрёт, но только до поры,
Пока от завихрения на дне
Не встрепенется царство белых рыб,
Возобновив вращение планет.

Слёзы вяза
 

Слёзы до низа вяза
Сочной смолою слезут,
Слёзы польются сразу –
Сразу за базой среза.
С визгом в безглазый разум
Бронза вонзится борзо:
Слёзы польются сразу,
Сразу прольются слёзы.

Солнце над городом
 

Сделало солнце над городом сальто
с места ль, с разбега ль, но сальто-мортале,
Светлые полосы – след на асфальте
между упавшими навзничь домами,
между на голову вставшими липами,
бьющими лапами над облаками,
и между реками светом залитыми –
Солнце исполнило сальто-мортале.

Солярис (камышовый)

Туман над канадским речным камышом –
Он как и над русским – прозрачно-белый.
В него в бреду забрести хорошо бы,
Чтобы зарядиться воздушным бегом.

Я раньше бы смог любую реку вброд,
А тут – никакого моста и брода.
Ну не беда – попробуем вплавь. И вот:
Дважды вошёл в одну и ту же воду.

И вышел. А вода стекла на паркет
По волосам и ажурным обоям.
Значит, ничего невозможного нет –
Разве что становишься не собою.

а завтра буду я не готов

Я сегодня внезапно,
под глухие удары внутри,
Пробежавшись глазами
по блестящим глазницам витрин,
Опознал отраженье:
ботинки и трость, и пальто –
Нет, не молод уже я,
уже я, уже я.
Уже я не тот.

Смялись мысли, как вата –
возвращать пришло время долги.
Тем отсрочка чревата,
что становишься кем-то другим.
Без закуски и залпом
перед сном надо выпить, а то:
Взял билеты на завтра,
на завтра. А завтра –
буду я не готов.

белеет слоник одинокий
 

гуляя один по тенистым аллеям,
пронизанным солнечным светом вдали,
космический слон Сальвадора Дали,
как парус, боками в тумане белеет.
то вправо подпрыгнет, то мчится левее,
танцуя на ножках своих комариных –
струею прозрачнее аквамарина
пролился на землю он из Водолея.

вохрики и мокрики

как только вохрики
выловят мокрика
сразу уста на замок.
парочка выкриков
следом за окриком
и он навеки замолк.
но если уж мокрики
выловят вохрика
что ты дрожишь, дурачок?
тихо! спокойненько!
кровь из покойника
льётся сквозь белый зрачок.

вёрсты бегства

Ночное небо, как глаз мангуста,
И в мире пусто, как в день ареста
Вдоль полустанков по насту с хрустом
Пустились вёрсты от бедствий в бегство.

Листая страны в порыве страсти,
В миг расставанья я стал неистов:
Хрустя костями, браслет с запястья
Стянул с упрямством, для дезертирства.

Пусть старой стаи язык горластый
От ностальгии простое средство,
Но в дальнем царстве вдруг склеить ласты
Всегда некстати и неуместно.

Искусство странствий изведав вдосталь,
Я вижу пристань сквозь лес безлистый,
Столкнув столбами стальные вёрсты,
Под стук составов несусь со свистом.

Постель Прокруста – в ней частый гость я,
Растянут-стиснут – куда мне деться?
Частицы счастья – гостинцев горсти
Несу устало навстречу детству.

Безумства мастер, мытарств магистр,
Путь к отступленью себе оставив,
Я честно сделал контрольный выстрел,
Стремясь на остров попасть астральный.

В единоборстве Оста и Веста
Настриг в пространстве я сто отверстий,
Но в час единства стиха и жестов
Строку заносит в кадастр Почтмейстер.

давай, охотник, стреляй скорей

бегу, как ветер в сухой траве,
как в джунглях ночных мангуст:
давай, охотник, меня проверь
насколько я быстр и шустр.

зачем, дрожа по ночам в норе,
ждать пули сухой укус:
давай, охотник, меня проверь
насколько я быстр и шустр.

хоть жажда жизни в крови зверей,
но снова сорвалось с уст:
давай, охотник, меня проверь
насколько я быстр и шустр.

ещё одна осень в моём дворе
опять оголила куст.
давай, охотник, меня проверь
насколько я быстр и шустр.

притихла пуля в стальном стволе,
бегу под суставов хруст:
давай, охотник, меня проверь
насколько я быстр и шустр.

устал бежать и устал стареть
теперь как последний трус
молю: охотник, стреляй скорей –
сними с меня этот груз.

если Бог не зол

Над горною
грядой
я пролечу
вначале,
Присяду
у ручья
и, затаив
печаль,
Я объясню
тому,
кто там меня
встречает,
Что я хочу
домой:
«Приятель,
выручай»!
И если Бог
не зол,
то он
не осерчает:
Не занесёт
меча,
не причинит
вреда,
Не шикнет
сгоряча,
а обойдет
молчаньем –
Мне нужен только
час
и я вернусь
сюда.

зачем

Спроси меня «Зачем?» и я скажу – «Не знаю»
Слова мои круглы, как мушка буквы Ю
И сразу мысль свербит, когда дошёл до края:
Вернуться бы назад к тетрадкам, к букварю.

Учить бы алфавит от сентября до мая
и рисовать флажки, но после, а пока –
порвать твоё письмо на клочья, не читая,
И чайник снять с плиты и палец снять с курка.

межсезонье

смежив вежды надо мной кружась снижалась ты
между ляжек зажав, как скрижаль – стрижа ли?
и дрожа визжала из безбожной жалости
остужая бережно мой жар в пижаме.

дождь брюзжал бесстыже, дребезжа сквозь жалюзи
джазом, даже слёз дождинки набежали
смежив вежды надо мной кружась снижалась ты
влажными уже от жажды виражами.

от качалки к качелям

я до того в себе русский вынянчил,
что чувствую каждую букву нёбом,
оживи воспитательница марья ильинична,
подобная виртуозность удивила её бы.
а теперь – всё! грудь разверзлась,
и выпорхнула из неё россия,
не оставив ни любви, ни ненависти –
кроме языка ничего не уместилось.
да и язык: достоянье? помеха ли?
вот бы избавиться от него поскорее!
интересно, не потому ли уехало
целое поколение бродячих евреев,
что стало скучно им
быть иных коренных толмачей ловчее –
перебежали не от хорошего к лучшему,
а как ребёнок: от качалки к качелям.