Кирилл Ковальджи

Кирилл Ковальджи

Вольтеровское кресло № 33 (237) от 21 ноября 2012 года

Цикл сонетов

 

 Сонет раскованный

 
 
Крамольный кайф – ломать перегородки,
Границы перечёркивать подряд…
Мои друзья – свободы самородки,
Они везде и нет для них преград.
 
И не для них стволы прямой наводки,
Самоубийцы – дети баррикад.
Истошно призывающие глотки
во фронтовой непримиримый ад.
 
Утопия моя – чем хуже прочих?
Гремело: пролетарии всех стран…
Но ненависть звала на бой рабочих.
 
Милее братство первых христиан
Поверх границ, но до сих пор – границы… 
 
Сонет 
 
Не я задумал в этот мир мужчиной
Явиться. Я бы, может, не хотел
Животную зависимость от тел
Переживать... Не я тому причиной.
 
Но прихожу теперь к тебе с повинной,
Что я готов переступить предел,
Что против воли попросить посмел:
Хоть на ночь стань моею половиной.
 
От напряжённости освободи.
Я успокоюсь на твоей груди,
Как человек – самим собою стану.
 
Пускай принадлежу к мужскому стану,
Но в мире, где полным полно мужчин,
Какой ни есть, но я всего один. 
 
Чистый понедельник 
 
Несбывшегося не перебороть.
Ещё ты жив, седого снега пленник...
Он был однажды, чистый Понедельник,
Да не судил узнать его Господь.
 
Есть тайный дух и явленная плоть.
День миновал. Ты музыки изменник.
Ты князем был, теперь ты старый мельник,
Ты ворон, вор, отрезанный ломоть.
 
Что будет дальше? Музыка без звука,
Пруд без русалки, тетива без лука,
Несбывшегося медленная месть.
 
И в книге той, где все пути и сроки,
Тебе предуготовленные строки
Зачёркнуты – вовек их не прочесть. 
 
* * * 
 
Двадцатый век. Россия. Что за бред?
Сюжет невероятного романа,
Шальное сочиненье графомана,
Где не наложен ни на что запрет.
 
От океана и до океана
Империя, которой равной нет,
Вдруг распадётся и из мглы дурмана
Преображённой явится на свет.
 
Россия не двуглавой, но двуликой,
Растоптанной, великой, безъязыкой,
Отмеченной судьбою мировой
 
Встаёт до звёзд и валится хмельной,
И над её последним забулдыгой
Какой-то гений теплится святой. 
 
Римский сонет 
 
И привела меня дорога в Рим.
Он меньше, чем я думал. Это странно.
От Колизея и до Ватикана
Набит, как ларчик, он собой самим.
 
Похожи в Риме древности на грим:
Волчица. Бар. Витрины. Столп Траяна...
Мой Третий Рим, беги самообмана,
О скромности давай поговорим!
 
Рим город-праздник, ярмарка в музее,
Он жив-здоров без мировой идеи,
Пусть тесно, как в автобусе, векам...
 
Двенадцать цезарей и Муссолини
Немыслимы в сиянии и сини
Средь мотоциклов юрких и реклам. 
 
* * * 
 
В Поэзии – как во Вселенной смежной –
Заключена гармония светил
В пленительном слиянии двух сил –
Центростремительной и центробежной.
 
Бог к правде чувств поэзию склонил,
Но яблоком действительности грешной
Премудрый змий поэта соблазнил:
С утешным раем смешан ад кромешный.
 
Двойной уравновешенное мукой
Искусство между верой и наукой
Взлетает, тяжесть превратя в полёт,
 
По кругу или по виткам спирали –
И вечно ищет смысла в идеале,
А смыслом дышит каждый оборот. 
 
Сонет с анаграммами 
 
От чуда отправляются на дачу,
Торги сокрыты в прелести гитар...
Я не хочу, я всё переиначу –
Кентавр преобразуется в нектар.
 
Слова сулят негаданные встречи,
И шепчет страсть про старость, и пчела
Печали жалит согнутые плечи,
Из чрева дней сосёт моё вчера.
 
Перетасуй провидческие звуки:
Русалки промелькнут на дне разлуки
И ласку ловко превратят в скалу...
 
Но не спеши волхву воздать хвалу.
Всё это блажь. И шутовские муки.
Клочки стихотворения на полу. 
 
* * * 
 
В прах превращусь... Но я-то не из праха
Был сотворён, душа – не из огня...
Мне кажется, что смерть – всего лишь плаха,
Где отсекают тело от меня.
 
В живую пряжу солнечная пряха
Вплела мой луч. Живую связь храня,
Я вижу свет. Комок любви и страха,
Любая дура-птаха мне родня.
 
Вся твердь земная – смерть. Металл и камень.
А я из тех, кто наделён глазами,
В которые Вселенная течёт,
 
Чтоб стать живой, чтоб выйти из горнила
Глазастой... Твердь меня не породила,
Но как смириться, что меня сожрёт? 
 
* * * 
 
Душа сопротивляется тому,
Что совпадает человек и место.
Душа сопротивляется всему,
Что слишком установлено, известно.
 
Дано идти нам лишь по одному
Из всех путей. Не потому ли тесно?
Глазам души являются чудесно
Возможности, что канули во тьму.
 
Существованья зыблются миражем...
Сны не досмотрим, думы не доскажем
И не развяжем крылья красоты.
 
Реальность неправа и незаконна,
Когда в ней стынешь нынешняя ты,
Не ставшая Мадонною мадонна... 
 
Сонет неправильный 
 
Русская тяжёлая любовь!
Гибель ей понятнее, чем убыль,
Танец ей милее – среди сабель,
А паденье – в купол голубой.
 
Мир ей братец, а сестрица – боль,
Мастерица быль менять на небыль:
Тот ограбил небо, кто пригубил
Русскую тяжёлую любовь.
 
Кипень яблонь, ливень, песнь и вопль,
Гордости и горя коромысло,
Против равновесия и смысла
Здравого. О ней не смолкнет молвь.
 
Любящий и в пламя льющий масло,
Дай тебе любовь, чтоб не погасло! 
 
Сонет 
 
Так разминулись я и ты,
Что мне себя и вспомнить странно
Влюблённым, как герой экрана,
Где предусмотрены цветы,
 
Любовь, – от сладкой простоты
До наважденья и обмана,
Что говорю? – от дурноты
До откровенья и дурмана!
 
На высоте и с высоты –
Всё было. Лезвие Оккама...
Файл удалён – я пуст и чист?
 
Как бы не так! Скопленье спама.
Стрела Амура, где программа
Твоя, спаситель-программист!
 
Сонет о критках
 

Люблю я критиков моих! 

А. Вознесенский

 
Как не любить мне критиков моих?
Пускай сосу таблетку валидола,
Но не прожить и дня без их укола –
Как жеребец, от шпор взовьётся стих.
 
Слух обо мне бы только не утих!
А если критик мой иного пола
И в возрасте былого комсомола, –
Сбегу с престола на своих двоих.
Лишь только женщина имеет право
Сказать, что стихотворчество – забава,
Лауреатство – дым и ерунда.
 
А залпы прочих критиков – приправа,
С их перчиком ещё острее слава.
Я прав. А паразиты – никогда! 
 
Сонет с историческим оттенком 
 
Участнику на съёмочной площадке
Достоинства картины не видны...
Со мною целое играет в прятки,
Умру – узрею жизнь со стороны!
 
Пока я здесь, подробности вольны
Меня кружить. Они горьки и сладки –
Заботы, лихорадки и загадки,
Все частности, превратности и сны!
 
Эпоха постигается заочно.
Истории каркас сколочен прочно,
Но он – как дом, в котором не живут.
 
Музей. Архив. Посмертный срочный суд.
Но этот луг цветочный... персик сочный...
Побочный смысл твоих ночных причуд...
  
* * * 
 
Тебе внушали с детства: ведьма злая
Летает, оседлавши помело...
Но, ненавистью праведной пылая,
Врагов своих уменьшишь ли число?
 
Все за добро, все отрицают зло,-
А между тем враждуют... Лишь слепая
Любовь, претерпевая и прощая,
Свет излучает, жалость и тепло.
 
Отмщение свело с ума народы,
Но сказано не зря, что нету брода
В реке обиды,– прав ли ты, неправ...
 
В холодной мгле вращается планета.
Прошу вас жить, Ромео и Джульетта,
Объятьями трагедию поправ. 
 
* * * 
 
Мы потревожили извечность:
где солнце, воздух и вода?
Что человек и человечность,
когда звереют города?
 
Машин безликие стада,
индустриальная беспечность
и обеспеченность и вещность
от совести и от стыда
 
избавили... Что толку хныкать?
Придётся, братцы, горе мыкать
и среди роботов дичать.
 
Мы покоримся их законам,
властям и троном электронным, –
Да здравствует прогресс! Молчать! 
 
Освобождение 
 
Я дверь открыл. Освободил раба.
Но находил другого непременно
То под кроватью, то в шкафу. И стены
Твердили, что не кончится борьба.
 
Я люк открыл. Обшарил погреба:
Рабы там жмутся, преклонив колена...
Я выгнал их. И, наконец, из плена
Я вывел мысль. Колпак смахнул со лба
 
И в поле выбежал. Перегородки
Не отстают. Кустарники – решётки,
Заря к тому ж включает красный свет...
 
Но вам-то что? Я тих и дружелюбен.
А на свободе вор, ублюдок, люмпен, –
Все, для кого в душе запрета нет. 
 
Грозовой сонет 
 
Ливень в Ялте. Горнему огню
Поклоняюсь. Благодарен грому,
Что ни канонаде, ни погрому
Он Не набивается в родню.
 
Ливень в Ялте. Я домой звоню,
Удивляюсь небу голубому
Над Москвой. Благоволенье к дому
Я внушаю двойственному дню.
 
Голосок твой – волосок над бездной.
Кто мы с точки зрения небесной,
Где мы через десять тысяч лет?
 
Наплывает тёплая тревога, –
Все мы дети малые у Бога,
Роща – церковь, тополь – минарет. 
 
Сонет псевдошекспировский 
 
Будь с гением, подруга, заодно, –
Прекрасное художник лишь оценит,
Прикосновеньем мастера оденет
Тебя в божественное полотно.
 
Но вечное поэзии вино,
Увы, вина из бочки не заменит,
Бессмертию красавица изменит, –
Поскольку тела славе не дано.
 
Так тленное нетленному перечит.
Пусть красоту поэт от смерти лечит
Животворящей властью мастерства,
 
Пусть трижды будет он увековечен,
Но гений скорбью потому отмечен,
Что молодость мучительно права.
  
* * * 
 
Что нового в конце тысячелетья?
А ничего. Я также уязвим
По-глупому. В раскинутые сети
Вновь попадаюсь, как слепой налим.
 
Что век и память? Байты на дискете?
Что сберегаем и зачем храним?
Бег времени больней всего на свете,
Когда ты замкнут в нём и нелюдим.
 
Прогресс? Но у любого пациента
В "Истории болезни" хэппи-энда
Не существует, как там не лечи.
 
Куда мы шли? Куда я шёл? А эти
Куда ведут? В дверях тысячелетья
Незапертых – опять ищу ключи... 
 
Дорожный сонет 
 
Стал скорый поезд в свой черёд телегой,
Купейной колымагой, что мила
Тому, кто смеет отложить дела
И упиваться кайфом, то есть негой.
 
Сонет старинный, будь моим коллегой.
Пусть в сердце вновь вонзается стрела,
Что лазеру позиций не сдала
И никого не сделала калекой.
 
Я вычеканил бы у входа в рай
Пословицу о том, кто тише едет:
Он не проскочит жребий свой, а встретит.
 
Ты тишине тишайшей доверяй,
Когда приходит в заповедный край
Стрелок, что в цель невидимую метит. 
 
Сонет-акростих 
 
Единственность дарованного мига
Ложится отблеском на все года.
Естественно рождается звезда
На небе от нечаянного сдвига.
 
Её дано до Божьего суда
Хранить в душе, и нет прекрасней ига
Очарования – со мной всегда
Мелодии высокая интрига.
 
Уходит мудрость без любви во тьму, –
Теории без музыки, без Бога.
Осталось от учений так немного...
 
Высокий миг не там, где ищет йога.
Откройся сердцу вопреки уму.
Йог вне любви не учит ничему. 
 
Экран 
 
Мне кажется, что ты меня обманешь,
Поманишь издалека красотой
И в снах тревожить музыкою станешь
Неуловимой странной и пустой.
 
Изображенье милое, постой!
Мелькнёшь на миг – на век мне душу ранишь,
До старости, наверно, не устанешь
Манить недостижимой высотой,
 
Которая навек сердца рифмует,
Как золотая рыбка, приплывёт,
Вильнёт, нырнёт, напрасно околдует,
 
И дело примет скверный оборот.
Я одинок. В лицо мне ветер дует.
Ей хорошо. Она других целует. 
 
Провода 
 
Я заболел сегодня проводами.
Куда бегут? Откуда и куда?
Меня зовут, как струны, провода,
И ноты в небе размещают сами.
 
Дружу я с телеграфными столбами,
Поёт в них чья-то радость и беда.
И родниковая звенит вода,
Её не тронуть жадными губами.
 
Вы проводы сулите или встречи,
О, провода, поющие навзрыд,
Тоскующие въявь, по-человечьи?
 
Исполненный восторгов и обид.
Хочу, как вы, лететь, звеня, по свету,
Стихами опоясывать планету. 
 
Овидий 
 
Ты прибыл к нам издалека, Овидий,
Из римского родного далека,
Ступил на придунайские снега,
Чудные хлопья белые увидел.
 
Тебя народ дакийский не обидел,
Как будто чуял, что твоя строка
Останется на долгие века,
Хотя ты этот Север ненавидел.
 
Тебя здесь Пушкин с болью вспоминал,
Пред ним лиман катил за валом вал
И возвышались сумрачные башни.
 
Он время вдохновением сближал,
И, откликаясь, дальний век вставал
И руку подавал, как друг вчерашний. 
 
Шальной сонет 
 
Сонет – союз таланта и труда,
Венок стиха – он песня среди песен,
Он должен быть глубок и поднебесен,
Боренья мысли требует всегда.
 
Но ближе мне сегодня ерунда,
Загон закона скучен мне и тесен,
Милее стих, который легковесен,
Слегка дурашлив – это не беда!
 
Сегодня нарушителем канона
Я не намерен спрашивать пардона –
Священнодействовать я не привык.
 
Сонет, ты строг, как спикер исполкома.
Жаль, что тебе такое незнакомо:
На заседанье высунуть язык!