* * *
он был из плоти он был из крови
он мёрз – зима
и на младенца сквозь дыры в кровле
смотрела тьма
дым над трубою свивался в кольца
крутил вертел
звенели мухи и колокольцы
не спал вертеп
не спали люди трава деревья
речная муть
и ночь стояла от удивленья
забыв уснуть
блестела в сумраке шея бычья
гудела печь
мир был заношен до неприличья
валился с плеч
волхвы талмуды свои листали
осёл вопил
судьба чернела над ним крестами
своих стропил
казалось всё ожидало знака
и час настал
Мария пела архангел плакал
ребёнок спал
* * *
любовь – привычка умирать
и душу с пола подбирать
без кожи быть и без костей
а никакая не постель
любовь – сгорая от стыда
ответить «нет» подумав «да»
и с сердцем вырванным в руках
оказываться в дураках
любовь — не сеять и не жать
убитым на земле лежать
и знать что это не война
а только он или она
* * *
по лестницам чутким как лист
слонялось бездомное лето
и дул «эвридику» флейтист
по скверному радио где-то
недаром из кожи он лез –
давил на лады и на жалость
чтоб музыка с чистых небес
в чадящую бездну спускалась
туда где ни пифий ни фей
ни сказок с финалом счастливым
куда если сходит Орфей
то разве с похмелья – за пивом
где спиртом бодяжат беду
и песни слагают из крика
где жизни иной чем в аду
не хочет сама Эвридика
где солнце как смертный обол
не слаще чугунного люка
где тащится время как вол
под светлую музыку Глюка
* * *
и потому что Вас мне не обнять
мне в утешение дано понять –
как дождь растёт из облака на плечи
как падает душа – до облаков
и как земля поёт – без дураков
и целым стать стремятся части речи
за то что я вдали от Ваших уст
мне дан страниц неопалимый хруст
и сердца стук о сомкнутые веки
и жизнь в бреду пока ещё бреду
и счастье первой попадать в беду
и дар входить в одни и те же реки
и оттого что я для Вас никто
мне кажется что лет так через сто
Вы взятый в херувимы Безначальным
в какую-нибудь летнюю грозу
мой силуэт заметите внизу
и на секунду станете печальны
И. С. Б.
Нетрезвый ветер шёл, сбивая крыши,
на жестяные вывески брюзжа.
Часов соборных скаредные мыши
полуночного ждали дележа.
Луна скрывала оборот медали
от каждого – будь Ганс он или Жан,
и тени сторожей напоминали
уютные кошмары горожан.
А тот, в ком злые звуки рыли норы,
один от лба не отнимал руки.
И превращались в ноты кредиторы
безропотные, будто должники.
И становились музыкой поклоны
униженные просьбы, глупый быт.
Вонючие чернила за полкроны
вливались в фугу, забывая стыд.
«Ах, дети! Ах, безмозглые вельможи!
Ах, чертова бутылочка вина!»
Но лез мотив, как волосы из кожи,
сшелушивая с лысин времена.
Еще! Еще! Пиши! Гони галопом!
Увешай стременами нотный стан!
Пусть кресла льнут к великосветским жопам,
но ветер оседлает Иоганн!..
«Откройте окна! Да пошире – душно!
Будь проклята бездушная страна!»…
И длится ночь, и жизнь ему послушна,
и музыка, и ветер, и луна.
* * *
здесь мой свитер заношенный колется
потому что он дёшев и груб
и как в недорисованных комиксах
облачка вырастают из губ
здесь зима – до единой детали
и метель в неё мечет ножи
здесь нас ангелы нарисовали
да забыли слова приложить
здесь любовь на заснеженном глобусе
в бессловесной сиреневой мгле
в уходящем трясётся автобусе
что-то пальцем чертя на стекле
* * *
настанет день когда умолкнут речи
иссякнут бури разбредётся рать
и крыть нам будет некого и нечем
и никого не будут убивать
притихнут те кому сейчас неймётся
заткнутся первачи и крикуны
и никому на свете не придётся
бояться нищеты или войны
вожди и судьи захлебнутся кровью
их не спасут ни золото ни медь
и всё что было тронуто любовью
теперь уже не сможет умереть
ни горя ни грызни за корку хлеба
ни пошлости ни мелкой суеты
но только жизнь и океан и небо
и детский смех и творчество и ты
* * *
Где же живёт мое счастье? Нигде.
Так называется эта далёкая местность
на полпути из Отчаяния в Неизвестность,
в тысяче миль от Спокойствия – ближе к Беде,
в царстве подстреленных птиц и несбывшихся снов.
Там, где у прошлого нет над влюблёнными власти,
в доме из вздохов, нечаянных взглядов и слов.
Там проживает моё невозможное счастье.
Учит святых, оставляя следы на воде,
пляшет с чертями и в сны мои входит без стука.
Где же живёт моё счастье? Да, в общем — нигде.
В том-то и штука, о, Господи, в том-то и штука.
* * *
Верона спит. Её ночник – луна.
Чернее сна лишь шрамы на бумаге.
Отяжелев от скуки и вина,
спят удальцы, во сне сжимая шпаги.
Верона спит. Но храп похож на стон.
Над городом смертельная истома.
Свеча коптит. Увял её бутон.
Грядёт чума на оба ваших дома.
Верона спит. И эти двое спят,
покуда автор пишет предисловье.
А за строкой столетия летят
и словно вены набухают кровью.
Верона спит. Беспечно спит, пока
далёкий бард не воплотил затею
и как кинжал нацелена река
в её почти фарфоровою шею.
Верона спит, пока пусты листы
и, кажется, бледны от предвкушенья,
ведь через час сожгут её мосты
и солнце вздёрнут, как сигнал сраженья.
И вот тогда сойдутся все концы.
Поэт отступит, дописав посланье.
И отдадут безумные отцы
своих детей невинных на закланье.
Очнётся яд и закипят клинки,
и вздрогнет мир от траурного звона,
и смерть, как точку на конце строки,
сотрёт любовь… Но – тише! – cпит Верона...
* * *
Свершилось – он её поцеловал.
Неважно – где, неважно – кто, впервые,
как будто петли оборвав дверные,
к ней Бог вошёл и вечность даровал.
Над ней уже безумствуют с утра
ветра и распевают «а капелла».
А после полночь сделалась светла
и сердце к звёздам выпрыгнуть хотело.
Над нею счастье строит купола
и светлый рай рисует ангел мелом,
но вечность девочке, с её земным уделом,
как туфелька хрустальная мала...
* * *
Вдали от городской жары,
От чёрных крыш и шпал
Таскает волны за вихры
Голубоглазый шквал.
Насильно строит их в ряды
И гонит на таран,
Туда, где в рот набрав воды,
Спит жёлтый океан.
Где острова и корабли
Стоят у входа в рай,
Где жизнь, шагнув за край земли,
Не держится за край.
Где спит, пока волна в пути,
Всё, что умеет спать,
Где больше, чем до девяти
Не принято считать,
Где каждый след уйдёт в песок,
Где каждый миг – лови,
Где все мы лишь на волосок
От смерти и любви.