Марк
Луцкий

Анна Бунина (1774–1829)

Талантливая поэтесса и переводчик,

в последние годы жизни страдала неизлечимой

болезнью и могла спать, только стоя на коленях...

 Из биографии А. Буниной

Род Буниных прославлен был и ей,

По сути, первой русской поэтессой.

Стихи, что устремлялись в поднебесье,

Прошли века, дойдя до наших дней.

В них по тропинке скачет воробей,

Комочек жизни, что почти без веса,

В ночном мальчишки умоляют Беса,

Чтоб не увёл в урочище коней.

Вокруг – полей рязанских пастораль,

Но для тебя их недоступна даль –

Сковал звериной хваткою недуг.

Ах, почему ты жизни не люба?

А боль терзает, ты – её раба.

Вновь ужас окруженья жутких мук...

Бесы одолели

Скажите, это – дар небес?

А может – наважденье?

В меня вселился жуткий Бес –

Пишу стихотворенья.

Строчу их с рифмами и без,

Давным-давно, с пелёнок,

И был тогда не взрослым Бес,

А, так себе, Бесёнок.

Но набирал чертёнок вес,

И с ним росли эксцессы.

И вот уже не просто Бес,

Собрались в кодлу бесы.

Ах, невозможно совладать

С их шайкой бесовскою.

О, сколько их, поганых! Рать!

Я ужаса не скрою.

Вновь слышу их нахальный вой,

Как разыгрались черти!

Шумят, жужжат над головой:

– Пиши, бумага стерпит!

Протест семьи: «Уймись, маньяк!

Видать, в мозгах абсцессы!»

Строчу стихи, а что не так, –

В том виноваты бесы…

Вишнёвое воспоминание

Как молоком облитые,

Стоят сады вишнёвые…

Николай Некрасов, «Зелёный шум»

Но белый цвет уже исчез,

Его давно сменил бордовый,

И в доме вновь вопрос не новый:

– Как варим? С косточками? Без?

– Конечно, с косточкой! Вкуснее!

Сильней миндальный аромат!

И домочадцы, стар и млад,

Готовят вишню посвежее.

В руках у бабушки игла,

И у меня такая тоже,

И наши действия похожи –

Иглу вонзаю, как пчела.

Старинный бабушкин секрет:

Чтоб целой ягода осталась,

Не сморщилась – надколем малость!

Запомнилось на много лет.

И вот – заправлен керогаз,

(Вошло два литра керосина).

И наверху весьма картинно

Красуется латунный таз.

А воздух запахом богат!

Раздолье мне с подружкой Ленкой –

Мы постоянно клянчим пенки,

В сиропе ягоды кипят.

Короток ложек перестук,

Мы чувствуем себя отменно,

И керогаз пыхтит степенно,

И осы с пчёлами вокруг…

Елизавета Кузьмина-Караваева

/Мать Мария/ (1891 – 1945)

Тут столько слабых ног и рук…

Бараки, пулемёты, вышки.

И размышленья: «Где ж Всевышний?» –

Здесь лагерь смерти Равенсбрюкк.

Тут, несомненно, ада круг,

И комментарии излишни.

А где-то расцветают вишни,

И ночью снится Петербург.

Париж!.. Но зорок глаз гестапо,

И вот уже везут этапом,

А впереди – «циклон» и печь.

И ты ещё не мать Мария,

Так назовут тебя другие,

Которых ты смогла сберечь.

Занятие фотографией

Я помню: заставленный стол
И кошка глядит удивлённо –
Чуть-чуть сероватый метол,
Кристаллики гидрохинона.

Здесь сода, безводный сульфит
И банки других химикалий.
А в чёрном пакете лежит
Таинственный бромистый калий.

Прозрачен волшебный раствор,
Наполнена жизнью кювета.
Особый ведут разговор
С раствором крупинки сюжета.

Рубиновым светом горит
Фонарь. Ты слегка улыбнулась…
И с тонкой бумаги глядит
Моя чёрно-белая юность.

Кредо

Если друг оказался вдруг...

Владимир Высоцкий

Когда меня мой друг предаст, на это
Отреагирую усмешкой горькой я.
Уже давно отмечено поэтом:
– Предательство есть спутник бытия.

И только зубы стиснуть соизволишь,
И будешь жить, но, боль свою храня,
Я не предам других из-за того лишь,
Что столь коварно предали меня.

Я не предам, презревши чувство мести,
И сохраню своих понятий круг.
Быть верным дружбе – это дело чести,
Но раз предавший – больше мне не друг.

Мансарда Модильяни

Молодой Модильяни,
Ни сантима в кармане,
Постоянно в капкане,
Презирает уют.
Проживает в мансарде,
День и ночь в «авангарде»,
Но за все «авангарды»
Ни гроша не дают.

Молодой Модильяни,
Островок в океане,
Дремлют стрелы в колчане,
Не уходят в полёт.
Нет в окне занавески
И знакомой Франчески,
И художника резко
Жажда творчества жжёт.

Молодой Модильяни
Пребывает в нирване,
Пыль на старом диване,
Неухоженный вид.
Здесь в мундире картофель,
Хлеб и жиденький кофе,
Но ахматовский профиль
На мольберте стоит.

Машук

«Гора Машук – типичный лакколит,
то есть несостоявшийся вулкан»

Из «Путеводителя по Кавказу»

Я на него смотрел и удивлялся –
Машук, представить трудно, лакколит.
Такой большой, а вот – не состоялся,
В вулканах грозных он не состоит!

Не состоит! Геологи сказали,
Что у него какой-то был изъян.
Кипела магма, страсти бушевали,
Но он – несостоявшийся вулкан.

А он мечтал на небеса забраться
И посадить на шапку солнца круг…

Хотел бы так же я не состояться,
Остаться лакколитом, как Машук!

Мирра Лохвицкая (1869 – 1905)

И всё в ней было прелестно –

звук голоса, живость речи, блеск глаз,

эта милая лёгкая шутливость…

                                                       И. А. Бунин «Из записей»

Казалось бы, чего ещё желать –

Талант!.. Стихи печатают журналы.

А каковы глаза! И губы – алы!

Лицом прекрасна, горделива стать.

Пять сыновей! Счастливейшая мать.

В литературе сделано немало.

Серебряного века здесь начало.

И вдруг – конец! И это – в тридцать пять!

Что это? Сглаз? Чья злая ворожба?

За что такая жёсткая судьба?

Рассталось небо с яркою звездою.

А, может, ты накликала беду,

Призвав кончину в горестном бреду,

Желая встретить смерть столь молодою?*

---

* М. Лохвицкая «Я хочу умереть молодой», 1904

Моё сходство с Иосифом Бродским

Мы оба родились в сороковом.
И оба в мае.
И в двадцатых числах.
Три дня лишь разность.
В паспорте моём
Национальность та же,
Что на нем повисла.

Фамилии – из близких,
Близких мест.
Ласкают их
Одни и те же ветры.
Есть город Луцк,
И город Броды есть
На расстояньи
В сотню километров.

И нас обоих
Обожгла война,
Обоим показав
Своё уродство.
Поэзия Иосифа сильна.

Вот здесь и завершилось
Наше сходство...

Погадай, цыганка, погадай!

Пусть не верю в ангела и чёрта –
Для меня едины ад и рай,
Нынче душу защемило что-то,
Погадай, цыганка, погадай!

Видишь дом казённый и ненастье?
Благодать, а может быть, раздрай?
Может, всё же дашь осколок счастья?
Погадай, цыганка, погадай!

Может, нынче я тебе поверю,
Хоть в делах подобных – разгильдяй.
Я прошу – открой надежде двери,
Погадай, цыганка, погадай!

Карты суетятся в танце быстром,
Бубны – радость, пики – чёрный пай,
В такт мастям колышется монисто,
Погадай, цыганка, погадай!

Далека ли жизненная планка,
Или близок мой последний край?
Ну, наври с три короба, цыганка!
Погадай, цыганка, погадай!

Поиск идеалов

Ты «брошен в жизнь, как в вечное сраженье» –
Мы помним эти Шиллера слова.
В умах великих каждый день – броженье,
Найдёт ли идеалы голова?

Да, презираем мы без действий годы –
Явился Гёте с истиной простой:

«Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идёт за них на бой».

От боя невозможно уклониться –
Наступит сеча, только дайте срок!

«И вечный бой, покой нам только снится» –
Давно заметил гениальный Блок.

Идти на бой – отнюдь не значит биться.
Сраженья, битвы, драки? Вовсе нет!
Поэт! «Душа обязана трудиться!» –
Известен Заболоцкого завет.

Как видим, было сделано немало,
О счастье, идеале вновь твердим ...
В любой эпохе жаждут идеала,
Но, к счастью, идеал недостижим.

Пятигорская трагедия

Всё было так же, как всегда,

Ничто не тронуло природу –

В Подкумке шалая вода,

Резвясь, Кавказу пела оду,

На скалах обнажался мел,

Струился аромат акаций,

Узорчато зефир звенел

В воздушной арфе Бернардацци,

Вершины, сонные слегка,

Близ них – края небесных тучек …

Лишь умирал у Машука

Тенгинского полка поручик.

Размышление о маяках

Ах, сколько маяков
Мне в жизни повстречалось!
И каждый был готов
Мне помаячить малость.

Свинарка и пастух
Служили маяками,
Но оставался глух,
Нетронутый огнями.

Я с маяком связал
И рифы, и торосы,
Лихой девятый вал,
А мне – про опоросы!

А мне – про чабанов,
Отары и зимовки.
В маяк возводит плов
Фальсификатор ловкий.

И моря не видать –
Кругом шиши да фиги.
Повсюду тишь и гладь,
Удои и настриги.

Не стало маяков,
Пропала бригантина,
Далёких берегов
Забытая картина.

И я в глухой тоске
Прошу: «Ну, дайте море!»
На скалах и песке
Мечтаю о просторе.

Пусть факел иль дуга
Сияют сквозь туманы,
Мне память дорога,
Она – что в сердце рана.

А коль не будет так,
Скажу морской элите:
– Я сам себе маяк,
И сам себе смотритель!

Старый рыцарь

Жизнь не раз брала меня на вилы,
Но крепился, нервы мог унять…
Мне сегодня место уступила
Девушка в трамвае номер пять.

Я не в силах скрыть своей досады,
Что буравом вертится в мозгу:
– Что Вы, что Вы, девушка! Не надо!
Я ещё вполне стоять могу!

Грудь надул, вовсю расправил плечи,
Посмотрите, чем я не орёл?
Юноша, стоявший недалече,
Удивлённо головой повёл.

Обращаюсь к девушке прелестной,
Соблюдая прежний антураж:
– Милая, не уступайте место,
Не желаю выходить в тираж!

Татьяна Гнедич (1907 – 1976)

Находясь в заключении,

она по памяти перевела

около двух тысяч

строк поэмы Д. Байрона «Дон Жуан».

                                           Из биографии Т. Г. Гнедич

Октавы Байрона во Внутренней тюрьме

«Большого дома» рядом, на Литейном.

А раньше говорили – на Шпалерной,

Напомнив о тюрьме и о суме.

Здесь всё растоптано. Разбито реноме,

Но ты опять в стихе благоговейном,

В спасительной работе душегрейной

Вновь на свету, не в одиночной тьме.

Но кто сатрапам – Байрон? Кто – Поэт?

Есть приговор – в Сибирь на десять лет,

По лагерям. Плюс пятилетье ссылки.

Таков был пресловутый гуманизм –

Иначе не построишь коммунизм!

В людских полях свирепствуют косилки…

Экскурсия на гору Кольцо

Он вернулся явно огорошенный.
Гнев с него, как из брандспойта, шёл:
– Дырка на скале! Чего хорошего?
Ну чего в ней Лермонтов нашёл?

Бравый мой сосед, строитель Умани,
Басом санаторий потрясал:
– Надо же! Экскурсию придумали!
Что я – дырок в стенах не видал?

Но гора Кольцо не опечалилась,
Просто подарила мне сюжет:
Михаилу Лермонтову – нравилась,
А прорабу Усаченко – нет…

Юбилейное

«Родился двадцать седьмого мая
одна тысяча девятьсот сорокового года…»

Выписка из свидетельства о рождении

Да, мне сегодня семьдесят уже!
Года, как гири, на ногах повисли,
Как ни крути, на этом рубеже
Обстреливают тягостные мысли.

Себя спрошу: «Доволен ли собой,
Взойдя на эту, из годов, вершину?»
«Обзор широк, а силы бьют отбой», –

Отметить объективно не премину.

Грохочут годы, словно это – фронт,
Наносят мне чувствительные раны,
Но сверху виден дальше горизонт,
И я рожаю всяческие планы.

И подставляет Жизнь своё плечо,
И поклоняюсь этой новой свите:
Уж не такой я древний долгожитель,
Да мне пока что семьдесят ещё!

Я столько раз бывал за рубежом

Я столько раз бывал за рубежом,
Что страны и не вспомню поимённо,
Я видел знаменитый мост Патона,
Простёрший крылья над седым Днепром.

Я посетил немало дальних мест,
Желанье странствий – это в нашем вкусе.
Вот маленький отважный город Брест
В лесной многострадальной Беларуси.

Да разве всё уместится в строку?..
Воспоминаний томная нирвана:
Здесь розовые камни Еревана,
Фуникулёр в сиреневом Баку.

Тбилиси оживает в унисон,
Шумит Кура, её внизу не видно,
Приняв на плечи старый Пантеон,
На город смотрит древняя Мтацминда.

И Азия была в моей судьбе,
Где шашлыки и поутру похмелье,
Угрюмое Варзобское ущелье,
В халатах пёстрых яркий Душанбе.

Какой клубок далёких кинолент,
И каждая из них – для песни стимул.
Встаёт в воспоминаниях Ташкент,
Алайский рынок сеть свою раскинул.

Ах, как воспоминание свежо,
Как будто смотришь старый телевизор…
Совсем не зная, что такое виза,
Я столько раз бывал за рубежом!