Амадей
И только музыка одна
ещё имеет власть над нами.
Виктор Глущенко
В метро играет Амадей.
Пусть протекает стратосфера,
а наверху полно людей,
одетых пасмурно и серо, –
в метро играет Амадей.
Он снова втиснулся в проход
меж суетой и преисподней.
Горит подземный небосвод
нарядней ёлки новогодней.
Как будто радости сполна
отмеряно большим и детям,
и только музыка одна
о нас печалится на свете.
Сигналит поезд заводной.
Судьба ломается на части.
И только музыке одной
есть дело до твоих несчастий.
Жетоны автомат жуёт,
как будто в нём живёт пиранья.
Играет Моцарт мирозданью,
взамен не требуя щедрот,
а только толику вниманья.
Бегут косынки и пальто,
бегут домой зонты и боты.
И только музыку никто
не ждёт, уставшую, с работы.
Играет Амадей в метро.
Душа
Валерии Бабичевой
Кормушка, кров, грудная клетка
что ваза с розою ветров.
Душа ночует в теле редко,
а спит, нахохлившись, на ветке
левобережного метро.
Нет, чтоб как все – с цветами, в гости…
Продышит оттепель в груди
и встанет, как упрямый ослик,
словам проход загородив.
Всё ей неймётся, тесно, душно,
а в стужу ноют плавники.
Она гуляет, где не нужно,
и залетает за буйки.
То вспашет небо за спасибо,
то покачнёт земную твердь.
Сегодня – птица, завтра – рыба
и прочий непонятный зверь.
В ночи пугает домочадцев,
когда, сметая склянку сна,
приходит в тело – отчитаться
за всё, что сделала она.
Последний снег
Милостью отзывчивой судьбы…
Эльдар Рязанов
Одним – лечить, другим – душой болеть
о тех, кто неустроен, слаб и светел.
А мой удел – досматривать, жалеть,
ходить за снегом в час его последний.
Не внове в одиночку умирать,
а снег сдружился только с голубями.
Со всех сторон нахальная трава
теснит, и в кадре, оседлав слова,
младое время шевелит губами.
И в дублях возвращений и потерь
кому сказать и кто расслышит, Боже,
что пытка равномерная – капель
быстрей проказы разъедает кожу.
Весь мир теперь – прокрустова кровать.
Как премия за прежнее величье –
забиться в щели, землю целовать
за чёрным садом, корпусом больничным.
Снег бредит, что вернётся в облака,
а в землю ляжет просто по ошибке.
Моя работа – рядом быть, пока
улыбка тает в сумерках чеширских.
Исход зимы, как март, неотвратим –
снег из последних сил идет, болезный,
а я стою помехой на пути,
и в перечне занятий не найти
моей работы, с виду бесполезной.
Корят родные – трудности грядут,
а ты за снегом бегаешь весною,
и трудодень – всего-то раз в году,
и лето – в неоплаченном простое.
И нечем крыть – в кармане ни шиша –
последний снег богат на обещанья.
Но год за годом кормится душа,
тем светом, что рассыпан на прощанье.
Тарань
А как же иначе – кувшинки, мальки, мотыльки.
Мир густо заселен и зелен – а как же иначе…
Играет худая тарань с рыбаком в поддавки.
Прозрачна вода, как весенние очи незрячих.
И жизнь, что выходит из впадин, зазоров, пазов,
близка и желанна как скорая наша победа.
Чего же ещё, если рыба идёт на Азов,
заштопаны сети? О чём ещё стоит поведать?
Слова что плотва – им бы в стайки сбиваться, мерцать,
из донного царства приглядывать за рыбаками,
что ходят на берег – бессмертье ловить на живца,
на тонкие книги, на вечную позднюю память.
Масленица
1
И прости нам долги наши,
как и мы прощаем должникам нашим.
«Отче наш»
Даже если Всевышний
Судный день упразднит,
я – себе, разлюбившей,
самый первый должник.
От тепла до Крещенья
втихомолку и вслух
я училась прощенью,
как рука – ремеслу,
как терпению – Лыбедь,
или почерк – руке,
отпуская обиды,
как венки по реке.
Свет весенний для тела,
что зерно – голубям.
На Прощёной неделе
я прощаю себя,
чтобы петь о хорошем
и к добру – хорошеть,
чтоб зима ненароком
не примёрзла к душе.
2
И паперти косил повальный март.
Борис Пастернак
Вот он, масляный, сырный
край озимых недель.
Звуковые посылки
шлёт февраль-свиристель:
переливистый щебет,
рьяный степ молотка.
Скоро месяц ущербный
округлится в боках.
Что ни день – то предтеча
златопевчей весны,
и в домах, что ни вечер,
затевают блины.
Пир горой, что в слободках,
что в высотках, грядёт.
И шумней маслобойни
март валит из ворот.
3
Снежный ворот отогнут,
и распахнута ширь.
Вот он, час подготовки
к воздержанью души,
к молчаливому соло,
заполнению сот.
Удержи меня, совесть,
от словесных пустот,
от острот и злословья,
охраняя простор
между блинным застольем
и Великим постом.
Молитва
Пока не истончился грифель,
пока остры карандаши,
дай в пару мне мужскую рифму
для слова, тела и души.
Пока не повзрослела пашня,
не выжжен лес, не топтан луг,
дай пару мне – в одной упряжке
тянуть многостраничный плуг.
Так – чтоб сплелось, и говорилось,
и грифель не мельчал в кости,
дай пару, Господи, на вырост –
друг друга не перерасти.
Тяну-вытягиваю строки,
а прочитать – вдвойне больней.
Как будто кто-то одинокий
вот так же просит обо мне.
© Ирина Ивченко, 2015 – 2016.
© 45 параллель, 2016.