* * *
Заболев, я думал о коте, –
С кем он будет, ежели умру?
О его кошачьей доброте,
Красоте; и прочую муру
Думал я и спрашивал: ну вот,
В душной предрассветной тишине
Так же, как ко мне подходит кот,–
Подойдут ли ангелы ко мне?
И пока расплавленный чугун,
Застывая, сдавливает грудь,
Будь бобтейл он или же мейн-кун,
Без проблем забрал бы кто-нибудь.
Вьюгой завывает месяц март,
Провожая зимушку-зиму,
В подворотне найденный бастард
Нужен ли окажется кому?
Если доживу до декабря,
Буду делать выводы зимой:
Те ли повстречались мне друзья?
Те ли были женщины со мной?
Никого ни в чём не обвиню.
И, когда обрадованный кот
На кровать запрыгнет, – прогоню:
Он не гордый, он ещё придёт.
Без обид на свете не прожить;
Но, когда настанет мой черёд,
Сможет ли Господь меня простить
Так же, как меня прощает кот?
Кладбищенская элегия
Как при входе в Новодевичье
Повстречались два кота, –
Словно в песнях Макаревича, –
Хуета и маета.
Чтоб помериться силёнками
Повстречались те коты,
Где качают головёнками
Над могилами цветы.
Осень светлая, воздушная,
Как во сне или в мечтах,
Словно вера простодушная
В мир, стоящий на котах.
У последней тихой пристани,
Друг за другом в аккурат,
Либералы с коммунистами
Меж дворянами лежат.
Кто голубенький, кто аленький –
Всё равно – среди могил
Тихо вылез карлик маленький
И часы остановил.
Скоро снег повалит хлопьями;
Но пока ещё – легки –
Меж крестами и надгробьями
Доцветают ноготки.
* * *
Мой кот не знает, что умрёт.
А я – не знаю – как…
И лес умрёт. Не так как кот,
А как-то так – хуяк! –
И нет ни елей, ни осин,
Не станет ничего.
Мой кот глядит, как будто сын,
Родное существо.
А лес стоит, поджав живот,
Не чувствуя, стоит, –
Что всё сгорит, что не сгниёт,
Что не сгниёт – сгорит.
Я жил когда-то без кота
И убедился в том,
Что без кота и жизнь не та,
Не то что жизнь с котом
А лес встречает первый снег,
Дрожа березняком,
Где потерялся человек
С верёвкой и мешком.
Он шёл и всё вперёд глядел,
И всё глядел вперёд…
Но отношенья не имел
Ни я к нему, ни кот.
Мой кот глядит, как будто сын
На мир и на людей,
Как сорок тысяч верных псин
И добрых лошадей,
И он не знает, что умрёт.
А я – не знаю – как.
И кто кого переживёт,
Не ведаю. Вот так.
* * *
Тот человек, что подобрал котёнка,
Когда за гаражами падал снег,
Натурой был возвышенной и тонкой
И сложный был, по сути, человек.
Вились снежинки, медленно паря,
В люминесцентном свете фонаря.
Из-под ворот – ободранный, субтильный –
Котёнок к человеку подошёл,
И назван был со временем Матильдой,
Когда его определили пол.
Живя с людьми, мяукающий звонко
Всегда получит миску молока, –
Не знаю, как отсутствие ребёнка,
Но друга заместит наверняка.
Любил людей, но был с причудой зверь:
Сбегал в подъезд, лишь приоткроют дверь.
Тот человек – в большом был да и в малом –
Одновременно: жертва и злодей;
Считал себя, конечно, либералом
И не любил, как следствие, людей.
– Мы как в плену! Бессмысленно геройство!
За нами не пойдёт на брата брат!
Свои тираноборческие свойства
Утратил основной электорат… –
Так думал он, блуждая по кустам,
Когда искал Матильду тут и там.
Но жить рабом, каким-то унтерменшем –
В родной стране! – он будет – оттого,
Что полюбил одну из русских женщин –
Ту, что на днях оставила его.
– Она ушла! Скажите-ка, на милость!
Таким вот, как она, благодаря,
Тут со страной любви не получилось!.. –
Так думал он, страдая втихаря
Среди дворов, на каждом повороте
Топчась и подзывая: «Мотя! Мотя!»
Не слишком полагаясь на возможность
Возврата либеральных конъюнктур,
Он материл возвышенность и сложность
Своей наитончайшей из натур.
На старый – весь затоптанный, помятый –
За гаражами выпал новый снег.
– Мы как в плену! Повсюду ебанаты! –
Так думал тот несчастный человек,
Себя пытаясь честно обмануть,
Что, может, всё получится вернуть.
Но был момент, когда ему приснилось,
Что с женщиной возобновилась связь;
И со страной любовь восстановилась;
Вернулось всё… Матильда не нашлась.
Эпитафия
Души наших зверей будут ждать нас, дурных.
Кто средь них иудей? Эллин кто среди них?
Людям – ад или рай. Звери замерли тут…
Им нельзя через край. Люди там их не ждут.
* * *
Ветер с моря. Озеро Мойнаки –
Небольшой, неправильный овал.
Кошки бесприютные, собаки,
Бывший санаторий и спортзал.
По траве, в согласии сутулом,
Часто спотыкаясь там и тут,
Две фигуры с клетчатым баулом
Тростником вдоль берега бредут.
Извлекая жалобные звуки,
Ветер издаёт протяжный гул.
Режет и оттягивает руки
Неудобный клетчатый баул.
В небе холодеющем ни тучки.
Две старушки, не сочтя за труд,
Взявшись за потрёпанные ручки,
Тот баул по берегу несут.
Шелестит осенняя осока,
Облетают редкие кусты;
Бабушек заметив издалёка,
К ним бегут собаки и коты.
На локтях промаслены заплаты;
Только встанут, как через лужок
Множество усатых и хвостатых
Налетит, запрыгает у ног.
Озеро, как вспененная чаша.
На ветру в трясущейся руке
Остывает сваренная каша
Из пшена на кислом молоке.
Из баула достаются миски
(Пластик, одноразовый Китай),
Напирают пёсики и киски,
Словно – дай! – выпрашивают, – дай.
Им дают. Но не хватает многим:
На дороге – толчея и бой…
Кстати, о дорогах – здесь дороги
Весь пейзаж изрезали собой.
Где котёнок притаился чутко,
Где щенок в укрытие залез.
Берег. Трансформаторная будка.
Степь да степь и парк кругом, как лес.
Бабок от усталости качает,
К ним один подходит за другим.
Им дают. Но многим не хватает,
Всех никак не накормить двоим.
Если ты рождён четвероногим
Под кустом в божественном Крыму, –
Пред тобой открыты все дороги,
Но тебе дороги ни к чему.
Налетают с моря дождь и холод,
Но страшнее в этакие дни
Для зверей бывает только голод,
Это знают бабушки одни.
Вот они, сутулы, некрасивы,
Смотрят из наставшей темноты.
Но пока старушки эти живы,
Будут жить собаки и коты.
Крымский текст
Когда я гуляю по зимнему парку
и рядом со мной
бегает бездомная собака,
заглядывая мне в глаза
своими голодными глазами
и потом,
представив, что я её хозяин,
провожает меня через весь город,
потому что с хозяином
не надо бояться
других бездомных собак;
когда ветер с моря
продувает насквозь
заброшенный санаторий
и срывает последние листья
с платанов, акаций и тополей, –
я часто вижу среди деревьев
толстого больного мальчика,
одетого в шапку ушанку
и тёплый, не по размеру,
лыжный спортивный костюм.
Мальчик постоянно ест
и постоянно разбрасывает по аллеям
рваную упаковку
от чипсов, конфет и орешков.
Он берет их из багажника
обшарпанного мотоцикла,
на котором его привозят
днём или вечером
для регулярных прогулок
в парк.
Привозит мальчика сорокалетний
деклассированный элемент,
подстриженный наголо
и одетый в короткую кожаную куртку.
Он постоянно находится рядом,
изредка поглядывая
на жующего мальчика,
лицо которого
обезображено
недоразвитой психикой
и, как следствие,
болезненной полнотой.
«Странная пара», – всегда думаю я,
но так, похоже, не думает
считающая меня хозяином
бездомная собака:
она подходит то к мальчику,
то к подстриженному наголо
деклассированному элементу,
повиливая хвостом
и настойчиво выпрашивая поесть.
Мальчик не обращал на собаку
никакого внимания,
а вот деклассированный
любил, усевшись по-зоновски на корточки,
погладить её и поиграть с ней;
иногда – я не видел, но, может быть, –
чем-то кормил.
Подстриженный наголо
часто отвечал на телефонные звонки
и, переговорив по мобильному,
кивал жующему мальчику,
после чего
тот,
с мучительной сосредоточенностью
умственно отсталого человека,
устремлялся за трансформаторную будку
или в ближайшие кусты,
некоторое время пропадал там
и с облегчением возвращался
к наполненному едой
багажнику обшарпанного мотоцикла.
Как-то, ближе к Рождеству,
прогуливаясь по парку
с бегающей рядом собакой,
я увидел
протянутую между кустами
и трансформаторной будкой
полицейскую ленту и микроавтобус
с надписью: «Следственный комитет».
Вокруг, в кустах и за деревьями,
ходили и шарили в зимней траве
одетые в служебное
и гражданское люди.
Я и до этого замечал,
что после того
как деклассированный элемент
увозил на мотоцикле больного мальчика,
на их месте
постоянно появлялись
какие-то тёмные личности
и что-то искали,
шпыняя ногами листву.
Пройдя чуть дальше по аллее,
я увидел
лежащий на боку
сразу за микроавтобусом
знакомый
обшарпанный мотоцикл.
«Надеюсь,
мальчику ничего не грозит, –
думал я, уводя за собой
подальше от полицейского ограждения
бездомную собаку, –
трудно повесить
сбыт наркотических средств
на слабоумного
и малолетнего инвалида».
Надеюсь также, что мальчик не выдаст
подстриженного наголо,
ибо кто же, в таком случае,
будет покупать ему
орешки, конфеты и чипсы –
за спрятанные
в лыжном костюме наркотики
и за их закладку
в заранее определённых местах?
Когда я перехожу городское шоссе,
постоянно волнуясь
из-за летящих машин
за бегущую следом собаку,
я думаю, как же ей, наверное, страшно,
проводив меня до дома,
возвращаться под тёмным небом,
одной,
в продуваемый всеми ветрами
заброшенный санаторий,
через полный опасностей город
возвращаться по улицам,
где во дворах
бегают стаями
чужие бездомные собаки,
или – что ещё страшнее –
выгуливают
без поводков и намордников
своих агрессивных питомцев
настоящие – в отличие от меня,
но глупые и безответственные хозяева.
Как страшно, думаю я,
и как одиноко
возвращаться через тёмный город,
где собака
может попасть под горячую руку
и пострадать,
по доверчивости подойдя
к одному из местных наркоманов,
находящихся в ломке
и потерявших сегодня
двух своих постоянных,
но не очень удачливых
продавцов.
* * *
Жизнь полна тоски и мрака
Посреди мудил –
У тебя была собака,
Кто её убил?
Как-то летом на Покровке –
Только дождь прошёл –
На трамвайной остановке
Ты её нашёл.
Шёл на улицу другую
Через тот квартал, –
Беспородную, смешную
Просто подобрал.
Не рассчитывал, однако
Взял да приютил;
У тебя была собака,
Ты её любил.
И жена была и дети;
Но, гуляя с ней,
Понимал – на целом свете
Нет её родней.
Это было там, где «Билла»
И автовокзал –
Ты собаку за перила
Плохо привязал.
В тот недобрый, неудачный,
Злополучный час
В переполненной макдачной
Ты застрял у касс.
Задержался на минутку,
Посмотрел в стекло
И увидел, как маршрутку
В сторону снесло.
Смял бумажку от биг-мака,
Вышел, закурил.
У тебя была собака, –
Ты её убил.
Мать
Когда гуляю по парку,
я часто вижу её.
Эта собака
никогда не подходит ко мне
слишком близко;
она похожа на Капитолийскую волчицу,
вскормившую Ромула и Рема:
такая же остроухая,
но маленькая и очень худая.
«Ушки» – называет её седая женщина,
которая, как и я,
кормит в парке бездомных собак.
Ушки не отзывается на эту кличку
и так же, как и ко мне,
не подходит слишком близко
к этой женщине.
Поэтому накормить вечно голодную
и пугливую Ушки
получается крайне редко;
местная собачья стая –
куда её не берут,
но рядом с которой
она часто бегает и промышляет –
относится к ней без сантиментов.
Стоит, пока поблизости
нет ни одной бродячей собаки,
бросить Ушки кость
или выложить
принесённое с собой из пакета,
как, словно из-под земли,
вырастают полудикие местные псы
и отнимает у неё всё
до последнего кусочка.
Седая женщина,
жалостливая и справедливая,
пытаясь защитить её,
кричит
и машет на местных собак руками.
Это не помогает,
и Ушки с лаем и рычанием
отгоняют от места кормёжки,
а если она пробует опять подойти,
набрасываются так, что она
зажмуривает глаза,
прижимает свои острые уши,
и ложится в траву,
всем своим затравленным видом
демонстрируя полное подчинение
и покорность.
Иногда её оставляют в покое,
иногда нет…
Особенно стараются два брата,
молодые и недавно принятые в стаю,
они лают на Ушки громче всех,
чаще всех кидаются на неё
и гоняют по территории парка.
Я помню их
ещё несмышлёными щенками.
Помню, как Ушки старательно
прятала их по кустам
и кормила своим материнским молоком,
как Капитолийская волчица.
Но, в отличие от Ромула и Рема,
они не приходились ей приёмными,
а были родными
и горячо любимыми
маленькими сыновьями.
* * *
Наверное, старость, что вспомнить решил
О даче, о детстве, о лете.
Я с местными, помню, гулял и дружил –
Чудны деревенские дети.
За медленной речкой простор голубой,
Поля насаждений аграрных.
Мы – дети. Мы лазаем всюду гурьбой
И ходим в совхозный свинарник.
Я помню тот сельскохозяйственный быт,
Сходящий на нет постепенно:
Коровник заброшен. Курятник закрыт.
В канавах навоз по колено.
На нечерноземье полнейший развал
В его экономике хлипкой.
Но жили ребята – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.
Играли в индейцев и в Афганистан
В угодьях совхоза Менжинец.
И бегал за нами, скакал по пятам
Домашних животных зверинец:
Дворовые кошки, собаки, коты, –
Кто сдуру к нам под ноги вылез;
Мы брали их в плен и таскали в кусты,
Где – лучше б они не родились!
Известно, что дети – извечное зло;
Мы сами об этом не знали…
О пытках, конечно, и речи не шло,
Но – тискали, мучили, мяли.
И Мурка, и Берег, и Пуля, и Рекс
Терпели, – кто пикал-непикал, –
Покуда один не приехал к нам кекс
Из Икши, на время каникул.
Я помню то лето, тот месяц. Тот год,
Оставил свинцовый осадок.
У Мурки тогда появился приплод –
Клубок разношёрстных котяток.
Я был из ребят самым младшим в гурьбе,
Не знал ни порядков, ни правил…
Тот кекс поначалу был сам по себе,
Что быстро в дальнейшем исправил.
В ребячьих забавах, похожих на бой,
Обид предостаточно кровных.
И вот мы однажды забрались гурьбой
В заброшенный старый коровник.
Тот икшинский кекс походил-побродил
Средь автокормушек и бочек,
И вдруг под одну пятерню запустил
И вынул пищащий комочек.
Он чуть помяукал, потом замолчал,
И замер в руке без протеста.
От Мурки котёнок. Но как он попал
В такое пропащее место?
Тот икшинский крикнул, рисуясь: «Ага! –
Котёнка вертя перед всеми, –
Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
Расстаться настало нам время!»
Я даже не понял, что эти слова –
Цитата из школьной программы…
Но видел, как бьётся в руке голова
С раскрытыми в страхе глазами.
Как будто сработал условный рефлекс:
Свободной рукой, по сноровке,
Достал из кармана тот икшинский кекс,
Моток эластичной верёвки.
Широкую быстро связали петлю,
Котёнку на горло надели…
Мне вдруг наяву показалось, что сплю…
Вокруг совещались, галдели…
Ещё поразил удивительный факт, –
Я, можно сказать, обезумел, –
Когда нацепили петлю на косяк,
Котёнок – не сдался, не умер:
……………………………
Когда добивали камнями его,
Я, сорванным голосом, тонким,
«Не надо! – кричал, – ну зачем, для чего?!»
И плакал потом над котёнком.
Наверное, старость. Моральный износ.
Простите, как бзик и причуду.
……………………………
Пускай я умру под забором, как пёс,
Но этого я не забуду.
© Максим Жуков, 2015–2020.
© 45-я параллель, 2020.