Хыйса Джуртубаев

Хыйса Джуртубаев

Новый Монтень № 11 (323) от 11 апреля 2015 года

Белое слово Али

 

Вспомнил, как узнал о смерти Али Байзуллы.

Блуждая по Интернету, на одной из страничек Георгия Яропольского споткнулся о фразу: «Сегодня, 03.03.2011, перестал дышать поэт Али Байзуллаев». Было неожиданно и горько... Да, я знал, что со здоровьем у поэта давно уже было неважно, он часто лежал в больницах, но впечатления смертельно больного человека он не производил. И вот... 

Познакомился с Али я в далёком 1977 году.

Решив пару дней отдохнуть, мы с двоюродным братом выехали в Приэльбрусье. Вечером второго дня, нагулявшись, мы, голодные и, несмотря на мороз, разгорячённые, зашли в одно из немногочисленных кафе, с непритязательным названием «Горянка». В зале было полно народу, но свободный столик всё-таки нашёлся. Компания у нас была небольшая, четыре человека. Все трое намного старше меня, к тому же мои близкие родственники, что накладывало на меня определённые обязанности: присутствовать за столом, где распивались спиртные напитки, я мог, но – исключительно в качестве «обслуги»: разливать, прибирать со стола, заказывать... 

Кафе было обыкновенного советского пошиба: грубые дощатые столы, массивные стулья, непритязательный дизайн. Впрочем, это никого не смущало, вероятно, никто и не думал всерьёз, что может быть как-то иначе: народ тогда был простой, неизбалованный. Тем более всё устраивало меня, который сидел в кафе, может быть, в третий раз в жизни. (Кстати, никаких претензий не было у меня и потом, когда я стал если не завсегдатаем, то частым гостем таких заведений. Более того, мне чего-то недостает в нынешних кафе, не в пример чище и нарядней, с вежливыми официантами в униформе. Атмосферы, может быть, о которой потом напишет друг-поэт: «И вновь со стуком прибывали кружки, / и очень не хотелось уходить». Хотя, возможно, это просто ностальгия по молодости.)

Немного погодя в клубах пара в дверном проёме появились очередные посетители. Их возглавлял рыжеусый человек в белоснежном овчинном тулупе. Это был Али. Я сразу его узнал, хотя никогда не видел воочию — только маленькую фотографию в книжке. Мест почти не было, вошедшие стояли, озираясь. Мои спутники тоже заметили их и пригласили за наш столик. Все они, кроме одного, оказывается, были уже знакомы с Байзуллой. Компания наша оживилась. Разговор шёл, как я сейчас понимаю, самый обыкновенный, но разве тогда это было для меня важно? Я сидел (извиняюсь за банальность фразы), ловя каждое слово поэта, произведениями которого зачитывался.

Время пролетело быстро, кафе закрывалось, и застолье продолжилось дома у одного из спутников Али, местного жителя. Разговор, по понятным причинам, становился всё более оживлённым и всё более интересным для меня. Говорили теперь почти исключительно о литературе, и, естественно, в центре внимания был Байзулла, в силу своего возраста и статуса: он был старше остальных и, к тому же, уже известным поэтом (остальные значились «начинающими» или же довольствовались ролью почитателей). Один из присутствующих прочитал перевод стихотворения Али, посвящённого Гарсия Лорке:

 

Андалузия. В долинах голубых

Пламенеют апельсиновые рощи,

И бредут устало мимо них

Ослики, нагружены и тощи.

 

Катится лимоном солнце с гор,

Тени вечера протяжны и усталы.

Кровью Федерико до сих пор

Снежные алеют перевалы.

 

Перевод Али похвалил. Забегая вперед, скажу, что это был редкий случай, обычно переложениями своих стихов он бывал недоволен. Потери, неизбежные при переводе, казались ему неприемлемыми. Не зря, видимо, некоторые стихи у него существуют в двух вариантах, на русском и на балкарском. Но это, пожалуй, не переводы, а самостоятельные стихотворения.

Тут стоит сделать отступление, объясняющее моё тогдашнее состояние.

Страсть к чтению (не до конца изжитая и по сей день) проявилась у меня довольно рано. В восемь лет, удивляя и раздражая старенькую школьную библиотекаршу, я чуть ли не ежедневно копался в книгах, беспорядочно разложенных на немногочисленных полках школьной библиотеки. Раздражало её не столько то, что я мешаю ей дремать за вязаньем шерстяных носков у жаркой печки, сколько то, что выбираю книги, которые, по её мнению, следовало читать в гораздо более солидном возрасте. Помню, однажды, не поверив, что я всего за день одолел довольно объёмистую книжку, она решила уличить меня во лжи (подозревая, что я беру книжки просто ради забавы и возвращаю их, не прочитав) и попросила пересказать содержание. Я, не совсем понимая смысла происходящего, начал пересказывать. С удивлением убедившись, что я действительно читаю, она перестала меня донимать, и я мог спокойно часами пропадать между полок.

Тем удивительнее, что к стихам я пришёл довольно поздно, лет в пятнадцать. Конечно же, что-то я читал и до этого, но как-то вскользь, особо ничего не увлекало. Особенно трудно было читать на родном языке «белое слово» («акъ сёз» – так, в отличие от «къара сёз», «чёрного слова», то есть прозы, балкарцы называют поэзию). И даже после того, как Пушкин, Блок, Есенин, Маяковский стали любимыми авторами, балкарских поэтов я читать не мог: раздражала банальность тем и выражений, а главное, не хватало энергии, звучности. По прошествии времени я понимаю, что был несправедлив, что судил достаточно поверхностно, опираясь не на лучшие образцы. Но тогда мне казалось, что, вопреки природе собственного языка, поэты, пишущие по-балкарски, каким-то образом умудряются находить слова, состоящие из одних согласных звуков. Понятны сейчас и причины такого отношения к родной поэзии: настоящий Кязим тогда не был издан, восприятию стихов Кайсына мешал «хрестоматийный глянец», да и «Горская поэма о Ленине» у подростка-нонконформиста, каковым я себя тогда ощущал, как-то не прибавляла желания вчитаться в другие его произведения. 

Так продолжалось до тех пор, пока однажды мне не попался в руки маленький сборничек Али Байзуллы. Название, конечно же, разочаровывало: «Къаяла» («Скалы»). Раскрывая книжку, я ожидал увидеть стандартные признания в любви к родным горам, затёртые фразы об их же красоте вперемежку со стихами опять-таки о любви к черноокой горянке без каких-либо индивидуальных черт. Можно было подумать, что все пишущие влюблены в одну и ту же красавицу: со стройным станом и косой до пят. Правда, вопрос: где они такую нашли? Ибо в реальной жизни девушки выглядели, мягко говоря, несколько иначе.

К счастью, ничего этого я в книжке не нашёл. Зато нашёл много чего другого. Например, я увидел, что и на балкарском языке можно писать произведения, которые уместно назвать «белым словом», не делая поблажки ни на провинциальность, ни на «бедность» балкарского тезауруса. Это действительно стихи, убедился я. Стихи, которые хочется произносить вслух. Стихи, за которыми видно автора – человека, говорящего о себе и о мире то, что он думает на самом деле, а не то, что, по его мнению, надо говорить, чтобы выглядеть поэтом. Не пытающегося поучать читателя. Не призывающего придерживаться банальных истин. Не старающегося выглядеть средоточием всех положительных качеств, которые только можно представить. То есть за стихами было видно живого человека, а не ангела, сошедшего с небес и неведомо почему решившего вдруг заняться стихотворчеством. 

Кроме того, в стихах Али ощущался трагизм, что тоже было необычно. Все остальные поэты, которых я пытался читать на родном языке до этого, выглядели вполне себе бодрыми оптимистами. А по глубокому моему убеждению, трагичность и одиночество – неизменные спутники настоящего поэта. И дело тут не в жизненных обстоятельствах (хотя у Байзуллы хватало и этого: безотцовщина, голодное детство в Казахстане, да и потом долгие годы неустроенности). Трагизм – от того, что поэт более остро чувствует несовершенство мира. Это не значит, конечно, что талантливый поэт занят только тем, что обличает пороки мира и жалуется на своё одиночество (или упивается им). Более того, чем талантливее поэт, тем меньше в его стихах об этом говорится прямо, это читается между строк.

Второй сборник поэта, «Узакъ аулакъ» («Далёкое поле»), отысканный в завалах нашего сельского книжного магазина, был прочитан с не меньшим удовольствием. Более того, вдобавок к поэтическим достоинствам, он удивил своей композицией. Это был не просто набор определённого количества стихотворений, это была книга, написанная по заранее составленному плану.

Состоит она из трех частей, в каждой из которых – 33 стихотворения. Плюс стихотворение, открывающее сборник. Итого – 100. Кроме того, в начале есть «Тройное посвящение» (Родине, матери, любимой), а в конце – заключение-акростих. Необычна и сама форма стихотворений, каждое из них состоит из 14 строк с постепенно уменьшающимся количеством слогов в строчках: в первых двух – 14 слогов, в последних – 2 слога. Может, я ошибаюсь, но, кажется, это единственная такая книга в мировой литературе.

Но, конечно же, главным отличием Байзуллаева от почти всех его товарищей по перу было отсутствие пресловутого «внутреннего редактора», мешавшего творить не одному поколению советских писателей. Для Али такой проблемы не существовало. Так, одно из лучших стихотворений в первом сборнике называется «Пророк». Скажете: ну и что? А попробуйте найдите в балкарской литературе того периода не то что стихотворение, просто это слово. Уверен: не найдёте. Да, времена тогда были довольно либеральные, но – «внутренний редактор» не дремал. Были и вовсе крамольные строчки: «Ташадан да чыгъар эркинлик» («Из тайного укрытия выйдет свобода»). Представить такие строки у другого балкарского поэта того времени – невозможно. Удивляет и то, как это пропустила цензура. Впрочем, впадая в метафизику, объясняю это тем, что внутренняя энергия книги порой оказывается сильнее внешних сил. Не менее удивительно было увидеть напечатанным в государственном журнале и следующее стихотворение Али:

 

Сыйыргъан эдиле акъ тауланы,

Жырладыкъ кёчгюнчю туманда да,

Жашауну сыйыргъан заманда да,

Сыйыралмадыла жырланы.

 

Тынгылайма: санга да, манга да

Жокъду жыр бу таулу элледе.

Жырланы сыйыргъан амалгъа да

Юйреннгендиле бу ёмюрде.

 

 

(Отобрали белые вершины,

Из родимых мест навек изгнали.

Гибли мы, но песни были живы,

Наши песни оставались с нами.

 

Нынче же все сёла как немые,

Не услышать песен, хоть ты тресни.

Что поделать, времена иные:

Отбирать умеют даже песни.)

 

Что немаловажно: это не воспринималось, как бравада или эпатаж, в поэтическом мире Байзуллы это было естественно и гармонично. Просто честные стихи честного поэта.

Знакомство, начатое в тот зимний вечер, продолжилось после моего поступления в университет. Али к тому времени тоже перебрался в Нальчик и устроился работать в журнал «Нюр». Был он тогда холост, жил одиноко, в садовом домике в районе телевышки, и мы с Георгием Яропольским частенько захаживали к нему в гости. Причём в любое время суток. Друзей у него было немного, особенно в литературных кругах, и мне кажется, он был рад нашим визитам. Многие говорили и говорят, что у Али был тяжёлый характер, что он был неуживчив. Благодушным добрячком он, конечно, не был, но считать неуживчивость основной чертой его характера тоже вряд ли будет правильно. Возможно, свою роль играло и то, что он был крайне недипломатичен в вопросах, касающихся литературы. Вспоминается его отповедь одному из молодых поэтов: «Ну зачем ты пишешь, что бросив тебя, любимая “вонзила тебе в сердце кинжал”? Почему не скажешь “нож”? Думаешь, “кинжал” поэтичнее?»

Оценки его порой были несправедливы, но всегда не лишены оригинальности и некоторого изящества. Так, про всеми признанного поэта он говорил, что это «не великий поэт, а великий актёр, гениально сыгравший роль великого поэта».

Конечно, прежде всего Али – поэт, но писал он не только стихи. Рассказы его, посвященные переселенческой жизни, достойны включения в антологию балкарской прозы, а фантастические повести и вовсе редкость для национальных литератур. Написана им также исследовательская работа «Русь и Поле», в которой толкование «тёмных» мест в «Слове о полку Игореве» порой гораздо убедительнее, чем в работах академических исследователей.

Приступая к написанию этой заметки, я не ставил перед собой цель проанализировать творчество замечательного поэта. Надеюсь, когда-нибудь это будет сделано серьёзными литературоведами и критиками. Я просто хотел поделиться воспоминаниями и почтить память человека, который был и остаётся для меня одной из самых ярких личностей в балкарской литературе. 

Земной отрезок пути Байзуллы закончился. Да сделает же Всевышний так, чтобы мир иной оказался для него, говоря словами другого поэта, «страной, где тишь и благодать».

 

Иллюстрации:

портрет работы И. Кушховой из книги «Снег и зола» (2006);

единственная картинка в Интернете,

где домик мало-мальски напоминает тот,

в котором жил А. Байзуллаев;

титул книги «Жангыз терек» («Одинокое дерево», 1989)

с дарственной надписью А. Байзуллаева;

обложка книги «Зеркала» работы Ю. Алиева (2013).