Леонид
Поторак

10 января 2014 года

Фонарь не горит. В темноте начинается год,

Чья краткость рассчитана верно от древних колен до

Ещё не рождённых. Моргнёшь – и сочельник, и вот –

Вторая календа

Уже различима на следующем рубеже,

Где брезжит какая-то чуждая сердцу свобода,

С потерей гранича, и судьбы полны миражей

Вблизи поворота.

Рождественский дизель пропах кипятком и смолой.

Рокочущим стадом от тёмного хлева отчалив

Вагоны выходят, январь унося за собой;

Вагоны в печали.

Печаль их, конечно, светла, как и должно в пути.

Им снится, что чуда не будет, и нечто большое

Уже, вероятно, осталось за цифрой «один»

И запахом хвои.

Тогда, словно снова над крышами всходит трубач,

Январский глашатай, и миру обещаны знаки,

Выходят из полночи ангелы мелких удач,

Стоят в полумраке.

Август

Я не сдавался никому,

Помимо августа, пожалуй,

Когда распугивает тьму

Вечерний гром над гаражами,

Когда гроза рождает вдруг

Не застланную мглой полоску

И жёлтый свет, и тонкий круг

От чашки на столовых досках.

И вечером, и вообще –

Я в августе всё время вижу

Движенье тайное вещей,

В иные месяцы недвижных,

И жёлтый свет, и тонкий круг

От чашки на столе дощатом,

Как будто от тебя, мой друг,

Мне сообщаются закатом.

Как будто из иного дня,

Когда, не встретившись с тобою,

Я шёл, и с яблонь на меня

Сходило пламя золотое;

И оттого, что я горю,

Я так же тайно торжествую,

Как будто этим я дарю

Тебе, далёкой, жизнь иную.

Когда-нибудь в час труб и крыл

Воздастся, может быть, сполна мне

За то, что музыку любил

И вещи называл словами,

И, может быть, заметит внук,

Меня ворочая под лупой,

Тот жёлтый свет и тонкий круг

От чашки на дощечке грубой.

Но ты храни меня, храни,

Сама не ведая об этом,

За эти медленные дни

На медленном исходе лета,

За жёлтый свет и тонкий круг

От чашки на доске неровной.

Не выпускай меня из рук,

Мой ангел неправдоподобный!

* * *

Ах какие струны звучат низами

Как легко скрипач отдаёт поклон

Если кто когда и придёт за нами

Хорошо бы он

Чтоб ни гром ни каменное пожатье

А Сен-Санс и скрипки вода вода

Громче звук да веки плотнее сжать бы

И опять туда

Где ни разделений ни расстояний

Знай дыши и слушай лети лети

Мы подобны рыбам морским мы сами

Призраки сети

А иначе дождь середина мая

Огляди свой дом опусти глаза

Ни сети ни моря я тварь земная

Дольняя лоза

Все окно да книга экран да кофе

Рейсы да билеты и взор не прячь

Протирай очки да печатай строфы

Расскажи скрипач

Что в краю иной и высокой прозы

Где с лихвой твоей и моей вины

Мы судимы рондо каприччиозо

И ничем иным

* * *

В нашем доме нет огня

Ходят кони сквозь меня

На распахнутом балконе

Сплю с полночи до полдня

На балконе ходят кони

Лунным стременем звеня

Завтра встретимся с женой

Кто-то есть в ночи живой

В тёмных призраках растений

Ходят кони под луной

Завтра будет день осенний

День овсяный

день ржаной

Весенняя сказка

В синеву устремлена

Пенный ком несёт волна.

Разжигает светлый блик,

Наплывает шумным ливнем

Или женщиною в синем

К полынье несёт рушник.

И едва коснётся глади,

Следом, друг на друга глядя,

Моют белое белье

Сестры синие её.

А за ними ходят бури,

А за ними голубую

Парусину без следа

Рвут форштевнями суда.

И, вращенью шара верен,

Вслед за ними ходит берег:

Той же лёгкою волной

Подступает край земной.

А на нем дорог и крыш

Пёстрый ворох, шумный город,

Ряд больших домов, в котором

Есть один, где ты не спишь.

Шар плывёт в сияньи окон,

Всякий раз в чернила боком

Опускаясь; и волной

Заливает строй дневной

Птиц, троллейбусов и прочих;

Все что нужно этой ночью -

Спать под шорох дальних волн

Во вращенье мировом.

И повсюду в городах

Дремлют люди, но когда

Им приснится новый берег, -

Запирают крепче двери

До рассвета и впотьмах

Обогнать стремятся воды

На высоких самолётах,

На далёких поездах.

* * *

Всё утонет в радужном сиянье

День повержен дождь прошёл как год

В ноябре легко попробуй в мае

Я не знаю что произойдёт

Жизнь моя ты всюду всюду всюду

Оглянусь а всюду жизнь моя

Облака белеют как посуда

Как бельё сверкают тополя

Не во имя больше но во время

В небе проплывают облака

Спи жена не помня и не внемля

Ты не здесь слегка слегка слегка

И когда я выйду в тёмный вечер

Изморось дыханьем горяча

Небо надо мной не станет легче

Но прогнётся в области плеча

* * *

Затем октябрь и вписан в год,

Чтоб мыслью не пренебречь,

Что будет много плохих работ

И много хороших встреч.

И то луга с голубой росой,

То в огненной охре лес.

Но, в общем, когда-нибудь это всё… –

На то октябрь и есть.

Я на балконе. Над ним Борей.

Пахнет едва-едва

Горячей пылью от батарей

И скошенная трава.

И только низко над головой

Несётся звон комарья.

Лети, дорогой. Лети, дорогой.

Теперь это кровь твоя.

Интродукция

Я выхожу на балкон посмотреть на град.

Рамы скрипят.

Чёрную мельницу вертит вечерний гром.

Что-то изменится, чувствую всем нутром;

В какую ни лезь дыру,

Мы в узелке у грядущего, на ветру.

Это не буря несёт над землёй пыльцу,

Это ты подносишь меня к лицу,

Это лист, предчувствующий глаза.

Позади грозы небесная полоса,

Где золотистою коркой иной земли

Жёлтое слово высветится вдали.

Искоростень

Теперь хожу и мыслю, сам

Не свой, неясно мне

Зачем я раньше не писал

О голубях в огне.

Одиннадцать веков спустя

Не жаль ни тех, ни тех.

Но вы представьте, как летят

До обречённых стрех.

И не равно ли, чьим трудом

Да в радость чьим богам,

Когда есть голуби с трутом,

Привязанным к ногам.

* * *

Кода.

Кончается месяц июль,

Достойный вниманья поэта.

Ничто не случайно. Заглянешь за тюль, –

Идёт за приметой примета:

Шумит перекличка живого в лесу,

Горячий репейник трепещет,

Паук, между веток застыв на весу,

Плетёт необычные вещи;

Чайки с собаками делят эфир;

Трамвай голосит над рекою,

Играя за окнами наших квартир

Немыслимою синевою.

За всем этим следует что-то ещё,

Чего-то иного начало.

Вьются над битою алычой

Бабочки адмиралы;

К полудню жара заливает большой

Пустырь, где колеблется вереск.

За всем этим следует что-то ещё,

Какой-нибудь август, надеюсь.

И даже когда уберут алычу

С дорог специальные люди,

И я на удачной строке замолчу,

Там что-нибудь всё-таки будет,

Там что-то останется, Боже ты мой,

Творящий за месяцем месяц, –

Какая-то чёрточка у запятой,

Какой-нибудь август, надеюсь,

Какой-нибудь атом, лежащий в пыли,

Незримый, – останется рядом;

Он будет ничем и ни с кем неделим;

Спасибо; мне нравится атом.

И вот, начиная примерно с конца

Июля, до берега лета

По всем палисадникам пахнет пыльца

Ни с чем не сравнимого цвета,

В траве от неё тяжелеет пчела,

Пчелиную чувствует радость,

Вступая в расцвет своего ремесла, –

Тогда начинается август;

И будет трамвай проплывать над рекой,

Пестрящей утиною корью,

В пространстве, заполненном краской такой,

Подобранной в детстве для моря.

Ты думаешь, я всё не вытяну нить,

Слова волоча за словами,

Но это моё ремесло шевелит

Моими сухими губами:

Мой царь травяной, нам не вечно, звеня,

Тревожить горячие ульи, –

Ты кончишься, август мой, но и меня

Не сможешь оставить в июле;

И там оглядишься: иная близка

Пора; и пока мы как будто

Не знаем, – сентябрь основные войска

Подводит на наши редуты.

Туман; и собаки над жёлтой листвой;

И чайки с трамваями спорят

В пространстве, заполненном краской такой,

Подобранной в детстве для моря;

И мне остаётся не голос, но звон,

С которым, допустим, цикада

Прощается с летом; я счастлив, что он

Не может быть понят превратно;

Грячий репей или запах дождя

Из прошлого времени года,

Цветенье, цветенье, но, чуть погодя,

За всем этим следует кода,

За всем, мой немыслимый, этим и тем,

Неназванным, месяц мой, дай мне

Закончить, – не здесь ещё, август, но где

Уже не достанет дыханья,

Поскольку иначе не встретят конца

Слова, заполняя пустоты,

Здесь хватит,

держащий меня у лица, –

Ты знаешь,

Здесь хватит работы.

Никому ни о чем

Видно, Земля несвободна в своих правах,

Каждую ночь повторяет одно лишь это:

Меркнет полмира. С разницей в час или в два

Спят города, страны и части света.

В чьём-нибудь полушарии спят огни.

Спят лоскуты на карте, равняясь в цвете.

Я расскажу тебе об одном из них,

Кажется, больше не о чем, кроме этих

Улиц, полей и стен, площадей и сцен.

И обо всех углах их кирпичных судеб,

Уже отпечатанных на моем лице,

Я расскажу, как о великом чуде.

Я не любил, но готов полюбить поля.

Если кому и слышать о них – не мне ведь.

Слушай о том, как прекрасна моя земля,

Ты далеко достаточно, чтобы верить.

Если подумать, в каждом из городов

Мало разнятся стены и повороты.

Я их и сам сейчас полюбить готов,

Слушай о том, как смешно быть отсюда родом.

Как на одном из скольки-нибудь этажей,

В доме, где угораздило же родиться,

В доме, который никак не достроит Джек,

Я все живу и дружу с домовой синицей.

Как ни крути, сколько ни бей волна,

Сколь ни гони нас – вместе ль, поодиночке? -

Я человек, идущий из пункта А,

И не сменить вовек мне исходной точки.

Адрес рожденья – чей-нибудь, мой ли, твой,

Той ли, того, или обоих вместе -

Это навек навязанное родство

С контуром рек и чертежом созвездий.

…Что-то в палате небесных весов и мер,

Как в королевстве Датском, не ладит с миром.

Спит моя родина с маленькой буквы «р»,

Спрятавшись от голосов и шумов эфира.

В ссоре со всеми, включая саму себя,

В мире и в море, и где-нибудь в небе тоже,

В каждом осколке бедного бытия…

Вы с ней похожи. Просто вы с ней похожи.

И прочертив углом городской уют,

Дремлет в пыли и воробьином споре

Улица, так похожая на твою.

Что не твоя – уже небольшое горе.

Спят провода, и телефонный пульс

Замер на полдороге до адресата.

Я не звоню, не думаю и не снюсь,

Я сочиняю сказку о том, что рядом,

Том, что все пристальней смотрит в мое окно,

Это мой край, отчасти – моя забота.

Впрочем, ты спишь, и становится все равно,

Что там снаружи, и есть ли еще там что-то.

Спи. Чья-то родина – только одна из тем,

Чтобы продлить беседу. Но с каждым разом

Я все прочней в её попадаю плен.

Да будет твой сон с ней никак и ничем не связан.

Раннее лето, крадучись, на порог

Всходит и прячет мир на изгибах платья.

Эта земля не стоит твоих тревог.

Спит и она. Что же мне пожелать ей?

Можно понять, только глобус приблизь к глазам:

Это лишь часть того корабля, который

Нас потерял, да, впрочем, не выплыл сам.

Так и плывём во все стороны света и моря.

Я не один такой говорю ни с кем,

Все мы бежим с корабля и гребём без толку,

Каждый из нас привязан к своей доске,

Каждый из нас гражданин своего осколка.

Что еще ждать, если вся королевская рать

Нас не смогла собрать по частям и людям.

Так и не знаю, что же ей пожелать.

Может быть, стоит просто сказать «да будет…»?

* * *

Ночь нежна. У побережья вереск.

Vita brevis. Мы, конечно, ars.

Где-то Велес двигает на нерест

Племя звёзд, невидимых для нас;

Поздний катер с пристани бормочет;

В лавке крутят “Putting on the Ritz”.

Ночь ценна лишь способом воочью

Наблюдать отсутствие границ,

Из всего, что тянется и длится,

Оставляя части, а от них -

Джаз и лица, только джаз и лица,

С явным преимуществом вторых.

И тогда – из бесконечной сажи

Прочего – является тебе

Разум, порождающий пейзажи

С темным дубом, песней и т. д.

Пой мне, голос в записи нечёткой,

Радуги вращающийся срез,

Пой мне о безвременьи и чем-то

Также начинающимся с «без»,

Чтобы до утра успеть разгладить

Этот бред, полуночный угар.

Слушай: ночь нежна, как ars amandi.

И прими как данность, а не дар,

Нашу близость, давнюю, наверно,

К той, недосягаемой на вид,

Области, где чуть колеблем ветром

Парус, и мгновение стоит.

Очень серьёзно

А ночь наступает – черна как смородина

Чудна и торжественна

В клумбах шмели

И воздух от жара столь плотен что вроде бы

Не видно земли

Густеет над городом тёмное месиво

Деревья листвой шевелят

И сходит вода словно пальцы гермесовы

На панцирь сгоревшего здесь жигуля

И громче собак и взорвавшейся градины

Сирен всполошённых и ливня поверх

В обугленных недрах врубается радио

И ловит почти без помех

И голос звезды отдалённого выселка

Мне до рассвета поёт

О самой прекрасной о самой немыслимой

А я-то не верил

А вот…

* * *

Приходит ветер с реки. Зима

Проходит вторую треть.

Дома толпятся в ночи, дома

Не могут себя согреть.

И между нами, снега копя,

Ложится земная гладь,

И, просыпаясь, возле себя

Дыханья не услыхать.

И только где-то в квартире шесть,

Не торопясь ко сну,

Сосед до полночи лупит в жесть

И молится на луну.

Луна, качаясь в его борще,

Подумает: нет суда

Над нашей тоскою, и вообще,

И светится, как слюда.

И кружит ветер, и суета

Овладевает мной;

Но нет суда, и идут сюда

Суда от земли иной,

И как покажутся нам мелки

Наш невод и наш улов,

А что мы все – черепки, долги

Вблизи их крутых бортов.

В размахе их серебристых крыл

И в окнах их голубых.

И мнится каждому: прежде был

Он также одним из них,

Летел, плевал себе в облака,

Строку повторял одну,

Что расстоянья смешны, пока

Мы видим одну луну.

А может, стоит именно так

Сойти со своей оси:

На всем, что прежде имел, кулак

Разжать и поднять шасси,

И чтобы уже никогда ко дну,

В такую же ночь и тишь,

Где я бы выл на свою луну,

Но ты на свою молчишь.

Простое

Здесь такая синева

Хоть представь на миг

Что несёт меня трамвай

Мимо глаз твоих

И не так уж велика

У меня беда

Но проснусь и Боже как

Я попал сюда

Только бабочкой в окне

Лодочкой в горсти

Тот мотив который не

Воспроизвести

Сверху вниз

Не правда ль, было иногда,

Что в час после заката

Мы слышим, как летит Земля,

Гонимая куда-то.

И если ночью мысль вольна

Расстаться со стенами,

Пусть нас несёт она туда,

Где лайнер спит в тумане,

Где пассажиры стаей птиц

Глядят, как светлый остов

Материков уходит вниз,

Сворачиваясь в звезды,

И все, кто есть внизу, кто ждёт,

Порой того не зная,

Ведут сквозь бездну самолёт

Пунктиром ожиданья.

И есть одна, не все ль равно

Кто именно, которой

Доверен воздух, ночь, окно

И ровный гул мотора.

А впрочем, верно, не одна.

Она подобна прочим,

Мы не знакомы с ней, она

Лишь единица ночи,

Глядит, как меркнет ряд огней,

И тьма в окне все шире,

И твёрдо знает – дело в ней,

Одной не спящей в мире.

Старинная песенка

А что теперь? теперь Бог весть.

Я раздаю всему помалу.

По слогу нам на вальс и лес,

По слову ветру и каналу.

О нет, Борей необорим,

Не удержать ладонь в ладони;

Но если так, то отчего не

Стоять, как дерево, под ним.

Пускай летит моя листва,

Вперёд меня бесцельно гибнет,

Но там, где кончатся слова,

Виденье странное возникнет;

И в нём надежда, что не зря

Заглядываю в небеса я,

Над пропастию повисая

И с пропастию говоря.

Строфы

Как ни несло ни било

Только в один из дней

Станут белей белила

Голуби голубей

Выгляну ли увижу

В лужах скользят рябя

Вишня антенна крыша

Похожие на тебя

Радугами мигая

Движутся по воде

Мне мол печаль какая

Что ты сейчас и где

Тем и спокойней тем и

Легче в такие дни

Думается что все мы

Все-таки не одни

Что вот ещё полслова

Полвыдоха полбеды

Смотришь а у любого

Есть непременно ты

Кухня и подоконник

В жёлтых таких лучах

И блюдце в твоих ладонях

Светится как свеча

Или сверкнувши мылом

Выскользнет из руки

Белое как белила

Круглое как круги

Хоть голубем

ты все еще спишь рассыпается снег

а нечто вершится над нами

и вдруг совершается голубь в окне

и веник еловый в стакане

над крышами носит большую пургу

окно дребезжит на ветру и

мне снится что в этом счастливом кругу

меня распластает витрувий

и господи как же мы станем ясны

каким же наполнятся светом

все лампочки мира все ёлки и мы

и в тучах плывущая эта

то злая фигня то святая звезда

сродни близнецам да плеядам

которая нас возвращает сюда

хоть голубем хоть снегопадом