«45»: рекомендуемая ссылка – авторская страница Вероники Долиной.
В один из морозных вечеров зимы 1977 года меня, в ту пору студентку факультета журналистики МГУ, приятель привёл в одну литературную компанию. Он предупредил, что там будет петь свои песни под гитару девочка по имени Вероника. «Ты должна её послушать, это нельзя пропустить». Так оно и было, мы пили на кухне «чай отчаянный московский», и нам пела свои песни, слегка сутулясь на неудобном стуле, тоненькая черноволосая девочка, чью хрупкость только подчёркивала громоздкая гитара… Потом были и другие вечера, и новые её песни, – самые первые, предельно искренние, щемящие: «А хочешь я выучусь шить», «Я выбрал самый звонкий барабан», «Богата и щедра», «Кукольник», «Пастораль», «Снежная баба», «Гололёд», «На наших кольцах имена», «Когда б мы жили без затей», «Я – неразменная монета», «Не гаси меня, свечу»… Однажды услышанные, они тут же проникали в память и, поселяясь в ней, становились нашими маленькими поводырями: вели в тайные области души, ранили, волновали, обнадёживали…
В любом другом исполнении, в отличие от песен Булата Окуджавы, её песни напрочь утрачивали присущую им магию голоса Вероники, её интонации, облика.
Сегодня Вероника Долина, известный поэт и бард, в представлении не нуждается. Ею написано более 1500 песен, издано – в 80-е годы – девять виниловых дисков, далее – более 30 альбомов на CD, а также около 30 стихотворных сборников. И было ещё бесчисленное множество плёночных кассет, которые в начале 90-х последовали за нами, в эмиграцию, и – вместе с новыми записями продавались в русских книжных магазинах.
Её знают и любят на том огромном пространстве, что прежде называлось СССР, и в Америке, и в Германии, и в Израиле, где она после двухлетнего перерыва снова побывала прошлой осенью. Мне удалось встретиться с Вероникой после концерта в Нетании, незадолго до её юбилейного дня рождения, после которого мы решили продолжить начатый нами разговор и записать его.
Были, были люди меж людьми.
Были и на всё тогда причины.
Вспоминаешь дни своей любви.
Женщины… Прекрасные мужчины…
– Вероника, я начну, если позволишь, с этих твоих строчек, которые я прочитала на фейсбуке. Есть в них ностальгическая, грустная нота, и мне она понятна и близка. В по-прежнему полных залах на твоих выступлениях сидим мы, твои постаревшие ровесницы. Все-таки, как мы того ни желай – возрастной фактор со счетов не сбросить. Ахматова точно выразила это: «Вместо мудрости – опытность, пресное не утоляющее питье»… Но в народе говорят, что с возрастом мудрость приходит. К тебе вот – пришла?
– Скажу сразу, Люба, что возрастные банальности – не самое излюбленное моё. Хотя полностью изолироваться от того, что навевают время и возраст, едва ли возможно. Не изнуряя себя мемуарами, я старательно вглядываюсь по сей день и в лица родителей, и в черты моих взрослых друзей, покинувших этот мир. А ведь казалось, они-то со мной будут вечно. К сожалению, к моему серьёзному внутреннему переживанию, я, оказалось, не готова расставаться. Ни с теми, ни с этими. Еле пережила. Так травмировалась, что почти инвалидизировалась. И смертью Булата Окуджавы. И уходом Александра Моисеевича Володина. И тут же, по времени, – исчезновением моих мамы и папы. Это было совершенно сокрушительно. А список все удлинялся, и я делалась все одиноче. Так я встретила взрослость, поправить ничего не удалось. И я в каком-то остервенении принялась за стихи, такого раньше не было со мною. Это важная часть программы! Кое-какие ремесленные заветы мне всё же достались. Например, работать много, не лениться. И писать я стала значительно больше. К тому же подросли дети, все разом, ну вот стихи и заняли своё царственное место в моих хрониках. Я мало знаю о мудрости. Я не высокопарна, я будничная. Всё, что имеет форму, меру – mesure, как говорят французы, строит человека. Стихотворный ли размер. Расписание или меню ребёнка. Этому я верю…Нельзя болеть, потому что детям ты нужна бодрой и стоящей на ногах. Я и не болела. Нельзя быть безденежной, потому что детям нужны нормальные продукты. Одеты дети непременно должны быть по погоде и без следов заношенности. «Секондхэнд» не выношу. Всю жизнь. Свежесть – обязательный мой спутник и компаньон.
Так что на твой вопрос отвечу так: опыт – мой товарищ. Мудрость – едва ли.
– Моя особо любимая с молодости, ранняя твоя песенка «Иду по улице зимой»… Она воскрешает московские заснеженные улицы, сумятицу внутри, предчувствие величайшего счастья или… горя. «Болит, болит моя душа, ей утешенья нету»… Те твои незащищённость и ломкость прошли, душа закалилась?
– Это, возможно, со стороны я казалась такой ломкой и внутренне уязвимой. Я не такая уж хлипкая, и это всегда было так. Я ведь адепт Жанны д¢Арк. Я ей религиозно верила и верю. И голосам её. И высшему назначению короткой жизни. Оттого её бесстрашие и наив… Несколько месяцев в году я живу в нашем домике в старинном нормандском городке и, когда внучки приезжают ко мне, вожу их в город Руан, показываю им Старый рынок. Стараясь не пугать, рассказываю хронику девушки, которая прожила так необыкновенно. Дорожу этой историей и негодую по сей день – расправа была ужасной, пепел развеян… Но какова судьба! Ну вот, мне это подавай. Целесообразную жизнь. А мелочи… Ими можно пренебречь.
– А что ты подразумеваешь под мелочами?
– Многое из ширпотребного дамского кодекса, например, кокетство и паразитизм, расчёт на мужчину и возможность с ним сторговаться. Мне это все неинтересно. Я не по этой части.
– Кажется, Вероника, что твой творческий путь был прям и гладок, с самого начала. И покровительство Окуджавы, ученицей которого ты себя считаешь, и восторги первых же слушателей – не только молодых, но и мэтров жанра бардовской песни…
– Да нет, удачи не посыпались на меня сразу. Чтобы ощутить хоть привкус успеха, мне следовало проделать большую работу. И я работала: занималась строительством семьи и концертами, это уже в мои двадцать лет так было. И позже. И потом. Моя физика и метафизика шли рука об руку. Что-то строить, сооружать было мне крайне важно. Впрочем, никакой ощутимой одинокости тогда не было. Песенный профсоюз работал, как часы. Шли концерты, и они были огромны. Тысячи человек в городах и глубинке ждали тебя, с твоими скромными песенками. Почти без микрофона. Зимой – не везде с отоплением. И другие трудности… Но востребованность! С ней ничего не сравнится, с теми именно годами. Магнитофонные тиражи были колоссальными. И я, и мои близкие не были поражены, когда в 1988 году вышел диск-винил «Мой дом летает» – более чем миллионом. Сегодня такое трудно вообразить.
– Вероника, во многих интервью ты охотно и не без законной гордости рассказываешь о своих детях и внуках. Это отдельная тема – твоя семья, где все шесть её составляющих – творческие личности. Но сегодня главная героиня – ты. И всё-таки, пусть вкратце, расскажи о близких.
– Да, моя семья – это тема обширная и неохватная. По крайней мере, в рамках одной беседы. Ну вот так – мой муж Александр Муратов – кинорежиссёр игрового кино. Мой старший сын Антон Долин – журналист, киновед, работает на радио. Средний сын Олег Долин – актёр и режиссёр театра и кино. Моя дочка Ася – журналистка, продюсер ТВ… Все трое, мои старшие, уже с семьями, и живут отдельно. И у меня – семь внуков! Не исключено, что скоро выпорхнет из гнезда и последний птенец, наш младший, – Матвей Долин. Сейчас он студент ВГИКа… Скажу только, что дети и внуки наполняют сегодня мою жизнь почти до краёв.
– Но мне хочется спросить тебя о другой любви. О нашем, женском, что трудно терять с годами. О той стихийной силе, которой посвящены твои лучшие песни. О любви как о взрывоопасной субстанции. Как ты пела о ней – о «девочке со спичками» – поджигательнице, вдруг возникающей у дверей. Куда девается тот юный пламень самовозгорания с его жертвенностью и жертвами?
– Хм… Что там с поджигательской любовью? Где она, в подполье, или покинула нас?.. Немало крови пролили на этих полях. Побились в этих сражениях немало. Любовь добывали, как электричество. Проводили её хрупкие провода, протаскивали всюду за собой. Без неё не моглось и не хотелось жить. Да и не полагалось мне. Со стихами да без влюблённостей? Ну как… Вряд ли. Несколько раз я себя разбирала по кирпичику и с трудом собирала заново. И взрывала себя, как Сухареву башню на Сретенке, что ли. И отстраивала. И клялась детям, что они не заметят швов. И они – о, чудо, о, диво! – будто и не замечали.
Теперь я другая сделалась. Истощились мои пороховницы. Я уж и не тоскую по тому пороху. Я ловлю по сей день любой неравнодушный взгляд. Я очень неуклюже и крепко дружу, и это давно никому не нужно. Я обнимусь у себя в прихожей с тем, с кем мечтала обниматься много крепче… а теперь, на исходе своей скромной вечеринки, прижмусь щекой к его щеке – и слава богу – этого хватит на год. До следующей вечеринки. Вот какая я стала, как всё не так уж глупо и устроено в нас… Я в восторге от возраста. Я и не ждала таких чудес. Дело в том, что эти зёрна… Они многолетние. Пусть дети как умеют несут эту плодоносность, возможность продолжаться…
Без электричества, без так называемой любви всё же скучновато. Но я давно террорист на пенсии, на обочине. Стихи оказались самой важной реальностью из тех нескольких, в которых я что-то смыслила.
– «Меж книгою и диском» – так ты сама установила в новой песне границы твоего теперешнего жанра. Всё дальше от диска, всё ближе к книге? Мне кажется, что в последние годы ты пишешь и публикуешь много больше, чем раньше, стихов, которые не озвучиваются. Ты сегодня больше поэт, чем бард?
– Это сложный вопрос, мне придётся отдалиться в прошлое. Всю-то жизнь я боялась остаться куплетистом. Хотя и это назначение. В 1980-м году я познакомилась с целым сообществом, питавшим московскую эстраду, тогда не такую уж придворную, лакейскую. То были старики. Преимущественно еврейские старики, конечно. Вышедшие из лагерей, создавшие в 50-х профком московских драматургов – для тех литераторов, которым был заказан путь в Союз писателей. И все же эти самые старцы чудесной гномовской наружности, отличного юмора, бесценного опыта кладези, они создали свой мир, свой малый союз литераторов, без которого не могли выйти на сцену конферансье. Они взяли меня к себе, освободив от необходимости ходить на службу. Хотя я и очень любила свою службу, это была лаборантская должность в редакции ЖЭТФ, самого важного академического журнала наших физиков… Я обожала работу. Там люди же были невиданные – академики Сахаров и Зельдович, прочие легенды и столпы. Но я без колебаний ушла оттуда по зову сердца и стихов. То было весной 1980-го. А всё ж, не куплетами заниматься ж было! Даже и при некоторой склонности к этому. А к тому времени и несколько фильмов с моими песенками появилось. В общем, я договорилась с собой. Мои стихи заключили пакт с моими песенками о ненападении. Так мы и жили.
– Вероника, когда ты увидела свою первую подборку стихотворений в печати?
– Это случилось в июне 80-го. Мои стихи были опубликованы в журнале «Юность» на целую полосу с врезкой Булата Окуджавы. Так что получается – стихи пробили лёд первыми. Лишь в 1986-м вышел первый мой виниловый диск «Позвольте быть вам верной». А в 1987-м уже и книжка в Париже подоспела – её сделали энтузиасты по моим записям. И только в 89-м я познакомилась с Виталием Амурским и Владимиром Гавриловым, выпустившими этот сборник. И всё-таки долгое время удачи у меня с книжками не было. Это всё были какие-то недоделки моего производства. Хоть занимались ими и в Эстонии, и во Франции, и в Англии. А вот дискам сопутствовал успех. И качество, и тиражи – все получалось, издавали даже по три диска кряду, триптихом, странно, но так было. Но потом пришло время и стихам торжествовать. Книги стали выходить, и не такие уж сиротские как прежде. Писать я стала больше, бдительность профессиональную повысила. Наедине с рукописью издателя старалась не оставлять: до последней черты вела стихи за руку. Находила оформление. Придумывала композицию. К тому времени редакторские ряды в московских издательствах очень поредели. Многое пришлось делать самой, но знать, что во всех недоработках будешь виновата только ты сама. Отличная методика… Старайся изо всех сил – какой-никакой успех, но будет твоим. И вот сейчас каждый год я выпускаю по одной небольшой книжке стихов. Маленькая борьба нанайских мальчиков – применительно к моим стихам и песням – все ещё продолжается, но стихи явно лидируют.
– У тебя, Вероника, такой плотный график выступлений по городам и странам, и родной твой московский театр «Гнездо глухаря»… У тебя около 15 тысяч подписчиков на фейсбуке, 5000 друзей! Ты востребована и в наши дни резкого падения интереса к подлинной поэзии. Тогда откуда в твоих новых песнях и стихах и одиночество, и душевная неприкаянность? «Не нахожу тех мест, где мне не одиноко»…. Из новой песни: «Слоняюсь по Москве, как слон»… Одинокий слон, который не рвётся на тусовки и варит суп вместо того, чтобы пойти в клуб. И почему у этого, образно говоря, слона есть место только на кухне?
– Я полагаю, что одиночество – непременная составляющая судьбы дельного человека. Оно может тотальным или частичным, но оно всегда с ним. И я, да, слоняюсь по Москве, как слон… И плохо вписываюсь в городской пейзаж. Ведь Москва, с моими ушедшими Сретенкой и Чистыми прудами, изменилась не к лучшему, стала много суровее. В такой ситуации кухня – не самое плохое место. А собственно, куда ещё деваться? Ну, кухня – живое место, где тепло, и ещё там лаборатория. Там эксперимент – масло или сметана… птица или кролик…
– Я наслышана о твоём кулинарном таланте, о том, что ты хлебосольная хозяйка, всегда готовая накормить гостей…
– Не буду возражать, Люба, я по-прежнему все ещё неравнодушна к гастрономии, мне нравится готовить, это ведь редкостно живое, эффективное занятие. Это не книгу ждать из издательства. За час-полтора столько можно всего произвести! Конечно, подготовка тоже в счёт идёт. Всё притащить в дом. Добыть деньги на это самое… вот тут и работает справочник опыта! Я и девочкой ещё, волоча за собой санки, топала на Ленинградский рынок. Запасалась продуктами. Мои мужчины не обучены этому, как ни досадно. Как ни ощутимо, что кое-что уже не по бицепсам.
– Тебе и готовится на кухне, и… пишется?
– Нет, нет. На кухне я сочинительством не занимаюсь.
– А где?
– Да нигде. Мне всё равно – где. Вот секрет секретов. Теперь, в эпоху планшетов и телефонов, готовых для тебя на всё – где вытащил телефон, там и записал пару строк. И даже не пару, а именно 16-20. Или более того. Чтобы была опять-таки – мера. Люблю я, честно говоря, дорожные аксессуары. Поезд. Самолёт. Аэропорт. Вот они, кухни моего ремесла! Не думаю о себе, что была для этого создана. Головные боли пожизненные. Никакой физической подготовки. А вот судьба меня вырастила – как скалолазку почти, иными словами, – я из тех, что карабкаются.
И вот я… Тряхнув чёлкой, забросив в себя пару таблеток от головной боли, в любом месте, где оказываюсь, достаю планшет или что-то вроде… И – прости-прощай, грубая реальность!
– На данном этапе ты намеренно не исполняешь написанное в 70-х-90-х, ставшее классикой жанра авторской песни. На твоём концерте сидевшие рядом со мной шептали: ну а где они, те ранние её песни? Можешь ли объяснить твоё нежелание возвращаться в песнях к прежней Веронике?
– Все те ранние мои песни изданы. Всё по-хозяйски. По-фермерски. Чуть раньше у меня был в отличном состоянии архив. Сейчас, правда, ухудшения. Но если нужно, подойду да сниму с полки то, что мне необходимо, и отправлюсь на концерт или в студию. Для любой задачи я быстро подберу материал – для фильма или радиопостановки. Для ностальгической программы или концертной вылазки незнамо куда… Конечно, меня можно застать за листанием прежних стихов, но для дела… Это мои рычаги управления сегодняшним днём. К тому же приглядишься – а в старых стихах столько прописано… Есть смысл к ним вернуться иногда. Но концерты из старых программ у меня крайне редки. Я очень дорожу свежестью. У новых стихов свой запах. А нафталин и запах дезинфекции – это не моя область! Каждый год у меня выходит по альбому, иногда – два…
– «Ничего не помню, кроме: нет и не было покоя…» А как с этим у тебя сейчас?
– Точно так, как и прежде… Я чрезвычайно устойчива. Традиционалист и ортодокс. В самом главном. Уж сказала: нет и не было покоя, стало быть, его и нет. Ну просто нет и не было, что поделаешь… Я беспокоюсь. О многом. Трудно и перечислить. Это планетарное. Можно не сомневаться в этом: я сделаю, что могу, своими руками, чтобы предотвратить любую обозримую опасность. Я думаю наперёд, на много месяцев. Так было всегда.
Стихи устроили мою реальность такой, какая она стала, это уже очень давнее. Но беспокойство, полное незнакомство с внутренним комфортом, или, как там это у людей зовётся, «надо же когда-то и отдыхать»… Вот за это я не отвечаю. У меня не отдохнёшь. Не отоспишься. Не вылежишь. Не пересидишь. О, нет!
А будут ли во тьме проблески, удачи, везения. Были ли?
Только мои стихи и песни – свидетельства этого…
– Надеюсь, Вероника, мы вскоре увидим тебя в Израиле с новой программой… А пока что бы ты хотела сказать любящим тебя нашим читательницам – мамам и их повзрослевшим дочкам, которых они часто приводят с собой на твои концерты?
– Я скажу так: маленьким девочкам рекомендую читать побольше сказок. Перро… И не только про Золушку, но и про Ослиную шкуру, чтобы чистка картошки и помывка кастрюль вошли в обиход. Надо быть готовой к тому, что котлы – это пожизненно, а кольца – эпизодно. Подрастающим девочкам – немедленно переходить к чтению приключенческих книг, чтоб жизнь мёдом не казалась… И чтобы приключение выступило в роли мёда. Любое приключение – лучше без риска для жизни. Выросшим девочкам – сейчас же учиться писать: стихи и пьесы, сценарии и романы. На веки вечные, как доспехи, девочку защитят эти рукотворные изделия. Кто написал сам про Изольду с Тристаном, не испугается ничего. Что нам мужская неверность? Мы и сами с усами.
Окончательно созревшим девочкам… Всё то же. Лучше всего читать. Потом сразу же писать. Ничего страшного в том, что по мотивам прочитанного. Это можно, это классика. Губы не кусать. Ничто не досадно. Почти ничто не обидно. Что обидно – то переживаемо. У нас высшее предназначение – длить жизнь. И есть такие возможности. Это ли не чудо?..
С Вероникой Долиной беседовала
2016
Нетания
Фото из личного архива Вероники Долиной –
специально для альманаха-45