Ксения Некрасова

Ксения Некрасова

Все стихи Ксении Некрасовой

* * *

 

А земля наша прекрасна.

И, может быть, одинока

среди пламенных солнц

и каменно-голых планет.

И вероятней всего,

что сами мы –

ещё не выросшие боги,

живущие под воздухом целебным

на нашей зелёной

и сочной земле.

 

* * *

 

А я недавно молоко пила –  

козье –  

под сочно-рыжей липой  

в осенний полдень.  

Огромный синий воздух  

гудел под ударами солнца,  

а под ногами шуршала трава,  

а между землею  

и небом – я,  

и кружка моя молока,  

да ещё берёзовый стол –  

стоит для моих стихов.  

 

 

Анне Ахматовой

 

А я встала нынче

на рассвете...

Глянула –

А дом попался в сети

Из зелёных черенков и почек

И из тонких,

Словно тина, веток.

Обошла я все дома в квартале –

Город весь в тенетах трепетал.

Спрашивала я прохожих –

Где же пряхи,

Что сплетали сети?

На меня глядели с удивленьем

И в ответ таращили глаза.

Вы скворцов

Доверчивей все, люди! –

Думаете, это листья?

Просто яблони

И просто груши?..

Вот проходит мимо

Женщина

Под рябью...

Голова седая,

А лицо как стебель,

А глаза как серый

тучегонный ветер...

– Здравствуйте, поэт, –

Сказала я учтиво.

Жаловалась Анна:

– А я встала рано

И в окно увидела цветы...

А в моём стакане

Розы с прошлых вёсен –

всё не сохли розы.

Из друзей никто мне нынче

Не принёс весны.

Я сейчас с мальчишкой

Здесь, на тротуаре,

Из-за ветки вишни

Чуть не подралась.

Всё равно всю ветку

оборвёт мальчишка...

И проходит дальше.

Голова седая,

А лицо как стебель,

А глаза как серый

Тучегонный ветер.

И ложатся под ноги ей тени

Облачками...

Львами...

С гривами цветов...

 

Археолог

 

Подошвы гор погружены  

В тенисто-пышные сады.  

В спортивной клетчатой рубахе  

на камне юноша сидит.  

Лежат лопаты перед ним  

и черепки  

от выветренных царств.  

А он на камне всё сидит  

и все забытые стихи  

на древнеалом языке  

задумчиво поёт.  

 


Поэтическая викторина

Весна

 

Босоногая роща

всплеснула руками

и разогнала грачей из гнёзд.

И природа,

по последнему слову техники,

тонколиственные приборы

расставила у берёз,

а прохожий сказал о них,

низко склоняясь:

«Тише, пожалуйста, –

это подснежники...»

 

* * *

 

И стоит под клёнами скамейка,

на скамье небес не замечая,

юноша, как тонкий дождик,

пальцы милой женщины руками,

словно струны, тихо задевает.

А в ладонях у неё сирени,

у плеча кружевная пена,

и средь тишайших ресниц

обетованная земля, –

на прозрачных лугах

ни забот, ни тревог, –

одно сердце поёт

в берестяной рожок

о свершённой любви.

 

Из детства

 

Я полоскала небо в речке 

и на новой лыковой верёвке 

развесила небо сушиться. 

А потом мы овечьи шубы 

с отцовской спины надели 

и сели 

         в телегу 

и с плугом 

поехали в поле сеять. 

Один ноги свесил с телеги 

и взбалтывал воздух, как сливки, 

а глаза другого глазели 

в тележьи щели, 

а колёса на оси, 

как петушьи очи, вертелись. 

Ну, а я посреди телеги, 

как в деревянной сказке сидела.

 

Исток

 

Когда неверие ко мне приходит, 

стихи мои 

мне кажутся плохими, 

тускнеет зоркость глаза моего, –

тогда с колен 

я сбрасываю доску, 

что заменяет письменный мне стол, 

и собирать поэзию иду 

вдоль улиц громких. 

 

Я не касаюсь проходящих, 

что ходят в обтекаемых пальто 

походкой чванной, –

лица у них надменны, 

разрезы рта на лезвие похожи 

и в глазах бесчувственность лежит. 

Не интересней ли 

с метельщицей заговорить?... 

 

* * *

 

Как мне писать мои стихи? 

Бумаги лист так мал. 

А судьбы разрослись 

в надширие небес. 

Как уместить на четвертушке небо? 

 

 

Кольцо

 

Я очень хотела  

иметь кольцо, 

но мало на перстень металла, 

тогда я бураны, 

снега и метель 

решила расплавить 

в весенний ручей 

и выковать обруч кольца из ручья, –

кусок бирюзовой 

московской весны 

я вставила камнем в кольцо. 

В нём синее небо 

и дно голубое, 

от мраморных зданий  

туманы скользят. 

Огни светофора 

цветными лучами 

прорезали площадь 

в глубинные грани, 

и ветви деревьев 

от множества галок, 

как пальмы резные, 

средь сквера стоят. 

Спаяла кольцо я, 

надела я перстень, 

надела, а снять не хочу. 

 

Мой институт

 

Тверской бульвар... 

Оленьими рогами 

растут заснеженные тополя, 

сад Герцена, засыпанный снегами; 

за лёгкими пуховыми ветвями 

желтеет старый дом, 

и греют тлеющим огнём 

зажжённые большие стёкла. 

И я сама – 

торжественность и тишина – 

перед засвеченным стою окном: 

в окне прошёл седеющий Асеев, 

на нервном, как ковыль, лице 

морские гавани 

нестылых глаз 

теплом нахлынули 

на снежные покои. 

Мы знаем вас, 

друг молодости нашей, 

чистосердечность вашего стиха 

и бескорыстность светлую в поэзии. 

Вот юноша поэт, 

и, словно раненая птица, 

косой пробор 

распахнутым крылом 

на лоб задумчивый ложится, 

трагедию войны сокрыв. 

По лестнице идёт другой, 

рассеянный и молчаливый, 

он знает финские заливы, 

мечтательный и верный воин 

и грустный, как заря, певец.

 

Пуховый ветер над Москвой... 

Но лебеди покинут белый дом, 

последний крик 

с плывущих облаков 

прощальной песней 

ляжет на крыльцо. 

 

Январь 1941

 

О себе

 

Я долго жить должна –

я часть Руси.

Ручьи сосновых смол –

в моей крови.

Пчелиной брагой из рожка

поили прадеды меня.

Подружки милых лет,

как оленята из тайги,

водили по лугам меня

неизъяснимой красоты.

И шелест буйных трав

мой возвышал язык.

 

Раздумье

 

На столе открытый лист бумаги,  

чистый, как нетронутая совесть.  

Что-то запишу я в памяти моей?...  

Почему-то первыми на ум идут печали,  

но проходят и уходят беды,  

а в конечном счёте остается  

солнце, утверждающее жизнь. 

 

Рисунок

 

Лежали пашни под снегами... 

Казалось: детская рука 

нарисовала избы углем 

на гребне белого холма, 

полоску узкую зари 

от клюквы соком провела, 

снега мерцаньем оживила 

и тени синькой положила.

 

* * *

 

Сгущались сумерки в садах,

И небо

Синее, как папиросная бумага,

Натянутое на обруч горизонта,

На яблоневый снежный цвет

Бросало тень.

Ах, эти яблони в цвету

У белых хат...

Их ветви в лепестках

Напоминают мне Урал,

Засыпанный сугробами,

Увязнувший в снегах.

Да, был вечер.

Без слов, без звуков.

Лежала дума на челе

Успокоенной тишины.

О чём?

Не надо слов.

Имей большое сердце,

И ты поймёшь величие полей,

Величие земли.

Косились в сторону

Из окон огоньки.

И в их лучах,

Как слёзы ребятишек,

Роняли ветки наземь

Свои вишнёвые цветы.

 

Слепой

 

По тротуару идёт слепой,  

а кругом деревья в цвету.  

Рукой ощущает он  

форму резных ветвей.  

Вот акации мелкий лист,  

у каштана литая зыбь.  

И цветы, как иголки звёзд,  

касаются рук его.  

Тише, строчки мои,  

не шумите в стихах:  

человек постигает лицо вещей.  

Если очи взяла война –  

ладони глядят его,  

десять зрачков на пальцах его,  

и огромный мир впереди. 

 

 

Стихи о любви

 

Твоей руки 

коснулась я, 

и зацвела сирень... 

Боярышник в сквере 

Большого театра 

цветами покрыл шипы. 

Кратчайший миг, 

а весна на весь мир. 

И люди прекрасней ветвей 

идут, идут, 

излучая любовь, 

что в сердце зажглась в моём...

 

Отходит равнодушие от сердца, 

когда посмотришь на берёзовые 

листья, 

что почку открывают 

в середине мая. 

К младенчеству весны 

с любовью припадая, 

ты голову к ветвям склоняешь, 

и в этот миг 

походит на рассвет – 

бурею битое, 

грозою мытое, 

жаждой опалённое 

твое лицо, 

мой современник нежный.

 

* * *

 

Стояла белая зима,

Дыханием снегов

Весну напоминая.

Игольчатый снежок

Роняли облака.

И белые поляны разделяя,

Река, как нефть,

не замерзая,

Текла в пологих берегах.

 

Улица

 

Волнует улица меня

неуловимою идеей,

которую назвать я не умею,

лишь стать частицей улицы могу.

Пойдем вдвоём,

читатель милый,

по вечереющей Москве

и с улицей смешаем цвет

одежд своих,

восторженность весны

с толпою разделив...…

 

Давай присядем здесь  – 

в тени листвы  – 

и будем лица проходящих

читать, как лучшие стихи.

 

И город встал,

касаясь облаков,

одетый в камень

и украшен медью.

И в окнах зори отражались.

И вальсы, как грядущие, звучали,

и синими огнями загорались

вечерние рекламы на фасадах.

И на безлиственных сучках

цвёл чашечками розовый миндаль...…

И множество детей,

как первые цветы,

лежали на простынках белых

и в первый раз глядели в небеса.

 

Вон

детский врач идёт

с улыбкой Джиоконды,

дано ей травами младенцев мыть,

и солнцем вытирать,

и воздухом лечить.

 

Ещё вон женщина прошла,

шелками стянута она,

как гусеница майского жука,

и серьги с красными камнями

висят, как люстры, под ушами,

и от безделья кисти рук

черты разумные теряют.

 

Две ножки в пёстрых босоножках

девчонку дерзкую несли

с глазами яркими, как всплески,

на платье – яблоня в цвету.

 

Навстречу ей

студенты шли,

веселья звучного полны,

с умом колючим за очками

и просто с синими глазами…...

 

Взволнованных мечтаний

город полн...…

Он вечно улицами молод

и переулками бессмертно стар.

 

Урал

 

Лежало озеро с отбитыми краями...  

Вокруг него берёзы трепетали,  

и ели, как железные, стояли,  

и хмель сучки переплетал.  

Шёл человек по берегу – из леса,  

в больших болотных сапогах,  

в дублёном буром кожухе,  

и за плечами, на спине,  

как лоскут осени – лиса  

висит на кожаном ремне...  

 

Я друга из окошка увидала,  

простоволосая,  

с крыльца к нему сбежала,  

он целовал мне шею,  

                   плечи,  

                         руки,  

и мне казалося, что клён могучий  

касается меня листами.  

Мы долго на крыльце стояли.  

Колебля хвойными крылами,  

лежал Урал на лапах золотых.  

Электростанции,  

как гнёзда хрусталей,  

сияли гранями в долинах.  

И птицами избы  

на склонах сидят  

и жёлтыми окнами  

в воду глядят.

 

Утренний этюд

 

Каждое утро 

к земле приближается солнце 

и, привстав на цыпочки, 

кладет лобастую обветренную 

голову на горизонт 

и смотрит на нас – 

или печально, 

или восхищённо, 

или торжественно. 

И от его близости земля обретает слово. 

И всякая тварь начинает слагать в звуки 

восхищение души своей. 

А неумеющие звучать 

дымятся синими туманами. 

А солнечные лучи 

начинаются с солнца 

и на лугах оканчиваются травой. 

Но счастливейшие из лучей, 

коснувшись озёр, 

принимают образ болотных лягушек, 

животных нежных и хрупких 

и до того безобразных видом своим, 

что вызывают в мыслях живущих 

ломкое благоговение. 

А лягушки и не догадываются, 

что они родня солнцу, 

и только глубоко веруют зорям, 

зорям утренним и вечерним. 

А еще бродят между трав, и осок, 

и болотных лягушек 

человеческие мальчишки. 

И, как всякая поросль людская, 

отличны они от зверей и птиц 

воображением сердца. 

И оттого-то и возникает в пространстве 

между живущим и говорящим 

и безначальная боль, 

и бесконечное восхищение жизнью.