1. Вступление, или Вещий сон
На сон грядущий посчитать овец…
Сон – покупатель,
разум – продавец,
а все стада идут в уплату долга.
Паршивые заблудшим не чета:
тех прибавлять, а этих вычитать –
и начинать сначала.
Ненадолго
зарницы рвут сознанье на куски
реальности, забвенья и тоски –
и счет забыт, и думаешь о вечном
и человечном.
Но, устав страдать,
сдается разум.
И бредут стада,
и утешают блеяньем овечьим.
Я засыпаю. Нет, не навсегда.
Я, кажется, гоню свои стада
туда,
куда идти не безопасно,
где у волчат в глазах голодный блеск,
где вызывает шкурный интерес
почтенная медлительная паства.
Зато над головою синева,
на языке не вертятся слова
и светлый мозг ничем не искалечен.
Но отчего-то
девятилетний Джотто-пастушок,
что на дороге рисовал овечек –
и был отмечен…
Милости дорог
внезапны, потому что путь далёк
и, как всегда, приводит в Вечный Город,
который я увижу наяву,
в котором потрясённо оживу,
с которого…
которому…
в который…
2. Вечный Город
M(arcus) Agrippa L(uci) F(ilius)Co(n)s(ul) Tertium Fecit
Марк Агриппа, сын Луция, Консул Третий, сделал
(Надпись на архитраве Пантеона)
Если чистейшая правда стирает грим
правдоподобия,
дальше легко: ври!
Кто же поверит, что все дороги ведут в Рим?
Кто бы поверил, что и моя приведет в Рим…
Щёлкнет затвор – а Септимий Север ушел на юг,
Цезарь на лаврах под пледом плиты почил.
Форум врачей не по-римски решил: каюк.
(Эти, в халатах мраморных, кто – врачи?)
Щёлкнут затворы, вспышками осветив
будни титанов, создавших земную твердь, –
боже, чудны деяния не святых.
Как вообще таких уносила смерть?
Термы ошпарят. Выдохнешь – Колизей,
перстень Создателя.
Чуть откололся край.
Щёлкнет затвор, не взирая на торт-безе
с Виктором-Эммануилом et cetera.
et cetera не добавили строк, юнцы,
к той, под которой приют сотворил богам
Маркус Агриппа, консул, Луциев сын.
Ай да Луциев сын! Не прогадал…
Как ни крути, получается
Рим как мир.
Как ни крути, получается
мир как Рим.
Пинии небо прибрали к рукам своим,
крепко корнями впиваются в плоть руин.
Щёлкнет затвор.
Ненасытный хронос глотает медь,
лижет булыжник.
Булыжником мир мощён.
Марковым детям – увидеть и умереть?
Нет уж. Теперь бы нужно пожить ещё…
3. Несколько слов о Помпеях
В Помпеях не жили помпезно:
ходили в театры и в бани,
молились и торговали
и слушали гул небесный
и рокот земной.
И пресной
водой поили оливы,
и бегали в лупенарий,
и в мыслях о божьей каре
бывали неторопливы…
бывали…
бывали…
4. Солнечный свет Флоренции
В средневековом городе, где из дома
не выходили барышни – только в церковь,
краски любви, от морока до истомы,
каждый художник выдумал –
на оценку
высшего из судов.
Уж они творили!
Уж разрывали горние занавески
наперебой,
но с именем Санта-Марии:
Камбио, Джотто, далее – Брунеллески.
Что ж, благородно мраморной пеной кружев
их откровенья прикрыли в галантном веке.
небу виднее. А в нем, как улыбка, крỳжит
лёгкая птица над башней Палаццо Веккьо.
Может, создал волшебную Беатриче
из пролетавшей мимо улыбки зыбкой
Данте –
и щедрый дар флорентийской речи
передарил Италии безъязыкой…
Пигмалионы, веруя в излеченье,
роз настоящих барышням не дарили:
камень вобрал сверхдозу их излученья
на единицу площади Синьории.
Золото Понте Веккьо – безделушки.
Золото льётся в небо из переулков.
В средневековом городе полдень.
Душно.
Вечный турист на ходу доедает булку.
Арно тиха, зелена – у неё сиеста.
У галереи Уффици один художник
пишет с натуры почти святое семейство:
локоны, очи, солнечный бархат кожи…
Ждут у собора,
морды засунув в торбы,
лошади, запряженные в фаэтоны.
В тихом свечении – средневековый город.
И почему-то чудится: вот и дома.
5. Сказочка галереи Уффици про овечек
Шел художник Чимобуе,
флягу с шагом чередуя.
Видит – мальчик, пастушок.
Он овец в пыли дорожной
так рисует, что художник
Чимобуе подошел.
Божий дар, его улики!
– Мальчик, хочешь быть великим?
– Я хочу пасти овец.
Разговаривали долго.
Был отец, глядевший волком,
но смирился и отец.
…И в картинной галерее
семь столетий, не старея,
ждет Мадонна Всех Святых.
У Мадонны взгляд овечий.
На Младенца? На Предтечу?
Кажется, что синоптики здесь не лгуньи:
пообещали грозы – уже и ветер
гонит барашков по Венецианской лагуне.
Через неделю можно забыть о лете.
Можно забыть о куполах и крыльях
над неземным Сан-Марко,
о львах, летящих
с белых фронтонов, –
может быть, здесь открыли
ангелов разновидность? –
о шелестящих
внутренних водах по борту черного лака,
о белизне аркад прихотливых дожей –
через неделю можно забыть.
Однако,
думаю, это случится немного позже,
скажем, на четверть века (прогноз реальный).
…В городе дожей – дождь, но недолгий, летний.
Ветер барашков гонит к мосту Риальто.
Память исчерпана:
этот снимок – последний,
всё завершается.
Впрочем, прогноз неточен.
В лёгкой дорожной сумке звенит бубенчик
маски веселья.
Щурится маска ночи.
Небо темнеет.
Время считать овечек.
Сентябрь 2007.