* * *
Когда б великий Ленин мог сейчас
Из гроба встать, как тень отца Гамлета, –
Нашёлся ли бы хоть один средь нас,
Который бы сказал, увидев это:
«Неладно что-то в Датском государстве»?
Скажи, посмей, – спознаешься с тюрьмой:
Судьба уж приготовила удар свой,
И для тебя прописано лекарство
В обширных пунктах Пятьдесят восьмой!
1944
ОЛП № 1 МВД, Бескудниково
* * *
Я тоскую по женщине. Женщина снится мне,
Как прекрасна она, снится мне по ночам.
Я не знаю, какая, с какими ресницами,
Как волос её волны текут по плечам.
Я тоскую по женщине. Днями горячими
Её образ не встреченный – передо мной.
Дышит женщина жаром любви нерастраченной,
Ширью неба и соками плоти земной.
Я тоскую по женщине. Сколько ни плакал им,
Для меня её люди найти не смогли.
Лишь намёк её облика – статуя с факелом,
Что взметнулась на грани воды и земли.
1945
ОЛП № 1 МВД, Бескудниково
Матери
Для тебя мои письма – вдвойне доплатные:
Плачем платишь ты за недомолвки мои.
Жизнь – поток, где по дну волочу свои дни я,
Где покорна ты воле могучей струи.
У тебя нет гнезда, у меня нет приюта,
Я живу безотлучно лишь в сердце твоём.
В нём хранишь первозданную душу мою ты,
И пока оно бьётся, ‑ незыблем мой дом.
И сквозь строй испытаний надеждой ведомый,
Я прошу: дотерпи, дотяни, доживи,
Чтоб и я не остался без мамы, ‑ без дома,
Без уюта и ласки, тепла и любви.
1946
ОЛП № 1 МВД, Бескудниково
Вслед этапу
Нине Веселитской
Дорожный снег лежит корой берёзовой,
Перед рассветом площадь, как пустырь.
С зарёй тебя, боярыню Морозову,
Увозят в дальний монастырь.
Стрельцы гуськом шагают вслед за старшими,
А под санями колеи скулят,
Как будто под ногами патриаршими –
Полы скрипучие палат.
Рогатка перед крайнею заставою,
Родной Москвы последняя верста…
Привстав, ты осеняешь златоглавую
Крестом крамольным в два перста.
А колокольцев буйство – словно вольницу
На мятежи скликающий набат…
Тебя пою я, гордую раскольницу,
Тебе шепчу я невпопад:
Ты, повторив руки своей движение,
На подвиги меня благослови:
Хочу принять души самосожжение,
Как очищение любви.
1946
ОЛП № 1 МВД, Бескудниково
Посторонний
Жизнь свою я не проворонил,
Хоть и числился ни при чём.
Был тем самым я посторонним,
Вход которому воспрещён.
Но не стоит тостов застольных,
Важно тайны свои храня,
Круг допущенных и достойных,
Ограждаемый от меня.
Не стремлюсь уподобить вере
Самочинных пророков бред,
Не желаю стучаться в двери,
Где приманкой висит запрет,
Где ленивыми языками
Суесловный смакуют жмых
За своими семью замками
На своих небесах седьмых.
Не хочу никаких варягов
Моим пустошам и пескам,
Ни особых универмагов,
Ни буфетов по пропускам.
Лучше жить сомневаясь, мучась,
И не жаждать ни лент, ни блях,
Ни копеечных преимуществ,
Ни отпущенных свыше благ.
Лучше тягостно и бессонно
Мыкать горе своё, пока
Не назвали запретной зоной
Реки, горы и облака.
1976
* * *
Бурлят у скал коричневых буруны,
И море предвечернее серо.
А тьма, сгущаясь, медь дорожки лунной
Перечеканивает в серебро.
Шуршит волна, на гальку набегая,
И кипарисы, выстроившись в ряд,
Как будто думы волн оберегая,
В безмолвии навытяжку стоят.
Глядится в воду щедрость небосвода –
Меж ними грани взгляду не найти:
Созвездие густое теплохода
Свой держит путь по Млечному пути…
И, как волна, вздыхая с облегченьем,
Душа твоя в такие вечера
Полна не просто мироощущеньем,
А ощущеньем мира и добра…
Нет, не уснуть нам – даже и с устатку,
Напрасно ждёт сегодня нас ночлег:
Таких ночей, быть может, с два десятка
Отпущено на человечий век…
* * *
Кто сюда дотянется?
Чёрту на рога
Зашвырнуло станцию,
Станцию Пурга.
Здесь ни трав, ни ёлочек,
И сюда бы встарь
Никаких бы тёлочек
Не пригнал Макар.
Но не мшистой плесенью –
Сердцу дорога
Девичьею песнею
Станция Пурга.
Девушки с лопатами
С виду не стройны –
Стёганки с бушлатами,
Ватные штаны.
Сбив назад треухие
Шапки с тёмных лбов,
Тянут: «Чую… Слухаю» –
В песне про любовь.
Песня не старинная,
Но и не нова –
Веют Украиною
Плавные слова.
Думкою тягучею
Плещут и журчат
Перед снежной кучею
Песенки девчат.
Как на белом вышили
Здесь на рушнике
Розовое вишенье
В зеленом садке…
Не тоской провьюженной
Сердцу дорога,
Ой ты, песня южная,
Станция Пурга.
* * *
Вся притворная, вся нарочитая,
Вся придуманная для себя…
Хорошо бы хоть раз проучить её,
Жёстким словом её оскорбя,
Окатить её правдой солёною,
Не боясь никакого греха,
Чтоб сползла, словно кожа спалённая,
Всех надуманных чувств шелуха!
Хорошо бы, чтоб, сев с нею рядышком,
Отшвырнувши чужое хламьё,
Вдруг увидеть трепещущим ядрышком
Неподдельное сердце её,
Неподдельное, двадцатилетнее,
Беззащитное, словно птенец,
Чтоб была её юность заметнее
Ей самой, да и мне, наконец…
* * *
Люблю тебя за то, что ты моя,
За то, что мной целована впервые,
Что все намёки, страсти не тая,
Прозрачны, словно капли дождевые.
За то, что искру в сердце зароня,
Не дам тебе ни отдыха, ни сна я,
Что на вопрос мой: «Любишь ли меня?» ‑
Ты тихо отвечаешь: «Я не знаю…»
* * *
Да, может, может юность повториться,
Рассудок, опыт – всё пойдёт к чертям.
Не верю, что по паспорту мне тридцать:
Пусть, кто не любит, верит паспортам.
А мне бродить под окнами твоими,
Писать и рвать страницы чепухи,
Твоё обыкновеннейшее имя
Затверживать, как лучшие стихи.
А мне – как мышцы напрягая нервы,
Выкладывать всю правду без прикрас.
А мне – любить, – ну, что же – пусть не в первый,
Но может статься, что в последний раз.
А мне – искать, как лучшую награду,
Как главный смысл земного бытия,
Тебя, моя запретная отрада,
Тебя, вторая молодость моя…
* * *
Горят, горят багряные леса
В бездымном, пёстропламенном пожаре.
Трепещут рощи, тощие, поджарые,
Дырявые вздымая паруса.
Под серым смерчем взвихренной золы
Густое пламя кренится и стелется.
Как чёрные оглобли погорельца,
Проглядывают голые стволы.
Горят леса. Пылает полземли, ‑
Как будто лето, зной свой разбазаря,
Уплыв от нас в другое полушарие,
Сжигает за собою корабли.
Треща, как искры, рушится листва.
Но в зареве размашистого шторма
Темнеют сосняки огнеупорные,
Как несгораемые острова.
Невозмутим их облик и суров,
Их бастион несокрушим и прочен, ‑
Как будто меж пылающими рощами
И соснами – незримый вырыт ров…
Так дай мне, осень, мужество твоё,
Твоё уменье расставаться с прошлым,
Когда листком, с дрожащей ветки сброшенным,
Спадает обветшалое тряпьё…
Так дай мне, осень, выдержку твою,
Когда, как ратоборец на заставе,
Сосновый бор, в сплошном огне выстаивая,
Подобен войску в сомкнутом строю…
И зрелости глубокой полоса
Пройдёт, как плуг по опустелой пашне,
Когда всё яростней и бесшабашней
Горят, горят багряные леса.
* * *
Помнишь, детскими кулачками
К нам стучалась в окно гроза,
И зелёными светлячками
Мне казались твои глаза?
Чем бы годы нас ни наполнили,
Нам с тобой позабыть невмочь,
Как фонарь вперемежку с молнией
Озарял грозовую ночь –
Непредвиденное, случайное,
Незабвенное забытьё…
Что свело нас? Твоё ли отчаянье,
Одиночество ли моё?
И какое души движение
По какой пустило стезе
Чувств накопленных напряжение,
Разрядившееся в грозе?..
Ливень боль свою слёзно выревел,
Ветер, мчавшийся в никуда,
Рамы гулко с пути отшвыривал
И хватался за провода…
Время шло, чтоб вернуться сызнова
К той сумятице вихревой,
Чтоб опять фонарь укоризненно
За окном качал головой,
Чтоб огонь нашей страсти вспыхивал,
Переправлен через года,
И чем попадя погромыхивал
Ветер, мчащийся в никуда…
* * *
Не вечернею порой, а утренней,
Счастье встречи сводит нас двоих.
Ничего не знаю целомудренней
Поцелуев утренних твоих.
…Приходила ты, как дня предвестница,
Сдержанна, пуглива и строга,
Узкая поскрипывала лестница,
Заворчав, как старая карга.
Занавески, выгибаясь, хлопали,
Словно взмах узорного крыла,
Да подсматривал на старом тополе
Воробей за нами из дупла.
Долгий час не вымолвим ни слова мы,
Чутко слыша шёпот тишины,
Лишь до крови губы зацелованы,
Лишь до боли руки сплетены.
В этот дом тобою принесённое,
Блещет утро, красками слепя…
…Ночью, одинокой и бессонною,
Стало всё, что было до тебя.
* * *
Ах, эта боль, – ты зрелости ровесница…
У самых работящих работяг
Бывают дни, бывают даже месяцы,
Когда покажется, что всё не так.
Себя возненавидев всеми фибрами,
Себе же вдруг заявит наотрез,
Что им не те дороги были выбраны,
Не тот был смысл, не тот был интерес.
И бродит, бродит,
бродит неприкаянный,
Самим собой свирепо попрекаемый,
Измаян непонятной маятой,
Каким-то ветром внутренним качаемый,
Твердя,
что и женился-то нечаянно,
Не так,
и не тогда,
и не на той…
Всё перебрав до малого до самого,
Себе внушает в жёсткой прямоте,
Что нужно б жизнь переиначить заново
Да жар не тот и годы уж не те…
Мыслители, строители и воины –
Все знают злую боль таких минут.
Пройдут сквозь них, –
и с яростью удвоенной –
Живут…
* * *
Вольно дышится,
ладно пишется,
И работа легка, как игра.
И не нужно потеть и пыжиться, –
Клады сами прут на-гора.
Не мгновенное дуновение –
Буря дерзкого торжества!
На весёлой волне вдохновения,
Колыхаясь, плывут слова.
Долгой выдержкой не обеднённое,
Раздувай мне грудь, как меха,
Ты, свободное, незатруднённое,
Грозовое
дыханье стиха!
Минутное
Вот так бы век, вот так бы век
Лежать, не поднимая век.
Лежать, уйдя лицом в траву,
Не знать, – живу иль не живу,
Не знать, – плыву иль не плыву,
Куда плыву, зачем плыву,
Плыву во сне иль наяву…
Не знать, куда течёт река,
Чего касается рука,
Куда уходят облака,
Вершины гор задев слегка,
И помнить, мысли растеряв,
Лишь перешёптыванье трав…
Время складывать песни
Облетают под ветром дубы,
Пересох неистраченный порох…
Время складывать песни, в которых
Меньше красок, но больше судьбы.
И пока небеса, голубы,
Отражаются в душах и взорах,
Время складывать песни, в которых
Меньше страсти, но больше судьбы.
На дорогах твоих – не столбы,
Не мосты на надёжных опорах…
Время складывать песни, в которых
Меньше звона, но больше судьбы.
Помня заповедь: «Мы не рабы!»
На полотнищах дней краснопёрых, ‑
Время складывать песни, в которых
Ничего кроме правды судьбы!
Снег
Мы здесь бродили сорок лет назад.
Кружок друзей давным-давно распался.
Подошвы вновь по наледи скользят:
«Всё изменилось», – только снег остался.
Тогда был город грозно затемнён,
Чтоб враг его строений не приметил.
Дышала мглой зима лихих времён,
Один лишь снег в ночи был мирно светел.
И не скребли бульдозеры шоссе,
И не скоблили дворники панели,
И снег во всей нетронутой красе
Мерцал ворсинками моей шинели.
Своим извечным следуя правам,
Он заполнял подоблачные сферы,
Он приникал к ресницам и бровям,
К зелёной звёздочке, к ушанке серой.
Ещё не тая, но уже тая
Слезу разлук, он пригибал нам плечи…
Где наши страсти, песни и друзья?
Иных уж нет, и многие далече…
Но снова где-то в небе взяв разбег,
Слепит глаза снежинок отсвет млечный…
И сколько б раз ни таял этот снег,
Всех нас он оказался долговечней…
Летописи
Про княжеские сказано походы,
Про чью-то гибель, чьё-то торжество.
И мимоходом названы лишь годы,
В какие не случалось ничего.
Ни битв, ни смут, ни памятного пира,
Ни злых набегов конницы степной,
А просто – год от сотворенья мира
Такой-то. Всё. И вслед за ним – иной.
В пустых годах – дожди, жара, прохлада,
Соха на пашне и зерно в горсти.
И нет ни мора, ни огня, ни глада, ‑
О чём же летописцу речь вести?
На свадьбах песни, мёд хмельной – на тризне…
И явствует из древних повестей,
Что эти-то года и были жизнью,
А все другие – лишь мешали ей.
Живу в миру
Живу в миру, – а значит, на миру,
Где смерть красна, где суетность постыдна,
И раньше ли я, позже ли умру, –
Всей жизни без остатка не постигну,
Как воздуха всего я не вдохну,
Всего земного шара не увижу…
Прижавшись лбом к правдивому окну,
Лишь различу, что дальше и что ближе…
И, отмерцав, как малый уголёк,
Отнаслаждаюсь я, а не отмучусь.
Как в обжитой родимый уголок,
Вселён в свою изменчивую участь, ‑
Я всё же участь многих разделю,
Как многие, свою исполню должность,
Как все, и отживу, и отлюблю,
И чем-нибудь останусь и продолжусь…
© Лазарь Шерешевский, 1944–2008.
© «45-я параллель», 2013.