* * *
Ты скажешь: я здесь, а ты? Зачем мы друг друга ждём,
Когда ни одним часам нас больше не сдвинуть с мест?
Наш угол темнеет к трём,
Мы свет понапрасну жжём,
На тёплом собачьем лбу искрится фантомный снег.
На лестнице – влажный гул, соседская западня,
Где курит его родня, братаясь с её роднёй.
На дне светового дня
Ты выйдешь искать меня.
И площадь пересечёт тебя за твоей спиной.
На почте висит замок. За почтой несёт дымком,
Там после дневного сна гуляют владельцы дач.
А ветер стучит замком,
О ком, говорит, горком.
И кто-то идёт пешком, и где-то рычит тягач.
Там светится магазин, украшенный кое-как.
Оттуда несут тепло, позвякивая винцом.
На тусклый его маяк
Спешит городской синяк,
И пара худых собак следит за его крыльцом.
Да здравствует новый год, что тычет: «Вперёд, вперёд!»,
То спичкою пальцы жжёт, то на, говорит, хлебни.
Где ёлка траву метёт,
И ливень гирлянду рвёт,
По веткам бежит корабль, на мачте несёт огни.
* * *
Ничем не примечательная женщина
Пошла в ларёк за полуфабрикатом,
Чтобы потом в духовке сжечь его,
Ругаясь матом.
Посуду, чем быстрей, тем неподвижнее,
Водой почти холодной перемыла,
Меж тем, как жизнь – да ладно – жизнь её
Не проходила.
Не проходила, будто приступ жадности
У голубей, переборщивших с просом.
Бросалась к двери, задыхалась жалостью,
Глядела косо.
Садилась у порога прямо в шапочке
В помятую коробку из-под торта,
И думала, как старенькая шавочка:
«Какого чёрта?»
Но оставаясь средь живых до одури,
Она стирала пятна на стакане,
Следя в окно за серо-бурой родиной.
За огоньками.
Ёлка
Ёлка, мы пережили зиму, зачем не знаю,
В прошлом году расставшись, мы одичали в этом.
Бедные твои лапы сохнут под ярким светом,
И паутина с полки тянется кружевная.
Россыпь твоих сокровищ скоро увяжут в саван,
Если тебя не станет, что мне другие зимы?
Как ты сияешь, будто всё ещё мной любима,
Будто на эту штуку мы подписались сами.
Ёлка, куда нам деться, чтобы обнять друг друга?
Каменный дом не греет, мартовский свет не лечит,
Снимут с тебя серёжки, снимут с тебя колечки,
Вытянут по ступеням, бросят под виадуком.
Бросят под виадуком, лапы твои сминая,
К тёмной степи вершиной, к дальней из остановок.
Будто простившись в прошлом, мы воскресаем в новом,
И узнаём друг друга, больше не понимая.
* * *
Там вогнуты ветром стёкла, и двери забиты в рамы,
На верхнем – играют Баха, на нижнем – играют гаммы,
Не слушай, как зимний ветер в оконные воет щели,
Играй на аккордеоне, играй на виолончели.
Пусть музыка неуместна, как плесень в приличном доме,
Играй на виолончели, играй на аккордеоне.
На пальцы дыши за школой, а после, взлетев на третий,
Играй наобум, не глядя, в гудящем в затылок свете.
Коленями к батарее, позорные слёзы пряча,
Живее, всегда живее – и даже ещё виваче.
К прокуренному аккорду над окостеневшим грифом
Склоняйся всё ниже, ниже, как будто к больному гриппом,
Как неумолимо нежность сквозит по надбровным дугам,
Как неутолима близость, как близко ни будь друг к другу.
И Моцарт с похмелья хрупок, как день, что в чаду пригашен,
Как быстрая жизнь собаки в районе, соседнем с нашим.
Таня
Таню, любовницу лорда Чаттерлей,
В сорок сиреневом мае сцапали.
Девочке Вере и сыну Ванечке
Вставили новые глазки-пуговки:
В каждом глазке – по четыре дырочки.
Девочка выросла – стала дурочкой,
А мальчик не вырос – остался маленьким,
Старым, до стремечка перепуганным,
Всё, что любил, называл «помехою».
Вдруг уезжать, а оно прицепится?
Вдруг убегать, а оно прицелится?
Мама-то, мама куда поехала?
На Воркуту-яху.
Прах – к праху.
Тане, с духами её-туманами,
Холодно над выгребною ямою.
Тёплое место ассенизатора
Таня купила сегодня затемно:
За безрукавку с коклюшным кружевом,
(Да забирайте себе, что нужно вам),
За спазмы в осипшем горле.
(А что не забрали – спёрли).
Тане на этом зачтётся свете.
Таню прозвали «гондон в корсете» –
Мол, не даёт никому за сахар,
Даже от страха.
Таня, весёлое брашно в морге,
Выпей за тех, кто сегодня в море.
Так выпало,
Что выплыла.
Таня, не плачь,
Too much.
* * *
Мы, жившие в тёмных квартирах, прощанием траченых,
Мы, спавшие в светлом метро, как в кровати под пологом,
Курившие «Приму», глотавшие всякую всячину,
Бросавшие тряпки, а книги тащившие волоком,
Чтоб спрятать в соседский сарай с поросёнком Василием,
Искавшие нежность, бросавшиеся за вагонами,
Ценившие лёгкость дешевле любого усилия,
Признавшие сами себя ни к чему непригодными,
Мы думали, кто-то найдётся и щедро расплатится,
И, словно Иисус, не захочет искать виноватого,
Мы здесь, надышавшие колкую изморозь пьяницы,
Согревшие сердце в руинах пальто вороватого.
Мы были не так чтобы слишком, а всё же заносчивы,
Особенно с теми, кто дорог, и страшно застенчивы.
За вычетом крылышек, книжечек, крестиков, ноликов,
Мы те же и тем же восторгом терзаемся с теми же.
Мы здесь, у порога, у входа, когда не отвертишься,
Не вылечишь даже до риски налитыми граммами.
И дом, потемневший святой в помертвевшем отечестве,
Бесстрастно глядит обращёнными в комнаты рамами.
© Лена Берсон, 2018.
© 45-я параллель, 2018.