* * *
За рощу я,
И за пущу я,
Заросшая
И запущенная...
Ты выдал пролазе-осени,
В барсучьи её полосины,
В пролысины и бочажины,
Где окуни у́же скважины.
Со всею её волынкою –
С цирюльничеством и с линькою.
Уволенная, расхлыстанная,
Не хвойная я, а лиственная!
Что ж в рёв над седьмою кожею
Обдирня твоя негожая?
Им надо, чтоб мелкотравчато,
А слой ошкурят – муравчато!
Приспустят чулком – а зелено!
А так зимовать не велено.
Не выстоялась,
Ну, казни меня!
Клин высвистал,
Да не с ними я…
Заглохну,
Увязну лишкою,
Невольницею-хвальбишкою.
Простынут от тёсел ямины...
Прости меня, неслиянную!
Рождение
Адриану
Мне шесть утра. Пришла пора
Покинуть первозданный морок,
Где нет сегодня и вчера.
Мне шесть пятнадцать… тридцать… сорок.
Мне неповадно, валко, шатко…
Мир безнадёжно переврёт,
Какая боль, какая схватка
Сопровождала мой черёд.
Всё ближе свет, проход всё уже,
Всё неустойчивей штатив.
О том, что ждёт меня снаружи,
Я не имею директив.
Но добытийные виденья,
В залог схороненные мной
На самом дне, на дне рожденья, —
Не отберут на проходной.
* * *
Не переплюнешь слова покаянья
Через губу...
Эти проплешины, эти зиянья,
Эти табу!
Вдарь головой в потолок огоньковский,
Вырвись из рук –
И заблукаешься: вот он каковский –
Чтения круг.
Ты не устал, добросовестный критик,
Сроки мотать?
Много в науках различнейших гитик –
Дай почитать!
Я ли кичиться закваской заштатной
Потороплюсь?
Юность моя в мини-юбке цитатной,
Грех мой – педвуз!
Как зачинаю и как я рожаю,
Вам ли не знать?
Этих... ну как их... кому подражаю,
Дай почитать!
Понаторевший в забористых ковах
Для дураков,
Где матерьяльца набрал ты для новых
Патериков?
Юность моя в красноглазой герани,
Прелая гать!
Пропуск на право сиденья в спецхране
Дай почитать!
Вызрела плоть в безвоздушье кримплена –
Не перемочь.
Плачь, невостребованного колена
Блудная дочь!
Примешь подачку из рук скудоума
За Благодать,
Выживший выкидыш книжного бума:
Дай почитать!
Академическим компрачикосам
Видно насквозь,
Эким винтом и с каким перекосом
Выгнута кость.
Орденоносцем иль форточным вором –
А помирать...
Ну уж хоть подпись-то под приговором
Дай почитать!
Бал
Единожды спустив коту дикарство,
Заделывает тушинское царство
Прореху миром – так заведено
В мешке непредсказуемых отсрочек,
Фатальных каламбуров, краестрочий, –
Чти сверху вниз, кому посвящено.
Да, это он, оставленный на семя,
Торговый выкрест, земец-иноземец,
Толмач слоновый Кизолбай Петров.
Здесь депутат Верховного Совета
И царь бескнижный, грамоте не сведый,
Так или эдак ставят на воров.
Пиши закон, а выйдет душегубство,
Дитя роди – сугубое сугубство
Его отметит, разведя в веках
С сиамским братом из одной опары,
И вылепит мистические пары,
И вразноброд расставит на лотках.
Ах, так бы влёкся суженый к невесте,
Как озабочен церемониймейстер,
Чтоб по размаху огнепёрых крыл
В фигуре исторического бала
Тень со своею затенью совпала
И чтобы каждый по теченью плыл,
Пронумерован, взыскан льстивой сводней –
Тот из Эдема, тот – из преисподней, –
И эти грани отметает Бал.
За дам легко прослыли кавалеры,
Засеменили шеры и машеры
(И чтобы каждый – плыл, а не стоял!),
Вот спаяны помазаньем и сплетней
Два Николая – первый и последний.
Последнему наследник обагрил
Мундир – и каламбур готов лукавый,
И царь, метафорически кровавый,
Кровавой сворой выведен в распыл.
Один получит Крым, другой – Цусиму,
Амвросию не вняв и Серафиму
Не присягнув, под маской в пол-лица
Танцуйте, государи-антиподы
Единственной фамильи и породы,
Да противуположного конца.
Кто в наших далях вашу камарилью
Займёт единомысленной кадрилью, –
Кругом то недогляд, то недород.
И лжецаревич девятьнадесятый
Рукою помавает вороватой
Наследнику – и манит в хоровод.
Приверженный значительным идеям,
Был самозванец греком, иудеем,
Латином, турком, лютором и проч.,
Потёрся в шкуре йога и даоса...
А жертвенный наследник у матроса
На шее виснет и не спит всю ночь...
Бал подбирает и тасует пары,
И то и дело назревают свары,
И веера топорщатся в углу.
И на хлыстовский вальс, ревнив и плутен,
Спешит зазвать Столыпина Распутин,
А тот нейдёт и гибнет на балу.
А кто, впадая в самовластья морок,
Там без партнёра делает «семь сорок»,
Большие пальцы в проймы заложив?
Четвёртый Рим он ладит над Москвою
И поражён сухоткой мозговою,
Предания земле не заслужив.
И кто, как этот, на коленца ярый?
И кто страстями здесь ему под пару?
Толстой-отступник? Аввакум-распоп?
Лихой у нас танцкласс, благая школа
Коснения в гордыне и раскола, –
Горелый сруб и неотпетый гроб.
И, в розвальнях солому разрывая,
Въезжает в круг Россия сырьевая,
Сменявшая Христа на «Капитал».
Она ведёт: «Горят, горят пожары»,
И ей уж точно не хватает пары,
Её никто не ждет, и кончен бал.
И, восприняв как должное страданье,
В далёкое и дольнее посланье
Её ссылает спонсор или шеф,
Чтоб начинала – сызнова здорово –
Плясать от печки в Ницце, как в Перово,
И в Вермонте, что столь похож на Ржев.
* * *
Втяну, привставши на носки,
Потустороннюю прохладцу...
Пускай там не видать ни зги!
Смерть – тоже способ повидаться.
В гроб, точно ива в водоём,
Клонюсь, клонюсь – и всё мне мало.
С тех пор, как не были вдвоём,
Я головы не подымала.
Едва ли вживе был ты ближе,
А вот сейчас – заподлицо.
Смотрю на мёртвого – и вижу
Перемещённое лицо.
* * *
Если смерть – панацея от скрипа дивана,
То пускай не нирвана, но всё без обмана.
Гильотина от насморка, слово от дела…
Мать ученья, матчасть – повторять надоело,
А по новой учить – несварение мозга
Получить, пока в бочке не вымокла розга.
И не вычислить ни за какие коврижки,
Кто гуляет в шиншилловом скромном пальтишке –
Возглавляет она комитет колымажный,
Или зам по развитию шкуры продажной,
Или пресс-секретутка развесистой сети,
Или просто овца… Разберутся и дети,
Что к чему и какая летит иномарка,
И какого нам ждать к именинам подарка.
Это знал и её непосредственный грумер,
Только вот поскрипел-поскрипел, да и умер…
Я одна ни мур-мур, ни тум-тум в этом рынке,
Ни синь пороха, ни опиатной росинки…
* * *
Меня не любит зеркало одно –
Лицо моё в нём жалко и грешно,
Крива фигура, коробом одёжа.
А ведь в иное поглядишь стекло, –
Не ах, конечно, но в глазах светло
И не крива пословичная рожа.
Зачем опять я подхожу к нему,
Пристрастному к уродству моему,
Раскрывшему обман благообразья?
Зачем тьмократно кану в эту тьму
И глаз не отведу ни в коем разе?
Чтоб жидкой ртутью смоченный металл
Предательски врасплох меня застал
И мертвенно отобразил на глади.
Насильно мил не будешь – и не лезь, –
Вся правда о тебе таится здесь –
В нелюбящем, отсутствующем взгляде.
Гопник, срезавший мой кошелёк
Под прострации злую сурдинку,
Не пришёл – и со мной не возлёг –
От ристалища и поединка.
Не особенно я молода,
Чтобы требовать ласк и свиданий,
Но ещё завожусь иногда,
Если высплюсь и выпарюсь в бане.
– Божий бич! – говорю, не сменя
Ни полслова в приветствии гуннам. –
Значит, снова избрал ты меня,
Предпочтя и богатым, и юным?
Как бы свился с привоем подвой!
Жаль, что нежность – убойная сила.
Не побрезгуй, рискни головой –
Поцелуй меня, новый Аттила!
Не печалься, что нет куража!
Сколько раз под покровом либидо
Начиналось родство с грабежа,
А любовь начиналась с обиды!
Голливудский отвалится китч,
И останется детский затылок...
Так куда ж ты бежишь, Божий бич?
Иль не щедро тебе заплатила?
И куда ты звонишь наугад,
Отлистав телефонный двухтомник,
И толкаешь – и пальцы дрожат –
Мой жетончик в монетоприёмник...
* * *
Театрализовала транспорт тесный
Компания глухонемых детей
Своей беседой бурно-бессловесной
И вопиющей пластикой своей.
Заворожила эта пантомима
Всех говоряще-слышащих вокруг
Без помощи костюма или грима,
А лишь усильем мышц лица и рук.
Здесь не было повторов и дефектов
Или манеры подбирать слова,
Ни оговоров и ни диалектов —
Того, чем речь изустная жива.
Здесь монолога не перебивали,
Был цепок каждый взгляд и не дремал.
Глухонемые дети ликовали,
Когда их собеседник понимал!
Они сошли на остановке нужной
И на ходу моих коснулись плеч.
И я вдруг ощутила, как натужно
Стремятся связки звук живой извлечь...
* * *
За всё, за всё меня прости!
За регистрацию компьютера в сети,
За хромосом набор, за выборов итоги,
За куздру глокую, за пробки на дороге.
Ещё за то меня прости,
Что, трепыхаясь в бережной горсти,
Сомнением себя не утруждаю –
Безоговорочно факт спама подтверждаю.
Китеж
Поэт, не дорожи любовию народной…
Пушкин
Живёшь – день на́ день не приходится,
Ныряешь из дерьма в болото
Своей единоличной Хортицы,
А ведь поговорить охота –
Хоть, в пику жизни, очарованной
Дебильной глянцевой раскраской,
Тяжёлой прозою рифмованной,
Как завещал старик Некрасов.
Ах, до чего не алконостое,
Не сиринное правит племя!..
Хоть про «лихие девяностые», –
Не понимаю, чем не время.
Чем оно хуже всех проглотистых,
Что в базу данных не забили,
Унылых и неповоротистых?..
Что до меня – меня любили
Тогда не только мэны с дринками
И жёнами на пересменке,
Но целыми пластами, рынками
Оптовыми – и без наценки.
Где от подлодки и до лифчика
Всё покупалось-продавалось,
Где Гюльчатай открыла личико,
Олеся вдрызг расколдовалась.
Когда теперь скольжу по вывескам
Под кризисный тихушный кипеш,
Я рынок лицезрю на Киевском
Вокзале – под названьем «Китеж».
Я вспоминаю ту символику,
Тектонику и биомассу.
Там наливали алкоголику,
С бомжом делились. Пусть не в кассу
Весёлые экспроприаторы
Несли, а боссу заносили,
Но олигархи-аллигаторы
Ещё Украйну от России
Не оторвали окончательно,
Бесповоротно не отгрызли…
Какие пироги с зайчатиной,
Какие радужные мысли!
Не знаю, чем я им потрафила,
Предвестникам Сарданапала,
Но молодая злая мафия
Кричала: «Ты куда пропала?»
И улыбалась, белозубая,
Когда я тёрлась у лабазов.
О да, торговля – штука грубая,
Особенно без прибамбасов –
Маркетинга или промоушна,
Рекламных пестрых вышиванок, –
Но выживанье правомочное
Хохлушек тех и молдаванок,
Чьи горла с утреца промочены,
Милей мне нынешних обманок.
Парад всеобщей безысходности
Мне горше старческою горсткой
Уцепленной – без срока годности –
Жратвы диковинной заморской.
Куда пропала я? А вы-то где,
Оксанки, Василинки, Таньки?
Куда девались к вящей выгоде?
В путанки подались иль в няньки?
Где ваше упованье дошлое
Насчет разжи́винки? Оно,
Как моё прошлое,
В пыль снесено.
О, счастье полууголовное,
Ты стёртому подобно файлу –
С артелью женской рыболовною,
С полупудовою кефалью
И с опустелыми руками,
Исколотыми плавниками.
Оставим разговоры на́ вечер.
И я примкну к беседе пылкой.
Я выгодно вложила ваучер,
Я тоже разживусь бутылкой.
Мы не изменим соприродности,
Не поместим, как наши внуки,
С использованным сроком годности
Историю во лженауки.
Ни жилки нам на этом прииске…
Да что сквозь слёз вблизи увидишь!
Куда пропал, вокзал мой Киевский,
Надежды затонувший Китеж?
* * *
По опросам, среди трендов модных
Впереди железный купорос.
Не стреляют – и на летний отдых
Здесь царит ажиотажный спрос.
Двушка здесь дешевле, чем однушка,
Мэр здесь – душка и в чести порнушка, –
Жалко, в щелку не видать ни зги.
А на тему, будет ли войнушка,
Даже и помыслить не моги,
И не смей об этом заикаться
На малопонятном языке.
Пусть жестковолосый камикадзе
Пьёт своё последнее сакэ.
О, виталище, жизнище – не превзойти
Этой степени, ибо не степень,
Но – как «кладбище», «капище»… Жилой хрусти,
Сердцевину высасывай, цепень!
Как в заросшую мочку не вденешь серьги,
Не пробив каплевидную мякоть, –
Алой выступи каплей, на ноготь сбеги,
Запекись – не разваживай слякоть.
Уж и так твоя влага смочила постель
И межгрудие вдоль оросила…
Чёрным горлом руладу кати, свиристель,
Щекочи хохолком что есть силы.
* * *
Никогда не ведаю часапояса,
Даже малой разницы не ухватываю,
В закромах копаяся, в спудах рояся, –
Полседьмое или, там, полдевятое.
До темнадцати меньше, чем до светладцати, –
Вот и всё, что можно понять, пожалуй,
Пред лицом сумятицы, циферблатицы.
Ноги свесить: «Время, где твоё жало?»
Если стрелки есть, значит, есть и стрелочник,
Мозаичник, плиточник и отделочник.
Если зелень прыгает электронная,
В этом что-нибудь надо искать резонное:
Оставаться с таком, кривиться тиками,
Расспросив о роли судьбу-вампуку,
Допытав её, под какими никами
Здесь плагины грузят – любовь, разлуку, –
Чем отлично рыбье от старческого дыхание,
Или Млечный путь от пути дыхательного,
Или массовое сознание
От коллективного бессознательного.
* * *
Возникай, циркулярная мука,
Начинай потихонечку петь.
На игле твоего ультразвука
Я готова сидеть и корпеть.
Без подсчета расчёсов, зализов
Дам насытиться как на убой.
Принимаю твой зуммерный вызов,
Отвечаю бессонной борьбой.
В ложе тьмы, как в глубокой галоше,
Будто в жмурках – на ощупь искать,
Или хлопать и хлопать в ладоши –
Лётной выучке рукоплескать.
Становись беззаконней, безвестней,
Невесомей, паря надо мной,
О, любовь — комариная песня,
Зыбкий зов серенады ночной!
* * *
На даче спят…
Пастернак
И маркиз там де Сад,
И аббат там Прево,
Когда в доме все спят
Или нет никого.
А бывает и так,
Что полслова всего –
И – довременный мрак,
В мире нет никого.
А когда времена
Обступают сполна,
Вот тогда ты одна.
Супергетеродна.
* * *
Хочешь знать обо мне ещё больше? Изволь!
Я живу, как в открытом окне.
Проверяется имя моё и пароль
На сиреневом влажном огне.
На такой глубине совершается боль,
Что наружу выходят лишь камень да соль,
Лишь безмолвие рвётся вовне,
Создавая отскок, рикошет, карамболь…
Что ещё хочешь знать обо мне?