Марина Марьяшина

Марина Марьяшина

Четвёртое измерение № 26 (446) от 11 сентября 2018 года

Мы почти трава, ветер и облака

* * *

 

Дед чекушку достал, говорит, с ней душа не болит,
Бабка пилит и пилит, и осень уж больно сыра. 
Сядем в кухоньке ветхой, расскажешь про свой неолит,
Как мальчишеский мир поглотила ночная дыра.

Что теперь говорить – промусолены фото и дни
Мутной слизью сползают во тьму от обрюзгших окон.
Если травы сомкнутся над нами – хоть дли, хоть не дли –
Черкануть бы – что вспомнить, придумать – молиться о ком.

Вот он – мой поминальник: пустая как сон, колея,
Беспросветный декабрь, расколотый молнией дуб.
Таганрогский залив, я протухшая килька твоя,
Из сибирской тайги на бетонку поставленный сруб.

Вот мы, Господи. Дальше-то, дальше-то что?
Вдоль свинцового неба гербарий деревьев, огни.
В пустоте междустенной сквозняк, шевеление штор.
– Внуча, шапку надень, заболеешь, пальто застегни.

 

* * *

 

Пробудишься ль от сна векового, проснёшься ль с утра –
Предстаёт середина апреля в размытом окне,
Капюшон пустоты, бестелесья ночная чадра
Глушит посвист мирской, мельтешенье болотных огней.

Где-то над потолком, между полок, на пыльном шкафу
Тишина говорит, сверху вниз протянув позвонки:
«Сколько помню себя, сколько в комнате этой живу,
Затыкали мне рот и горланили, кто до скольки».

Может, я ещё сплю? Вот и лёгкое тело внизу 
Как чужое, маячит по свету, лежит в темноте.
Но когда в кулаке зажимает пустую слезу,
Ощущаю биенье в груди и тепло в животе.

 

* * *

 

Хочешь – спасу́? 
Уедем смотреть ковры.
С Щёлковской ходит автобус до Бухары.
Там золотые луны несут к столу,
Курят насвай и молятся на полу.

Хоть поглазеем, как они там без нас,
Масляных красок купим своей земле.
Что она видела, серая как весна,
В стёганый войлок вдетая на семь лет?

Мёрзлый асфальт, гранитный пустырь в дыму...
О, не молчи, неужто и ты ослеп?
Хочешь, спасу́? – и голос летит во тьму,
И светофор врубает зелёный свет.

 

* * *

 

Где играют в «выше ноги от земли»,
Где в крапиву с гаражей сигают на спор,
Ведьмы-вьюги песни завели,
Ключ заброшен, сонный морок наслан.

 

Только ветер флейты костяной
Из листвы совьёт гнездо сорочье,
Скоро-скоро снег пойдёт стеной,
Грамоты охранные сострочит.

 

Нечего и вспомнить: ночь, метель,
Скомканная простынь на диване.
Прозелень на сером. Что ни день –
Веток оголённых дотлеванье.

 

Мне ли верить в проблеск подо льдом,
В хлебный мякиш, в сытое кочевье,
Если беды сносят на потом 
На ветру звенящие качели?

 

* * *

 

Сигарету стрельну на Цветном,
Напишу пустотелый центон.
Хмарь небесная, улиц канаты крепки,
Тонок серый ледок у Москвы у реки – 
Хрупок так, что пою не о том.

 

Световые колосья колышет вода
Мягко ль, сладко спалось-то? Поедем куда?
Когда век шелуха шевельнётся во льду
Привечать жениха на мосток не приду,
Ни за что – ни про что, никогда.

 

Вечер тих, голограммен, пластмассов – 
Перебор, неестественность красок.
Терракотовых сумерек редки штрихи.
Тем, кто жить не умеет – раз плюнуть – стихи,
И кровавые слюни размазать.

 

* * *

 

Измеряя дней длинноты грохотом товарняков,
Сколько ни крути кино ты, всё ж расклад таков,
Что пока не лопнет шарик, не взревут ветра,
Будет сажа с грязных шаек литься из ведра.

 

Там, где в сиплых трубах воет мутная вода,
Кроме вони ничего нет, сгнили провода, 
Судно ветхое под нами село – значит – мель.
Мне ли требовать «погнали!», жаловаться мне ль?

 

Жвачкой из дерьма и пепла, массовым сырьём
С детских лет кормилась-крепла во дворе своём.
Как и все, кто рос похоже, стоя на костях,
Пялюсь тупо, толстокоже на червлёный стяг,

 

И когда бегут заставки, светом свет поправ,
Равно мне темно как в танке, стёкол пуст оплав,
Ври ж тогда, греша на почерк, напоив тщетой,
Про январь и майских почек вздох очередной.

 

* * *

 

По рытвинам и впадинам траншей,
По мусору, забившемуся в щели,
Гадаю: где прицел, а где – мишень,
Где цель моя, и есть она вообще ли?

 

Не там ли, где на щебень грязь текла,
И торгаши лаванду предлагали,
В коричневатом ободке стекла
И в слякоти осенней под ногами?

 

Я девочка. Иду по холодку,
Смиряю, выхолащиваю грёзы.
Нет, из Ашана сумки волоку,
И ветви с фонарями перекрёстны.

 

Чтоб наклоняться к сонному челу,
И вещи упорядочивать в схроне,
Я растворюсь, не зная, что к чему,
И можно ли оставить что-то кроме.

 

* * *

 

Искать подвоха, думать по ночам,
Что предадут, что вышвырнут с квартиры,
Что волчий месяц в стане половчан
Ещё вчера в бараний рог скрутили.

 

Чтоб не было житья тебе и мне,
Забитым в ящик с овощного склада,
Придут и скажут – «встать лицом к стене»,
И «завтра по утру явиться надо».

 

Пока вы спали, люди жгли дома,
Бросали вещи, резали скотину.
О, счастье наше, долгая зима,
Монетный двор, где серебра с полтину.

 

Кто здесь на воле? Облака – и те 
Плывут по курсам эвров и пассатов,
Вдоль улиц, утонувших в духоте
Изношенных дорожек полосатых,

 

Иссохший август обратился в слизь,
Клочком земли, сверкнувшим под лопатами. 
И тесно так, что ветки напряглись,
Чтоб наливные яблоки не падали.

 

Сказка

 

Говорили, атаман больно крут:
Зорче сокола, что бдит на суку.
Меч булатный поднимал, точно прут,
Вражьи головы рубил на скаку.

Приходили, подносили дары,
Собирали юных дев со дворов.
«Кони быстры, да кинжалы остры»,-
Настращали старики будь здоров.

Сладу не было волхвам в татарве,
Хоть камлай, хоть руны режь – ладен-дюж:
Высоки стоят шатры на траве,
Чисто поля полотно, хоть утюжь.

За три моря лес железный высок...
Крошки, внучка, не мети со стола.
Примечает воронёный висок 
Бусурманская кривая стрела.

Вьётся горлица – то оземь, то вверх.
Натянуть ли тетиву, разорвать? 
Под прохладными прожилками век
Сон под утро, как заря, розоват.

Расступились золотые щиты,
Плевел солнца на ветру подожжён.
Вот и свиделись. Но дышишь ли ты?..
Тут и сказочке конец подошёл.

 

* * *

 

Вот представь: мы лежим в тени зарослей ивняка
– Мы одни? 
– Одни.
Мы почти трава, ветер и облака.
А вокруг – смотри –
Ни в сравнение нам, 
Удачливей и сильней.
Нас поймёт пакет и гнилой банан, 
Больше никто и не.
Ибо мы покинули дантов круг
Прибыли и затрат.
Мы трава. Сплетение ног и рук. 
Девочка и солдат.