Клавдия Смирягина

Клавдия Смирягина

Четвёртое измерение № 17 (437) от 11 июня 2018 года

Пришла пора светящейся хурмы

Стрельчиха

 

Стрельчиха караулила зарю, синицею застыв оцепенелой: ей утром обещали выдать тело, подвешенное в пыточной на крюк, обрубленное катом неумелым и брошенное сверх сырых дерюг.

Соколик, разве был он виноват? Опутали царевнины посулы,она их, горемышных, всколыхнула…

Мол, каждый будет волен и богат. Да дух стрелецкий требовал разгула… Вот сдуру и ударили в набат.

Детишки на подворье у кумы. Наплакались, меньшому только годик, одела впопыхах не по погоде. Куда податься, кто возьмёт внаймы? Всё сгинуло, беда одна не ходит. Увидим ли теперь конец зимы?

Стрельчиха караулила зарю. Но кровью напоённое светило, упавшее за кромку, как в могилу упившийся до чёртиков бирюк, на небе появляться не спешило – оно давало выспаться царю.

А царь не спал. Зарывшись с головой в лавандовую немкину перину, всё видел и не мог прогнать картину: Матвеева на копьях над толпой, за матушку убитого невинно, раззявленные рты, да бабий вой.

Сестра. Змея. Родная кровь. Сестра. С тяжёлыми мужицкими шагами, искусно раздувающая пламя, забывшая про бабий стыд и срам, играющая пешками-стрельцами. Так выжечь зло! Пора. Давно пора.

И Софья в Новодевичьем не спит, последние надежды провожая. Навек замкнулась клетка золотая. Какой позор? Какой девичий стыд? Повисла жизнь на ниточке у края. Монашеский клобук и мрачный скит.

Она ли затевала эту прю? А братец рвался к трону, как волчонок, настырный и припадочный с пелёнок. Пригрел вокруг себя рваньё, ворюг.

А ей смотреть из окон на казнённых…

………………………………………………………

Стрельчиха караулила зарю…

 

01.05.2010

 

Про кота

 

Детей у них не было, видимо, Бог не дал,

а может, не больно хотели, хотя сначала

она колыбельку частенько во сне качала.

Потом перестала. Устала. Прошли года.

 

Он стал ей и мужем, и сыном, но вышел срок,

и он не проснулся обычным осенним утром.

Она на поминках не плакала почему-то.

Друзей проводила, защёлкнув дверной замок.

 

Отчётливо зная, что утром к нему уйдёт,

легла на кровать, примостившись привычно с края.

И вспомнила вдруг, окончательно засыпая,

что завтра голодным останется рыжий кот.

 

С тех пор миновало двенадцать протяжных лет.

И кот вечерами на кухне мурлыкал звонко.

Когда схоронила кота, принесла котёнка.

Зовёт его мальчиком. Гладит.

И в сердце – свет.

 

11.04.2012

 

Сначала из дома ушли тараканы...

 

Сначала из дома ушли тараканы,

шушукались с вечера где-то за печкой,

а ночью исчезли внезапно и странно,

включая детей, стариков и увечных.

Хозяин на радостях хлопнул рюмашку,

хозяйка засиженный пол отскоблила.

Лишь дед, озабоченно сдвинув фуражку,

под нос пробурчал, что пора, мол, в могилу.

По осени вместе с антоновкой спелой

попадали как-то на землю синицы.

И встать на крыло ни одна не сумела.

Зарыли. Забыли. Подумаешь, птицы.

И только старик, опираясь на палку,

подолгу бродил по листве облетевшей,

и, морщась, шептал: «Внуку малую жалко,

расти бы, расти ей, да кукол тетешкать».

А в марте, открыв зимовавшие ульи,

хозяин увидел, что гнёзда пустуют.

Выходит, что пчёлы из них улизнули,

оставив без мёда ребят подчистую.

В тот вечер старик, похороненный в Святки,

приснился хозяину с речью туманной:

«Ищите, покуда не поздно, ребятки,

дорогу, которой ушли тараканы…»

 

26.11.2012

 

Про пианино

 

А и правда, как без пианино,

если ходит девочка в кружок.

Доченька, единственная, Нина…

Доченьке двенадцатый годок.

Вот в многотиражке на заводе

дочкин напечатали портрет.

Пишут, что талантливая вроде.

Жалко, инструмента в доме нет.

Клавиши рисует на газете

да играет в полной тишине.

Пальчики испачканные эти

видятся родителям во сне.

А девчонке снятся песни Грига,

Сольвейг на заснеженной лыжне.

Толстая растрёпанная книга

дремлет рядом с ней на простыне.

И однажды утром на рассвете

в доме появился, наконец,

перебудоражив всех соседей,

новый удивительный жилец.

В Стрельне, у немецких колонистов

куплен и доставлен, как хрусталь,

вымечтанный, красно-золотистый

беккеровский сказочный рояль.

 

Мне бы вас порадовать, да нечем.

В сорок первом, где-то в декабре

выменяли «Беккера» на гречу,

слёзы мимолётно утерев.

Пальцы огрубели от работы,

ссадины, мозоли, волдыри…

 

А без пианино в доме, что ты!

Всё мечтала внукам подарить…

 

13.07.2011

 

Лимоны

 

Бывает, что достаточно и взгляда,

чтоб ясно стало – это точно мой…

 

Какие кружевные снегопады

над городом сплетались той зимой!

За марлевой мережкой занавески

спускались хлопья в старый узкий двор.

Не то чтобы она была с ним резкой,

а просто не вязался разговор.

Тускнела на стене картины рама,

плыл абажур с потёртой бахромой.

 

Он молча, безнадёжно и упрямо

с работы провожал её домой.

За чаем с мамой старенькой сидели,

и слушали, как в парк трамвай идёт.

 

Ему была отпущена неделя,

и вновь на край земли ещё на год.

 

И он решился – взял в театр билеты

(она сказала – нравится балет).

Нарядный зал, программка и либретто.

Антракт. И повалил народ в буфет.

Она смотрела вслед ему украдкой:

не больно-то красив, и не высок.

Сосед вернулся к даме с шоколадкой.

А он принёс с лимонами кулёк.

 

Там, где зимой полярной стыла кожа,

и скулы леденели от пурги,

лимоны были золота дороже,

друзей его спасая от цинги.

 

Как поняла? Усмешки замечая,

сказала просто: «Вот и хорошо,

у нас лимоны будут нынче к чаю».

И кверху тяжкий занавес пошёл.

И Зигфрид шёл с Одеттой на поклоны,

а сказке не предвиделось конца…

 

Катились золотистые лимоны

под ноги наших мамы и отца.

 

04.11.2015

 

На Волковском

 

На Волковском – запахи скошенных трав,

дорожки, метённые чисто.

На братских полянах притихли ветра,

купаясь в лучах золотистых.

Вдоль братских, направо и наискосок –

в густые кленовые тени,

где тонко и нежно тревожит висок

комарика тихое пенье.

Вот я и пришла, непутёвая дочь,

в корзинке – петуний рассада.

Спросила бы, чем вам сегодня помочь,

а вам ничего и не надо.

С гранитного камня глядите светло,

плечами прижавшись друг к другу.

А время застыло и снова пошло,

вращаясь неспешно по кругу.

Назад, и налево, и наискосок,

туда, где шумит автострада.

И греет лопатки сквозь тонкий платок

тепло материнского взгляда.

 

30.06.2016

 

В. Д.

 

В медном подсвечнике сальная

Свечка у няни плывёт...

Милое, тихо-печальное,

Всё это в сердце живёт...

И. Анненский. «Сестре»

 

Ночь кудель сонливо тянет, перематывая дали,

заполняет сном корзинку, на скамеечку присев.

Под пушистыми кистями вижу кружево педали

и литые буквы «Зингеръ» на чугунном колесе.

По зелёному жаккарду бродят уличные тени,

звон последнего трамвая вязнет в плотных облаках.

И мурлычет песни барда наш приёмничек настенный,

сам себя перебивая позывными Маяка.

Стол, ночник, на гриб похожий, две кровати по соседству,

между ними дверь в кладовку, пола узкая межа.

Сладко-сладко, не тревожась, спит твоё смешное детство,

сдвинув узенькие бровки, мишку бережно прижав.

Спи, малыш, пока мы вместе. Сон с годами всё короче.

Жизнь таких узлов навяжет без раздумий и стыда!

Пусть тебе послужит вестью нежность этих междустрочий.

Может быть, прочтёшь однажды. Может, вспомнится когда...

 

07.05.2010

 

Сонное

 

Выспавшись, беспечно пробудиться.

Кутаясь в халат и тишину,

медленно пройти по половицам,

жёлтым, как медовая горчица,

к настежь отворённому окну.

Боком примостясь на подоконник,

вновь увидеть белую ветлу,

около забора сорный донник,

старенький помятый рукомойник,

накрепко примотанный к стволу.

Съёжившись от утренней прохлады,

вспомнить сельский клуб, костёрный дым,

мальчика соседского браваду,

сладко ощущая, что не надо

так краснеть, встречаясь взглядом с ним.

Взяв ранет с надтреснутого блюдца,

с хрустом впиться в крапчатый бочок...

 

И опять беспомощно проснуться,

чтобы окончательно вернуться

в этот март, не прожитый ещё.

 

01.03.2012

 

Тише, девочка

 

Мёрзнет девочка в автомате…

А. Вознесенский

 

«Простите, Вы не могли бы позвонить и

позвать к телефону одного человека?»

(реальная встреча на улице)

 

Что ты, девочка, не дрожи, не ломай голубые пальцы. Это просто старуха-жизнь полотно небелёной лжи растянула на старых пяльцах. Он тебе, говоришь, не лжёт, просто вас разлучили люди. Ах ты, милая, знать бы брод, ломок первый осенний лёд, а тепла до весны не будет.

Кто его караулит? Мать? Ну, давай телефонный номер. Как назвать его, как позвать?...

Мне сказали:

– Исчезни, б***, он для вас, потаскушек, помер.

Тише, девочка, не дрожи. Это поле – не поле битвы. Значит, больше не ворожи, спрячь подальше свои ножи, иглы, игры, таблетки, бритвы. Умер, стало быть – хорони! Проживи эту боль, как ломку. Знаешь, годы летят, как дни. Ты за шкирку себя возьми, ты – сама для себя соломка.

Ты – сама для себя вокзал, самолёт и дорога в небо. Ты забудь всё, что он сказал, губы, руки, его глаза. Ты реши, что он просто не был. Слёзы, девочка, не в цене. И цена у любви иная.

Он придёт. И не раз. Во сне.

Ты поверь, дорогая, мне. Потому что я знаю.

Знаю.

 

21.02.2011

 

Хурма

 

Пришла пора светящейся хурмы,

прозрачной до семян, до сердцевины.

Над городом предчувствием зимы

курсируют седые цеппелины.

 

Курсируют, касаясь куполов,

утюжат неба серую изнанку,

на мелкий дождик снег перемолов,

лениво сеют реденькую манку.

 

Торговец смуглый, прячась под навес,

ладонью нервно вытирая холку,

дары скупые северных небес

и север проклинает втихомолку.

 

Зато хурма! Сквозь сумеречный смог,

сквозь осени томительные страхи

она горит, как рыжий огонёк,

как пуговка на порванной рубахе.

 

Но рви не рви, в прорехах хмурых дней

белеет нежность завтрашнего света.

Чем снег светлей, тем будет холодней.

Чем холодней, тем жарче будет лето.

 

И где-то там, далёко-далеко,

в кисельных берегах неторопливо

стекает с гор парное молоко,

и пенится в чанах хмельное пиво.

 

А здесь, сейчас, обнявшиеся мы

в промозглом ноябре, как на подлодке.

И капли сладкой солнечной хурмы

стекают по озябшим подбородкам.

 

01.01.2017

 

Шуба

 

Скорняк был строг и точен, как хирург,

сшивающий края открытой раны.

И мех теплел от сильных чутких рук,

учился греть, спасать и быть желанным.

 

И был мороз, и в шубе, как в гнезде,

дышало, пело нежное, живое.

 

Потом был дом, распялка на гвозде,

огонь в печи, безмолвие покоя.

 

Вот так висеть – больней, чем просто смерть:

ненужной быть и не коснуться даже

того, кого так хочется согреть.

Кого? Кого-нибудь. Обнять. Успеть.

До лета. До последней распродажи.

 

31.03.2016

 

Покров

 

Пахнет пыльным острогом

вечеров западня.

 

Тёплым пальцем потрогай

срез холодного дня.

Там, за гладью оконной,

из-под облачных век

на перила балкона

первый катится снег,

собирается в лужи

на клеёнке седой.

 

Между завтрашней стужей

и вчерашней бедой,

между сумраком ранним

и безмолвием крыш

ты на пару с геранью

на границе стоишь.

 

Осень 2014

 

Безумец

 

Там, где вокруг на сотни вёрст леса, и небеса свернулись в звёздный кокон,

где белая от холода луна и синий от теней еловых снег,

где до табачной лавки три часа, и триста метров до соседских окон,

отдав и получив долги сполна, хотел бы поселиться я навек.

Какой там царь, какой там век вовне, кто дёргает вселенную за нитки,

как матери калечат дочерей, а дети позабыли про отцов,

тревожило бы там меня во сне, но усыплял бы тонкий скрип калитки,

и тихие шаги лесных зверей, и нежный звон небесных бубенцов.

 

А вот ещё. Туда, где океан до сей поры хранит поморов кочи,

где белый мох на серых валунах и нити спелой клюквы вдоль тропы,

пришёл бы я, не прошен и не зван, ловил бы позывные долгой ночи

и собирал их в зимний альманах посредством строк коротких и скупых.

Толкался бы в ладонь лобастый пёс, в сарае на стене висели сети,

и крепкий запах рыбной чешуи въедался в узелки подживших ран.

И реки так и не пролитых слёз, и всё, за что когда-то был в ответе,

вопросы и сомнения мои унёс с отливом белый океан.

 

Но я всего лишь шарик кровяной, бегущий по сосудам шумных улиц,

одна из сотен маленьких дробин.

Я – рядовой, шагающий не в такт,

я – внук и сын ушибленных войной,

храбрец из тех, на ком клеймо «безумец».

 

И дремлет над диваном карабин, и близится к финалу третий акт.

 

Осень 2016

 

Русский экстрим

 

Беды – это вестники с небес. Две беды – не так оно и много… Первой в этот день была дорога в дальний, неизвестный, манкий лес. Что дороги в общем-то и нет, стало ясно с самого начала: где-то колея в траве дичала, где-то грязью был затянут след. Но! Беда вторая тут как тут: кажется, что нет милей и краше, чем всё то, что точно уж не наше, и томит, толкает жадный зуд выбраться в звенящие боры, где грибы в корзину прыгнут сами. Мы ходили всякими лесами, мы-то знаем, в чём секрет игры…

Ну и пролетели напрямик в старенькой испытанной «пятёрке» зыбких луж с десяток, два пригорка, чтобы влезть в болотистый тупик. Надо поворачивать назад. Только как? В грязи не развернуться, чистый пятачок размером с блюдце сорным лесом намертво зажат. Был бы немец, тут ему и смерть, только нашей ВАЗовской лошадке нравится играть с фортуной в прятки и от безысходности звереть. Вылезла, рыча порой не в такт, кашляя простуженным мотором, выбралась из леса, за которым ждал привычный, старый, добрый тракт. Что нам эти дальние леса! Нам домой бы! И грибов не нужно… И вот тут увязли в топкой луже все четыре наших колеса.

Это, братцы, присказка была. Если не устали, вот и сказка. Мы застряли в луже этой вязкой прямо на окраине села. Держит грязь, не хочет отпускать. Только вдруг на жалобы мотора вышла из-за ближнего забора некая негаданная рать. Каждый, как с иголочки, одет, даром, что в резиновых сапожках, к нам по бровке, узкой скользкой стёжкой парни шли довольно юных лет. Выехали, видно, отдохнуть (всем на вид немножечко за двадцать), и, не побоявшись замараться, вытолкали нас на твёрдый путь. Грязные, хохочут от души, стряхивая с модных курток глину, сбросили запас адреналина, к нам легко на помощь поспешив. И, мои восторги прекратив, весело ответили и честно:

– Нам ведь тоже было интересно, не за что, счастливого пути!

 

Если дело станет вовсе швах, вспомню этих мальчиков чудесных. Может быть, им будет интересно вынести Россию на руках…

 

21.09.2011

 

Арнаут

 

Окно распахнуто на запад – и дни, и ночи напролёт.

И тёплый запах, хлебный запах по нашей комнате плывёт.

Плывёт, щекочет, дразнит память о том, что дым, о том, что наш.

А осень с лисьими глазами на скатах крыш печёт лаваш.

Печёт и в небо запускает навстречу западным ветрам,

нагрета печка городская бедой с надеждой пополам.

Листва потрескивает сухо, речей вечерних горек мёд,

а всё ж закатная краюха ржаной закваской отдаёт…

 

17.10.2011