Марат
Багаутдинов

Ёжик в тумане

Печальным ёжиком в тумане
Ты ищешь старые маршруты
Твой мёд разлился по закату,
Твоя лошадка далеко.
Туман исполнен ожиданий,
Там детство спряталось как будто,
Где километры сладкой ваты
И время пахнет молоком.

А во дворе всё та же школа,
Но в ней совсем другие дети,
Вокруг совсем другие люди,
Совсем другие города.
Зверька без возраста и пола
За серой дымкой не заметить.
А мы взрослеть уже не будем.
Нет-нет, не будем никогда.

Туман развеян. Ты на старте,
На повороте б не разбиться,
Когда-то полная эмоций
Летит в окно твоя тетрадь.
А детство за разбитой партой,
Зубрит букварные страницы.
Оно когда-нибудь вернётся.
Его осталось подождать.

Вороны (питерские)

Здравствуйте, Город. Не спите? Бессонница? Понимаю. Курите? Ну а иначе к чему заводские трубы? Я вот по Вас соскучился. Думал, приеду в мае. Чертовы обстоятельства. Да я не оправдываюсь. Глупо.
Гоголь сказал мне, что вы обманщик первого сорта. Врёте, мол, каждым метром основного коллектора. Как я могу ему верить, когда он старый и мёртвый. Когда он не видел яркости НАШЕГО Невского проспекта.
Город, а я встречаюсь с Вашей старшей сестрой. Она сильная женщина. Это у вас наследственное? Она пахнет слойками, алкоголем и пустотой. Да и в отношениях у неё положение откровенно бедственное. Город, смотрите— луна по проспекту катится. Тоже гуляет, как люди. Красивая.
Вы уже спите? Не переживайте. Я буду Вас навещать по пятницам. Город, вы только живите. Вы, главное, не утоните…

Душа

Душа, дышу я? А может, ветер
Наместо нас?
Никто-не-вспомнит-никто-на-свете
Меня не сдаст.
Ты выше, выше. Сидишь на крыше.
Ты в неглиже.
Душа, дышу я и ненавижу
Себя уже.
Живые чаще живут чужими,
А я назло
Не жив, покуда не рядом с ними.
Так повезло.
Душа, ты мёрзнешь сидеть нагою?
Пора душе
Платить за право лишь быть собою
Собою же.
Глупа, немыта и некрасива
Зато верна.
Душа, ты слышишь, мы живы. Живы.
И тишина.

Королева пьяна

Королева пьяна. Попросите каретного.
Королева уснула – больная и бОльная.
От поклонов уставшая. Мертвенно-бледная.
По таким уже плакала Первопрестольная.
У таких, как она, не бывает проигранных
Переигранных партий и замков с оковами.
До зачатья её наказание выбрано –

Очень часто такие рождаются вдовами.
Королева пьяна. Королевство распродано,
Но всё крепче любовь, что бессмысленно дарится,
И крепчают напитки в желудках у подданных,
Чтоб не видеть, как их королева состарится.
Безбородая мудрость да тело бескостное,
И, куда не посмотришь – одни приведения –
Нужно что-то родить, но притом – венценосное.
А, родивши, отдать в монастырь на съедение
Участковой сестре, замурованной в башенке,
Где за тысячу лет всё по-прежнему – молодо.
До момента, когда участковые стражники,
Сообщат, что народ её умер от голода.
Тяжесть прожитых дней размозжает короною,
Перепуганный дьявол за волосы вытаскал.
Но никто не увидит, как плачет бессонная
В полумрачных покоях общаги на Дмитровской.

Наговор

Трудно выбрать проклятье из сотен бед…

Пусть же будет всегда тебе двадцать лет.
За плечами плоди города могил.
Проклинаю тебя на избыток сил.
Получи и владей – вот беда и мор,
А в придачу – держава и наговор»

«Ух ты, горе мое горе,
Горе горькое такое,
Горе вязкое такое – Размочу на наговоре.
В терпеливую землицу-броню
Я тебя похороню-схороню.
Буду горе поливать-поливать,
Будешь, горе, прорастать-прорастать.
Как созреешь, – попадёшь под косу.
Я тебя за три земли унесу.
На базаре уступлю-уступлю
Добрым людям по рублю – по рублю.
Ух ты, горе мое горе,
Горе горькое такое,
Горе вязкое такое,
Убирайся за три моря…»

Новогодние сны

Я разменивал дни на таблетки и сны,
От которых теперь не сбежать, не уйти,
От которых теперь в моём доме тесны
Коридоры. По праздникам давит в груди.
Дед Мороз, он приходит обычно к другим.
И в мешке его чудо пропахло вином.
Только грохот петарды, шампанского дым
Заставляет загадывать всем существом
Чтобы старая жизнь да на правильный лад.
С новым боем курантов всё более ждёт…

Я желаю, чтоб время помчалось назад.
Чтобы каждый удар отмотал один год.
До чудесной и, вроде, счастливой поры.
Где никто не стоит над дырявой душой…

Я пойду этой ночью кататься с горы.
Мне же скоро одиннадцать, я же большой.
Забери меня, мама, в наш старенький дом,
Где сегодня не надо ложится в кровать,
Где красавица-ёлочка вся серебром
Разгорается. Ей до весны догорать.
До весны не сгореть бы. Дожить до весны.
Антидот неизвестен. Хотя бы запей…
Я разменивал дни на таблетки и сны.
Новый год. Пусть он будет немного теплей.

Облаками

Эля, ты стала облаком?
Или ты им не стала?

Борис Рыжий

Слушай меня ушами, – ты стала небом.
Можешь смотреть на землю и плакать часто.
Всё как и раньше. Синий платок из крепа
Скроет тебя от самых земных напастей.
Вечер индустриальный окутай взглядом,
Свой опустевший дом обними руками.
Чтоб не сорваться в горе, поверить надо,
Люди порой становятся облаками.
Люди порой собой рассекают крыши.
Разные люди из однородных линий…

Слепой художник небом тебя напишет.
Он двадцать лет рисует одним лишь синим.
Глухой поэт напишет тебя стихами.
Он двадцать лет назад потерял чернила
(украл художник). Ныне в оконной раме —
Слова, пока стекло не совсем остыло…

Мир покорит художник своим портретом,
Если поэт чернила свои отыщет.
Ставшие небом кажутся им при этом
Будто живыми. Только немного выше.

Роза

Ты будешь розой. Засохшей розой
В хрустальной вазе с пробитым низом.
На миг застывши, посмотришь косо,
И будет воздух тобой пронизан.
Случайно где-нибудь на вокзале.
А ты с ребёнком? А я с гастритом.
Определим, что порой скучали,
Но как-то слабо и как-то скрыто.
А ты когда-то ещё боролась
За право мысли и силу звука…

Стихи порой обретают голос,
Но этот голос такая сука.
А, хочешь, буду писать верлибром?
А, хочешь, белым? А, может, прозу?
Пожалуй, глупо, покуда фибры
Парализованы. Помнишь, роза,
Как ты когда-то играла в музу,
А я в поэта. Нам было вздорно,
Нам было… Это не важно. Мусор.
Ты будешь розой. Я буду в чёрном.

Сказка

Я расскажу тебе сказку о царстве далёком,
Где ритуалы забыты и кладбища тоже.
Может, не будешь сегодня бродить одиноко,
Горем глаза прожигая случайным прохожим.
Я расскажу тебе сказку. Тебя не хватает
На расстоянья, на боль расставаний навечно.
В сказочный мир, как на месяц назад, улетая,
Ты не сорвёшься. Проверено. Сверено. Вечер.
Я расскажу тебе сказку. Закройся! Не слушай!!!
Так не бывает! Не верь, мы с тобою не дети…

Выйди во двор. Посмотри – отражается в луже
Город без кладбищ. Один на огромной планете.
Я расскажу тебе сказку в преддверии ночи.
Смысл её, как ботинок, потёрт и потаскан.
Слушаешь?
Слышишь?
Скучаешь?
Ты справишься!
Хочешь,
Я расскажу тебе самую добрую сказку.

Сломанные рёбра для Екатерины

(посв. Больной, умершей на моих руках)

Впереди невиданные выси,
Добрый образ мужа-старичка,
Факт не/смерти больше не/зависит
От прямой реакции зрачка.

Неудачно, в самом центре лета,
Будущего часа не нашёл
Человек. Помянут сигаретой.
Человеку будет хорошо.

Два цветка до следующей даты,
Мёртвый взгляд исполнен серебра.
Два часа по правилам палаты.
Два случайно сломанных ребра.

Страшно, безболезненно и хрупко,
Небеса печальные пока,
Словно с горя вымокшую губку,
Кто-то выжимает облака.

Солнце в тарелке

Капот машины страшной змеей украшен.
Когда бы знать, что вправду на смерть увозят…
Ты помнишь, бабушка, детские годы наши?
Ты видишь, бабушка, детские наши слёзы?
«На завтрак чай да чаёк, на обед — чаище»
На ужин – сказка о том, как живут кометы.
А знаешь, данность тебя безуспешно ищет
Глазами внуков, напрочь лишённых лета.

А помнишь, как пугала нас мёртвым взглядом.
Порой до суток. Мы же, тебя нашедши,
Вязали банты, красили нос помадой.
Прости нас. Ты была тогда сумасшедшей.
Прости нас. Ты была бесконечно мудрой.
Прости нас. За слова и нехватку роста…
Да, кстати, приходи как-нибудь под утро,
С последней грустной сказкой, о том как просто
Хвостом кометьим к вечности прикрепиться,
В которой всем хватает любви и чаю…
Пусть будут Богом прокляты те больницы…

А знаешь, бабушка, я по тебе скучаю.

ТУК-ТУК

Тук-тук

Тук-тук

А ведь чей-то муж.

И, может быть, чей-то друг.

Так вот жил-поживал,

Дышал… А потом не дышал.

И вот – всё, что жизнью воздано –

Бирка на ногу – «неопознанный».

А они такие красивые, такие белые.

А они такие милые, такие несмелые.

И на лицах всегда одно – недоумение.

Мол, совсем и не так представляли себе спасение.

Но они – такие красивые. Такие белые.

Так и хочется подойти – спросить, что они тут делают.

А хочешь, покатаю тебя по коридору, пока никого нет.

Вон – на лестнице свет. Прямо всё для тебя – и тоннель и свет

От горла и до паха весь распаханный, перепаханный.

Зато теперь у тебя всего две заботы – лежи да пахни.

Говорят, все дороги ведут… Точно! Рим – это здесь.

А остальное… Отче наш сущий, … даждь нам днесь…

Он тоже был маленьким и таскал медведя за лапу.

Вниз головой, не боясь плюшевого покалечить.

Мама учила: ему же больно. А если тебя бы…

Он теперь санитар и хватается за ноги человечьи.

Со стороны даже куклой перевёрнутой грезится,

С одной лишь разницей – человек тяжёл и упруг,

Подбородком/затылком стуча по ступеням лестницы –

Тук-тук.

Тук-тук.

Всегда снится ему один и тот же сон.

Будто бы он – Харон.

Но каждую ночь Лета все мельче и уже.

И вот уже можно в брод.

Все бегут обратно,

Кричат, что он им больше не нужен…

Он просыпается.

Плачет.

Кому-то же нужен он…

Пока верещат циничные холодильники.

Пока утро не устанет кричать голосом будильника.

Вставай – живи и пахни – чей-то сын, чей-то внук.

И тук-тук.

Тук-тук.

Тук-тук.

Тобой

Снегом покрытый город. Тобою белой
Небо ложится.Нотамипоасфальту
Память стреляет. Помнишь, когда-то пела
Грустные песни мягким своим контральто.

Свет фонаря тобой неизменно рыжей
Напоминает, кто в этой книге Мастер,
Кто просто так, с утра прогуляться вышел…
Люди не часто прокляты словом «счастье».

Ветер твоим дыханьем,ужехолодным,
С севера дует – жёсткий и злой – такой же.
Знаешь, сегодня стало ужасно модно
Думать тобою, жить и, пожалуй, больше.

Раннее утро.Дворники одиноки
Ибо суббота. Солнце идёт на вынос…
Ближе уже не будет. И пусть дороги
Тысячекратно множат тебя на минус.