Ирина Андреева

Ирина Андреева

Новый Монтень № 3 (243) от 21 января 2013 года

«Вспоминалка» и другие байки

Житейское... 

Педантизм или пофигизм... И то, и другое – крайности, лежащие на одной половой плоскости (той, что у вас под ногами)...

Крайность первая. Вы всё вымываете, вычищаете, полируете, протираете, дезинфицируете и, надев на мебель чехлы, уходите. Уходите далеко, заперев двери и окна, с чувством выполненного долга и уверенностью, что теперь-то ваш версаль будет идеально стерилен.

Как вариант – вы баррикадируете дверь, отрезаете провод звонка и сидите тихо-тихо, чтобы не пылить и не мусорить...

Крайность другая. Вы – не застилая утром кровать (всё равно вечером расстилать), не помыв после завтрака посуду (потому как выудить её, разбросанную по территории квартиры в виде вилок, чашек, тарелок и сковородки, довольно проблематично), залив клавиатуру компа свежесваренным ароматным кофе, затонировав мелкими брызгами зеркало в ванной, не завинтив крышечку скульптурно перекрученного тюбика зубной пасты, оставив валяться то, что, примерив, всё же решили не надевать сегодня, и, потоптавшись в прихожей, кроша кусками подсохшей грязи с подошвы ботинок – уходите заводить себе собачку или котёнка (а лучше обоих сразу). Вы же так пронзительно, до слёз умиления, любите этих трогательных существ...

И вот щенок у вас дома, и теперь вы можете часами смотреть, как, играя, он догрызает до штукатурки угол коридора. По мере своего роста и мужания, всё выше и выше отдирает обои, измочаливает режущимися зубами все три уголка паласа, оставляя четвёртый целым, потому что на него он писает... Ещё милый крошка пробует на вкус ваш любимый кроссовок, а всё то жёванное, что после этого останется, вы выбрасываете вместе с цветочным горшком, разбитым им ранее при дегустации фикуса.

Вам с ним хорошо, вы счастливы и, видимо, это для вас важнее, создаваемых неудобств и вони в вашей квартире... Но это в том случае, если вы имеете такой душевно-офтальмологический склад своего организма, что искренне не замечаете запаха мочи и мокрой псины, изжёванных тапок, рассыпанного по кухне собачьего корма вперемешку с шерстью и свисающих по стенам живописных лоскутов обоев...

Есть, конечно, и те немногие, принадлежащие к пресловутой золотой середине, и умудряющиеся жить в своём любимом лувре с аккуратно расставленной в коридоре обувью, с вымытой до скрипа посудой, с горкой только что выглаженного белья, с котёнком, играющим у ног пумпонами домашних тапочек, с мирно посапывающим в прихожей, только что выгулянным голубоглазым щенком хаски и детишками (двумя, или даже тремя), убирающими свои игрушки по полочкам и по ящичкам при первых же звуках ежевечерней мелодии «спокойной ночи малыши»...

Но я тут не о фантастике и не о приторно-прилизанных фильмах об американской мечте...

Хорошо, если и тех, и других их жизненная позиция устраивает. Собственно и живите в гармонии с собой... а в бардаке или в версале совершенно не важно – ведь это ваш выбор!

Проблема возникает, когда в одной квартире заводятся люди разных санитарно-гигиенических взглядов. Причём один из них плохо обучаем и не поддаётся дрессуре, но понимает, что свои жизнелюбивые взгляды пофигиста может трансплантировать умиротворённому смотрителю лувра только нейрохирургическим путём под общим наркозом... 

Вы ждёте от меня решения этой проблемы, надеетесь, что я знаю ответ?

Конечно глупо, прожив почти шесть десятков лет вообще и из них тридцать три (и даже боле!) года замужем, не знать его...

Вопрос в том – воспользуетесь ли вы жизненным опытом автора или увеличите кривую разводов.

МОЙ ОТВЕТ – В ДВУХ СЛОВАХ...

Психологи называют это – КОМПРОМИССОМ, физики – ДИФФУЗИЕЙ...

 

Гришкин тортик 

Если приподнять клеёнку старого кухонного столика, можно увидеть на когда-то голубом оргалите столешницы множество колото-резанных ран с контрольной вмятиной в центре. Автор этих глубоких дыр – Гришка, чей фирменный тортик печётся в нашей семье почти полвека.

Григорий Филиппович работал машинисткой в редакции театрального журнала. В отличии от машинистки Нины, которая не вынимала папиросу изо рта, Гришка очень следил за своим здоровьем и внешним видом: не пил, не курил, батничек на хилой груди в обтяжку, чёрные с проседью кудри постоянно приглаживал маленькой расчёской. Разговаривал жеманным голосом и по-женски безапелляционно оценивал наряды сотрудниц. «Риммочка, немедленно сними этот колпак»,- говорил он моей маме про очередной шапочный самовяз. По профессии, по национальности, да и по половой ориентации он другой. При виде его я всегда смеялась: мне, двенадцатилетней, казалось, что он комик, шутник и кого-то пародирует. А он, видимо, думал, что я идиотка и ласково гладил по коротко остриженной голове. Кончались шестидесятые годы. Театральная Москва бурлила. Современник, Таганка, Маяковского!

– Девочки, вчера в Большом давали «Спартака»… Премьера… С самим Хачатуряном в правой ложе… Ах, как жаль, что вы меня не видели… Я был весь в дерзко-голубом! – кокетливо сообщал всем сотрудницам Гришка перед утренней планёркой у кабинета главного редактора. Все всё понимали. Перешёптывались по углам. В глаза же, мило улыбаясь, – дружили. Причём каждая женщина, от корректора до худреда старалась зазвать Гришку в гости. Уж очень изысканно и непередаваемо вкусно он умел и любил готовить. Гришка был предтечей всех сегодняшних кулинарных шоуменов. От его виртуозной готовки даже самые приличные женщины кратковременно хотели за него замуж. Из минимального набора продуктов эпохи застоя, практически из холодного воздуха холодильника, во времена когда карри и куркума считались неприличными иностранными словами, Гришка изобретал шедевры вкуса. Вот только работать по призванию души он не мог из-за неосторожно перенесённого им в детстве туберкулёза.

Перед праздниками Григорий Филиппыч был нарасхват. В обход очереди из сотрудниц, жаждущих Гришкиных яств, посетил он и нашу новую квартиру в Тушине.

Не совсем бескорыстно, а наоборот – за импортные белые шорты, привезённые ему моей мамой из туристической поездки по европейским странам соцлагеря.

Шумно ворвавшись к нам Гришка первым делом примерил обновку. Вертясь перед зеркалом и выделывая танцевальные «па» волосатыми ногами, он заявил, что летом вся Паланга будет в осадке от его попы и теперь рулить будет он… Видимо, Гришка имел ввиду голубой штурвал, вышитый на кармашке шорт сзади.

Находясь в приподнятом настроении, а мыслями, видимо, уже на пляже Паланги, Гришка вихрем кружил по пятиметровой кухне, успевая рубить тесто, раскатывать коржи для торта, тереть антоновку на тёрке, заваривать крем и не переставая болтать. Расплющив нос о стеклянную дверь со стороны коридора я с восторгом смотрела на этого многорукого Шивву, который с неистовством прокалывал вилкой раскатанные коржи слоёного теста, дабы в духовке они не пузырились. Ножом обрезая лишнее, ловко на скалке переносил ровные прямоугольники на противень.

Мама стенографическими закорючками записывала рецепт правой рукой, а левой педантично вытирала всё, что успевал заляпать Гришка. Папа сидел в комнате перед телевизором с миской на коленях и методично взбивал спиральным венчиком крем, не глядя слизывая с себя разлетающиеся густые капли. Отвлекая папу дурацкими вопросами со спортивной тематикой я пальцем подворовывала вкуснющий крем.

Не прошло и полутора часов, а на столе нового импортного кухонного гарнитура накрытые листами кальки лежали два свежеиспечённых торта. Вернее один, но в двух экземплярах. А сам кулинар уже из прихожей смешным высоким голосом нараспев предупреждал, мол до утра – ни-ни… тортик должен пропитаться. И кокетливо грозил нам с папой пальчиком.

Захлёбываясь слюной я до ночи ходила за мамой, упрашивая её только «подравнять краешки». Железобетонным голосом железобетонная мама призывала мою силу воли терпеть до утра.

Засыпала долго… Глубоко и медленно вдыхала густой аромат, наполнявший квартиру почти осязаемо.

С утра пили чай с тортом… Нет. Ели торт с чаем… Нет. Жрали торт!

Слои солоноватых коржей, пропитанные сладким и густым заварным кремом и ароматной кислинкой тёртой антоновки, таяли во рту с неимоверной скоростью. Организм приобретал форму шара…

На запах потянулись знакомиться соседи. Отведав Гришкин шедевр, проглатывали языки и знаками глухонемых приглашали на утку с яблоками, холодец и другую дефицитную колбасу. Майские праздники удались…

Только новый стол-бедолага с тех пор был навсегда застелен клеёнкой, стыдливо прикрывая рубцы, вмятины и шрамы от Гришкиной кулинарной эйфории.

 

Старая дачная история 

Ротвейлерша Агата бегала по периметру дачного участка, вынюхивая утренний сосновый воздух на предмет милейшего для неё запаха органического происхождения, который так кружил голову... то ли феромонами, то ли ещё чем-то... ну о-о-очень притягательным... Так и схватила бы этот пахучий ушастый объект за холку и р-р-растеррррзала бы от нахлынувшей нежности...

Но воздух с утра был девственно чист и сладок только георгиновыми кустами да мальвой.

Любимая хозяйка Агаты дружила со своей соседкой – успешной литераторшей, жившей на участке по ту сторону рабицы.

Но Агату с собой в гости никогда не брала из-за этого милейшего соседкиного любимчика с длинными ушами и неповторимо влекущим к себе запахом...

Он жил во дворе в новой клетке и всегда косился на Агату красными глазками.... Р-р-растерррзала бы....

Иногда его выпускали на травку. И он, быстро-быстро жуя, поворачивался к Агате своим хвостом-пумпочкой, не обращая внимания на её радостные повизгивания из-за ромбиков рабицы... Наглец!..

Наконец Агата уловила слабую ниточку запаха, тянущуюся снизу участка от речки. Радостно повизгивая, она подлезла под ветхий заборчик и, оказавшись на берегу мелководной Вобли, носом ловя исчезающий запах, побежала к одинокой раките...

Разрыв свежую кучку земли впилась в шкурку с родным пол-лета желанным запахом... Рыча и тряся дохлого кролика, как зимний шторм рыбачий баркас, Агата гордо подошла к веранде, где в ужасе застыв, стояла хозяйка и, беззвучно открывая рот, жестами звала на помощь мужа...

«Добралась, зараза!» – просипел возникший в дверном проёме хозяин...

Быстро приняв мужское решение, он гаркнул жене: «Вымой его, высуши и в клетку отнеси! Ничего не видели! Ничего не знаем! Сегодня четверг – они приезжают вечером! Быстро!»

Через час вымытый собачьим шампунем от блох и высушенный феном дохлый кролик, положив голову на лапки и закрыв глаза, притворяясь спящим, лежал в своей клетке...

Литераторша пришла поздно вечером, неся на вытянутых руках что-то пушистое и обмякшее...

Будто подражая пойманной рыбе на берегу, она стояла на веранде, открывая и закрывая рот... Первые осмысленные фразы соседка произнесла, выпив сначала рюмку валерьянки, потом шкалик водки...

Рассказ её, перемежающийся горькими всхлипами, больше походил на неизданное произведение Кинга и Хичкока вместе взятых...

Вот его суть: любимец сдох пару дней назад; похоронив его на берегу под ракитой, соседи уехали горевать в город... Вернулись сегодня и, не поверив своим глазам, увидели пушистика, лежащего в своей клетке....

По открытым ртам и вытаращенным глазам подруги и её мужа соседка поняла, что ожидать от них какого-то логического объяснения несостыковки мистических событий и жизненного реализма совершенно бесполезно....

Подняв глаза к небу и широко перекрестившись, она прохрипела, икая: «Наливай...те!»

Улучив момент, Агата тихо, с повадками индейца племени апачи, стащила пушистую тушку с края стола и, тенью скользнув по ступенькам, нырнула под веранду зарывать своё вонючее сокровище...

 

Реквием для бабушки… 

Неделю старушка наша аккумулировала энергию циклона, снегопадом обрушившегося на Москву. Лежала тихо, ела хорошо, никого из посторонних и потусторонних в комнате не наблюдала. Но тут подоспел антициклон. Подморозило… Атмосферное давление и старческий мозг зашкалило.

Хлебными огрызками, припрятанными от завтрака, 94-летняя свекровь кидалась в «грызунов и кошек», якобы обглодавших всю её декабристку-шлюмбергеру… Шесть раз за день вытаскивала одеяло из пододеяльника, предварительно окрестив его Стасей и скормив этой Стасе остатки супа. А на мой гневно-писклявый вопрос «зачем?», хлопая голубыми выцветшими глазками, недоумённо отвечала вопросом, мол, разве это она сделала? Сидя в ногах кровати составила все цветочные керамические горшки с подоконника на пол и пыталась открыть окно, в которое «с утра стучится её сестра» (умершая лет шесть назад)... Апофеозом дня стала её самостоятельная незапланированная прогулка по периметру комнаты. Вернувшись из магазина я застала бабку стоявшую на полусогнутых ногах, из последних сил скрюченными пальцами вцепившуюся в косяк дверного проёма.

«Вы за мной приехали? А я уже готова» – сказала она, не узнавая меня, и медленно стала оседать на пол, куда тянул её болтающийся между ног полный памперс…

Только я её дотащила, уложила и поменяла – позвонили из «совета ветеранов» и милым голосом, справившись о здоровье «вашей бабушки», предложили ей билеты на органный вечер… Удивилась и от души обрадовалась нежданной заботе. Переспросила в зале какого крематория будут исполнять реквием и на какое число остались билеты... Успеем ли? Не расслышав мой «чёрный юмор», ответили, что концерт завтра, но не в консерватории, а в зале Чайковского... Отдышавшись от душившего смеха я попросила оставить два, нет – три, а лучше всё-таки четыре билета... Авось дотащим её втроём...

Вот так измученная я порулила вчера на органный вечер Баха, прихватив с собой мужа, да сестру с её снохой. Слушали, наслаждались исполнением то ли заслуженного, то ли народного органиста Князева… А бабулька дома спит, с силами собирается до следующего антициклона. Она у нас метеочувствительная, но живучая…

 

«Вспоминалка» о дружбе, юности, поэзии и любви 

Юность вспоминать весело и стыдно. Москва начала семидесятых – одни сплошные «в гости». На кухне или в художественной мастерской (каждый раз – другой кухне, другой мастерской) курили-пили чаи-портвейны, травили анекдоты, влюблялись, ссорились, били морды, ходили по карнизам, играли на гитарах, рисовали на стенах и, конечно, стихи читали. Свои-чужие-переводные. А там, где стихи, там и авторы их встречались. Уже известные и только начинающие. Козырять звёздными фамилиями не стану. Ну, картинки к стихам полуподпольным одному мэтру рисовала. Ну, подволачивались «классики»… малость… за энергией юности. Кто в теннис большой играть учил на литфондовском корте… А кто в рестораны дружить-ужинать зазывал…

Обычно всё кончалось фразой «давай познакомлю тебя с моей мамой». Это настораживало меня, восемнадцатилетнего шального бесёнка, как в детстве «всё про тебя будет сказано»… Убегала с низкого старта, зажав в кулаке мятую бумажку с прощальными строками:

 

А я себе могилу вырою

И назову могилу – Ирою

 

Подружки мои тех лет были постарше меня, а некоторые и в матери годились. Воспитывали, переживали, судачили на очередной кухонной сходке. То Ирка смылась с поэтовой свадьбы прямиком из окна ресторана «Арагви» с международником из МГУ. То укатила на «майские» в коктебели с тем самым, которого в «Юности» каждый год печатают! То разбила «крепкую семейную пару» дочери председателя союза литераторов и талантливой поэтэссы-алкоголички и, не дав им себя «удочерить», улетела по осени в Таллин…

Но вот постепенно весенняя река юности вошла в свои берега, и у кого-то родились удивлённые строки:

 

…а вы слыхали?... вот те на…

теперь Ирина Куфтина –

жена, мадам Андреева,

и, говорят, – беременна…

пришли иные времена:

налей, Орфей, бокал вина –

за ту вину поэтову

и музу невоспетую!

 

С тех семидесятых остался у меня в друзьях один настоящий поэт... Такой самый-самый взаправдашный. Не рифмач к юбилеям страны и по просьбам трудящихся, а любящий и ценящий каждое слово неизвестно каким волшебством или божьим промыслом нанизываемое им на нить строфы алмазными леденцами.

Он и на московских кухнях чудил, и на уральских, и на киевских, и даже на африканских умудрился вирши свои озвучить. Дружим мы так давно, что даже забыли и перепутали, кто в кого из нас был когда влюблён. Такая дискретная влюблённость, пережившая его трёх (или четырёх?!) жён, пожизненную верность моего мужа и многочисленные наши хождения налево, направо и в других всевозможных направлениях. Давно уже мы разменяли шестой десяток, но оба помним стоящих под наряженной новогодней ёлочкой трёхлетнего карапуза в матроске и двухлетнюю девочку в вигоневом костюмчике... Послевоенное наше детство начала пятидесятых...

Конечно же, эта дружба, минуя все временные несостыковки наших влюблённостей друг в друга, переросла в крепкую родственную связь, которой не каждые родные по крови брат и сестра могут похвастаться. Мы не осуждаем и не оправдываем жизнь друг друга. Мы просто понимаем, принимаем, искренне-обоюдно радуясь удачам, несмотря на постоянные подколы, подтрунивания и шуточки...

Я попросила друга-поэта прислать мне стихи, нигде не опубликованные доселе. Прислал… Четыре строки… Ими, считаю, можно и завершить «эссе-вспоминалку» о дружбе, юности, поэзии и любви…

 

О Боге и любви, стихах и прозе

Ни слова до весны, но, боже мой,

Январь к стеклу записку приморозил:

Люблю! Читай МУ-МУ. Глухонемой.

 

Ирина Андреева

 

2011–2012

Москва

 

Иллюстрации автора