Лилия Газизова

Лилия Газизова

Четвёртое измерение № 14 (326) от 11 мая 2015 года

Папа и фуэте

 

Левое

 

Левая бровь удивляется выше, чем правая.

Кожа на левом локте грубее…

На левую руку люблю

Водружать подбородок свой,

Когда долго на что-то смотрю

Или слушаю сосредоточенно…

 

Левой глажу собак и рисую.

Слева – четырёхкамерное.

И лёгкое слева,

В него, как и в правое, впрочем,

Дым сигаретный

Без устали втягиваю.

 

Слева – всё, что мне нужно для жизни.

Быть хочу левой своей половиной!

 

Справа ложись от меня, мой любимый!

И я прошепчу нежно-нежно на ушко

Слова свои правые…

Самые правые…

 

Снегопаденье

 

В контексте мартовского снегопада

Недостоверными становятся

Слова и города…

 

Неверно дребезжание трамваев,

Сворачивающих с Пушкина

В Норштейновский туман…

 

И как не ощутить родства

С холодным воздухом,

Он в лёгких вязнет

И не даёт дышать…

 

В эфире стынет

Протяжно-сложная

Песнь муэдзина…

 

Порой невыносимо,

Но светло

Снегопаденье в марте…

 

Сююмбике

 

Люблю ошибки в словах дочери.

Когда говорит:

Продавательница,

а не продавщица.

Цирковщица,

а не циркачка.

Люблю, когда буквы не выговаривает.

Тоскую я:

Отучая от ошибок,

Отучаю от детства.

           

Плач ребёнка

 

Я думаю, о том, какие мысли

В голове у очень толстого ребёнка.

И часто ли ему бывает грустно...

 

Я думаю, что толстого ребёнка

Намного чаще обижают,

Чем худого.

 

Ещё я думаю о том,

Что, в каждом из нас

Плачет толстый ребёнок.

 

Настроение

 

Стать стрелкой на часах

Казанского Кремля.

Клавишей Delete

Мирового компьютера.

Дымчатым портсигаром.

Западающей си бемоль,

Утренним бесцветным мраком,

Всеми собаками мира.

Очками Exte на родной переносице.

Безвольным сердечным клапаном –

Чем угодно,

Лишь бы не Лилей Газизовой

 

Львиный рык и курицын кокот

 

Добрый Перенов подарил мне

Львиный рык

И курицын кокот…

Весь день я ходила по городу,

И все говорили:

– Смотрите,

Вон женщина с рыжими волосами

Несёт в руках

Львиный рык

И курицын кокот.

И на мобильники фоткали.

 

Меня не пускали в магазины,

Говорили, что

С львиным рыком

И кокотом куриным

Они не обслуживают.

 

Только продавщица фруктов,

Заглядевшись на них,

Дала яблоко.

 

Устав от них,

Рыка и кокота,

Я решила

Их выпустить на свободу

И тихонько в воду опустила.

Так они и поплыли,

Между собой переговариваясь –

Львиный рык

И курицын кокот…

 

Попытка киносценария

 

В моём фильме идёт дождь.

Вода стекает по жёлобу крыши

Потемневшего от бессонницы

Старого дома

В большую деревянную бочку.

Там плавают головастики.

 

Молчаливый старик

(о нём все забыли)

 и грустная девочка

(она станет через много лет балериной)

Сидят на крыльце.

 

Она приходит к нему,

Потому что с ней не играют другие дети.

Они мало разговаривают,

Пьют чай с жёлтым мармеладом 

И смотрят на озеро.

Девочка про себя называет его океаном:

Всё в мире пока несоразмерно ей.

 

Изредка дорогу перед крыльцом

Перебегает серая кошка

(её никогда не задавит машина,

она умрёт тихо во сне)

 

В фильме ничего не происходит.

Старик курит папиросы

И старается ни о чём не вспоминать.

А девочка сидит рядом

И шёпотом разговаривает с куклой

 

В моём фильме преобладает синий цвет.

Платье девочки,

Старый вязаный свитер старика,

Чашки и перила крыльца,

Даже струи дождя  – 

Всё синего цвета.

 

Когда после дождя

Появляется солнце,

Но уже опускаются сумерки,

Старик отводит её домой.

 

Они идут по дороге

Навстречу закату,

Две тени –

Большая и маленькая –

Не решаются приблизиться к ним.

 

Возвратившись домой,

Старик снова садится в кресло,

Рот принимает форму горизонтальной скобки.

Он не плачет.

Просто старается не вспоминать.

 

А в конце никогда не снятого фильма

Просто дорога и титры.….

 

Поэт

 

Бог создал влюблённым тебя:

В обгрызанные карандаши

И ластик, за холсты закатившийся,

В стареющего трактирщика

И умирающего Сервантеса.

В честные шаги человека,

Несущего хлеб,

В грустные автомобили

И прокисающее пиво,

В одежды, которые

Пишут шедевры и в космос летают.

А ещё – в беззащитные свойства фарфора…

 

Только в меня не влюбляйся, Шота!

Вдруг я не устою!

И придётся мне стать совлюблённой с тобой

В каплю шампуня и синюю луну

И даже –  

В остывающую печь тонэ…

 

Турецкий дождь

 

1

Засмотрелась на турецкий дождь,

Засидевшись в кафе

С людьми незнакомыми,

Оттого симпатичными и близкими,

Глядя на египетский обелиск

И пробегающих мимо людей без зонтиков,

Гладя котёнка непрерывно мяукающего

И ожидающего свою порцию мясного счастья,

Опоздать на самолёт

И…  вернуться в кафе.

Снова всматриваться

В турецкий дождь

В ожидании следующего рейса…

 

2                     

Здесь мало собак,

А кошки льстивы и требовательны.

Здесь не торопятся жить, –

Время тает, как пахлава во рту.

И по мобильному,

Как назло,

А, может, так надо,

Не дозвониться в Россию.

…. Ощущаю себя камушком

У подножия горы.

И судьба моя,

И долги перед близкими эфемерны.

Ненадёжна и легка

Жизнь в Стамбуле…

 

3

Пишу на салфетках,

Сидя в кофейне

У башни Султанахмета.

Нет бумаги иной.

Кто знал,

Что в Стамбуле захочется

Испещрить кириллицей

Турецкую бумагу.

К чему это?

Турецкому циклу?

Турецкому короткому счастью моему?

 

4

Знаю девять ступенек Стамбула,

Последняя из которых ведёт

К полюбившейся скамейке,

Возможно, заветной.

Сидя на ней вечерами,

Всматриваюсь в Босфор…

Что надеюсь увидеть там?

Смотрю на полную луну

На припозднившихся прохожих.

И начинаю понимать – 

Девять ступенек Стамбула

Привели меня не к скамейке – 

Просто мне в руки попала новая книга

Об иноземной жизни.

 

Касабланка

 

Мужу и поэту Андрею Новикову

 

1

О чём думала эта женщина,

Сорокалетняя и счастливая,

Скрывающая от всех

Свой возраст,

Названия любимых книг

И фильмов,

Имена любимых поэтов

И музыкантов,

Чтобы никто

Не узнал её

По-настоящему…

О чём она думала,

Когда бежала в синем платье

По мокрому от дождя перрону,

Боясь опоздать

Или разминуться…

Что рождена для счастья?

Что её не догонит бессонница?

Пусть бежит

В своём любимом платье,

Пусть не знает будущего,

(Оно всегда безутешно).

Пусть она навеки счастлива

В том дне...

 

2

Я жду утешных дней.

Когда слова вернут себе

Значения исконные.

 

Пруд будет означать

Округлый водоём,

Март снова станет

Одним из месяцев

Весенних.

 

Но смысл соседний

Будет настигать,

Когда мне слишком много

Будет солнца.

Я своевольничать не стану

И март приму,

И чёрный водоём,

И пустоту.

Без смысла

И без боли.

 

3

Каждое утро

Придумываю твою смерть.

И к вечеру

Она сбывается.

Но к рассвету

Ты снова оживаешь

И гладишь мои волосы.

 

4

Я знаю,

Тебя поманила Ингрид Бергман,

И ты уехал в Касабланку.

 

…Ты, конечно, в баре «У Рика».

(«Все приходят к Рику»),

Как обычно,

Выбрал столик

В дальнем углу.

Куришь вишнёвый табак.

Медленно потягиваешь

Крепкий коктейль.

Рассматриваешь посетителей.

Заводишь разговор

С незнакомцем

О чём-то постороннем.

 

Я очень надеюсь,

Что ты произнесёшь её,

Эту фразу:

– Луи, это может стать началом большой дружбы…

 

Ключ

 

Денис Осокин сказал,                    

Что я ключ к городу К.

А мне –

Закрыть бы город на три дня.

Чтобы не было в нём

Ни жителей, ни гостей.

Пусть бы

Они погрузились в сладкий

Привольный сон.

А я бы ходила

По улицам старым

И улочкам,

Трогала шершавые камни

Башни Сююмбике.

Я всматривалась бы

И вслушивалась бы

В краски и звуки,

Вспоминая смычки и пуанты

Печального детства... 

И стояла бы долго

У памятника Пра моего – Мулланура…

Тихо-тихо было бы в моём городе.

И ушли бы обиды мои.

И поняла бы я город свой.

И простила бы

По-детски…

По-царски…

 

Папа и фуэте

 

Несложно делать фуэте.
Но как не выйти
Из круга воображаемого?!..

Ловлю равновесие под Казанью,
Где в центре сада
Деревянный настил установлен
Для моих ежедневных занятий.

 

Мама рисует мелом маленький круг,
А папа – большой.
После двенадцатого —
Не я кручу фуэте,
Мир кружит меня
Вокруг яблонь и сирени,
Кустов крыжовника и малины, —
И я не удерживаюсь
В маленьком круге.
Мама презрительно щурится,
А папа восхищается.
После восемнадцатого —
Я и в большом круге не удерживаюсь.
Мама уходит в дом,
А папа восхищается.

 

И дивится дачный люд
На фуэте мои,
На мамину строгость,
А больше всего —
На папино восхищение.

 

Капризничай, сынок

 

Спи сынок.

Войны не будет.

Ни сегодня и ни завтра,

Никогда не будет.

 

Я потакать

Твоим капризам стану,

Смешить и утешать тебя,

И смазывать коленки йодом.

 

Ты вырастешь.

И ты поймёшь меня.

Боюсь, поймёшь меня.

 

Капризничай, сынок.

 

Осень

 

Осень такая пора,

Когда уже

Никто не виноват,

А будущее

Не имеет рода,

Как глаголы татарские.

 

Осень такая пора,

Когда долго решаю,

Летние туфли

Убрать уже

Или оставить в прихожей.

 

Осень такая пора,

Когда мимолётное

Помнится дольше.

Главным становится

Второстепенное.

Когда уточняю –

Мне страшно  –

Своё представленье о счастье.

 

* * *

 

Дожди идут как пленные солдаты,
Не в ногу, спотыкаясь и вразброд.
А я пока не чувствую утраты.
Неверие мне силы придаёт.

 

Дожди идут, взбивая пену в лужах
Своею нескончаемой тоской.
И мне от этого должно быть хуже,
Но жизнь течёт сонливою рекой.

 

И через год, не веря, не проверив,
Гляжу на ненадёжный водоём.
…  Но за тобою не закрылись двери
Во сне.

Мы там ещё вдвоём.