Леонид Сорока

Леонид Сорока

Четвёртое измерение № 1 (421) от 1 января 2018 года

Осы жужжащей зуммер

Два стихотворения из мастерской друга-художника

 

1.

Недолгим было раздеванье.

Вдыхая дух засохших трав,

Легла на кожаном диване,

Небрежно ноги разметав.

 

Она глядела взглядом рыбы.

А он спешил, бросал мазки,

Изображал её изгибы,

Её в пупырышках соски.

 

Давно привыкшая к рутине –

Раздеться, лечь – и все дела,

Центральным образом в картине

Она задумана была.

 

За тонкой стенкой о футболе

Вели неспешный разговор.

А в ней судьба, и страсть, и боли,

И весь загадочный набор.

 

Она живёт в пространстве плоском

Отображением мечты.

Но по соседству мягким воском

Её оплавлены черты.

 

И стрелкой сломанною время,

Полузаметное на вид,

И некий всадник ногу в стремя

Напрасно вставить норовит.

 

О боже, мысль одна и та же,

Как ворон каркает с дерев:

Вот так и мы в ажиотаже

Оплавимся, не постарев.

 

Отдавшись лени и нагрузкам,

Вблизи от истин и вдали

Мы воска тающего сгустком

Лежать останемся в пыли.

 

2.

Уже давно ушла в тираж,

И редок волос на макушке.

Но все ещё впадает в раж –

Ах, как не хочется в старушки.

 

Всё в мастерскую, к молодым,

К мальчишкам тем амбициозным

Приходит часто пьяной в дым,

Но с жестом юно-грациозным.

 

Грызёт предложенный балык,

И запивает кружкой чая,

Остатки прелестей былых

Мазилам этим подставляя.

 

* * *

 

Словно книги с верхних полок,

На тебя летят года.

Но из памяти посёлок

Не исчезнет никогда.

 

Лужи корочкою тонкой
Лёд-кузнец уже сковал.

По замасленной трёхтонке

Ты сейчас затосковал.

 

Сон

 

В сон окунулся –

И в поселок Кез

Пустился через рожь наперерез.

Направо насыпь, впереди леса

И речки Лып стальная полоса.

Шагаю дальше, выхожу на тракт.

И кажется, уже не сон, а факт –

Могу по холке потрепать коня,

У изгороди ждущего меня.

 

Стыд

 

Годы шли неслышно, как стада,

Цвет земли меняя ежечасно.

Ты же краску красную стыда

Смыть с лица стараешься напрасно.

 

Пудры, кремы, гримы и лосьон –

Эти ухищрения излишни.

Ты, как частоколом, обнесён

Садом с абрикосами и вишней.

 

Осложнение после гриппа

 

Осложнение после гриппа.

Кроме кашля и кроме хрипа

Осложняются отношения

И суммируются решения.

Исчезают не в полдень тени,

А на самом закате дня.

Сквозь бетонные ограждения

Видишь брошенного меня.

Осложнение после гриппа –

Пахнет будущим мёдом липа

И не пахнет ничем сирень,

И строку заканчивать лень.

Кто прочтет её, осуждая,

Кто похвалит по доброте.

И склоняется прядь седая

На оборванном враз листе.

 

* * *

 

Все старыми стихами козыряем,

До новых не дотянется рука.

Они вспорхнут, как птички над сараем,

В котором заточили Горбунка.

 

* * *

 

«Бросить «двушку» в прорезь автомата...»

Где те автоматы, «двушки» где?

Все приметы вырваны и смяты,

И плывут, как листья по воде.

 

Мир иной, иной отсчёт симпатий,

То, что потеряли – не нашли.

«Двушки» закатились под кровати

И лежат до времени в пыли.

 

Будет время низко наклониться,

И рукой пошарить с полчаса –

В памяти всплывут родные лица,

Зазвучат родные голоса.

 

Бросить «двушку» в прорезь автомата,

Слушать безответные гудки.

Все друзья-товарищи куда-то

Убежали наперегонки.

 

Критики мои

 

Не в МГУ и не в МАИ

Учились критики мои.

Их стиль высок, их голос тонок,

Их цель ясна и так близка,

Что рифма точная спросонок

Слететь готова с языка.

 

Но поздно, силы нету, чтобы

Себя растрачивать на злобы,

Лупить их картой по носам.

А что там плохо, что неплохо,

И то, откуда ждать подвоха –

Решать не им, решать не нам.

 

Вдохновение

 

Удар покуда не получен

В печёнку, в душу и под дых,

Покуда ты благополучен –

Всё, что напишешь – пресный жмых.

Сиди и бди, бумагу пачкай,

Губу раскатывай на лесть.

Но что создашь ты – просто жвачка,

Её ни выплюнуть, ни съесть.

 

Телефонный звонок

 

Он позвонил мне достаточно поздно

Для человека, со мной незнакомого.

«Не разбудил?» – поинтересовался. А потом

Стал произносить комплименты

О где-то прочитанном стихотворении

И об одном известном в узких кругах критике,

Который, как выяснилось, хвалил нас обоих.  

 

А дальше – больше...

Читал гекзаметры, а потом уже и гекза-километры.

А я сжал зубы – не было сил слушать

И не было сил отключиться.

Весь день болела моя ключица.

А тут боль на виски мои перебежала.

Мембрана от ритмов его дрожала.

Он жаловался на иудеев, не принимавших

Ни его самого на ура,

Ни христианство его.

На судьбу,

Не давшую выбрать страну

Покомфортней,

Где знатокам гекзаметров и терций

За эти знания открыты все двери и дверцы.

Но чем помочь ему мог я, грешный?!

И тот звонок его безутешный

Оборван был как-то на полуслове,

На том, что он меня снова словит...

 

Памяти Володи Орлова

 

Вот и некого больше спрашивать.

Ни письма в ответ, ни звонка.

Может, знал он не больше нашего,

Но зато уж наверняка.

 

Вот и некому душу выложить,

За рюмашкою коньяка –

А ведь было же это, было же,

И казалось, что на века.

 

Вот и незачем к Симферополю

Заворачивать самолёт,

Он ко мне уже больше по полю

С зятем, с Вовчиком не пройдёт.

 

Вот и не к чему больше пыжиться –

Мол, ну что он такое мог!

Что все книги наши и книжицы

Против строк его четырёх?

 

Вот и чёрной покрылось тучею

То, что солнечным было днём.

Вот и вышло время вымучивать

Не ему стихи, а о нём.

 

* * *

 

Вот так подкатит к горлу ком,

заноет что-то под ключицей,

и тут же тонким коготком

стихотворенье постучится.

 

Забьётся крыльями в стекло –

но не погладишь эту птаху,

какой судьбою занесло,

швырнуло к нам её с размаху?

 

Страх

 

Мохнатым псом за мною следом

с хвостом поджатым ходит страх

сказать не так или не эдак,

бездумно или второпях.

 

К нему домашние привыкли.

А без него не тот порыв.

Он не даёт мне фигли-мигли

творить, о совести забыв.

 

Чуть что, и он загонит в угол,

рыча – подумай головой!

Ах, пёс, за все твои заслуги

возьми-ка хрящик мозговой.

 

* * *

 

Веет ветром прохладным с отрогов Ливана,

Аравийским песком запорошена высь.

Кто хозяин, а кто тут пришелец незваный –

Без пол-литра попробуй поди разберись.

 

А из тех, что с бутылкой на лавочке сели,

Ни один на пророка, увы, не похож.

Разделили родимую, чуть окосели –

Им теперь всё едино – где правда, где ложь.

 

Может быть, все другие решения плохи,

Может, стоит умерить и пыл свой, и нрав.

Может в этом великая мудрость эпохи.

Может статься, философ бутылочный прав.

 

Друг пишет пьесу

 

Друг пишет пьесу о Ван-Гоге.

Растут горой черновики.

В них юга Франции дороги,

Крестьянский быт и мир убогий,

Задумчивые старики.

Звенит осы жужжащей зуммер,

Шумы несутся из квартир.

Художник, словно мир, безумен,

И гениален, словно мир.