Иннокентий Анненский

Иннокентий Анненский

Вольтеровское кресло № 4 (388) от 1 февраля 2017 года

Я не допил ещё тоски твоей до дна

Стихотворения, переводы

 

 

Из книги «Кипарисовый ларец»

 

В волшебную призму

 

Хрусталь мой волшебен трикраты.

Под первым устоем ребра –

Там руки с мученьем разжаты,

Раскидано пламя костра.

 

Но вновь не увидишь костёр ты,

Едва передвинешь устой –

Там бледные руки простёрты

И мрак обнимают пустой.

 

Нажмёшь ли устой ты последний –

Ни сжатых, ни рознятых рук,

Но радуги нету победней,

Чем радуга конченных мук!..

 

Пробуждение

 

Кончилась яркая чара,

Сердце очнулось пустым:

В сердце, как после пожара,

Ходит удушливый дым.

 

Кончилась? Жалкое слово,

Жалкого слова не трусь:

Скоро в остатках былого

Я и сквозь дым разберусь.

 

Что не хотело обмана –

Всё остаётся со мной...

Солнце за гарью тумана

Жёлто, как вставший больной.

 

Жребий, о сердце, твой понят –

Старого пепла не тронь...

Больше проклятый огонь

Стен твоих чёрных не тронет!

 

Стансы ночи

 

О. П. Хмара-Барщевской

 

Меж теней погасли солнца пятна

На песке в загрезившем саду.

Всё в тебе так сладко-непонятно,

Но твоё запомнил я: «Приду».

 

Чёрный дым, но ты воздушней дыма,

Ты нежней пушинок у листа,

Я не знаю, кем, но ты любима,

Я не знаю, чья ты, но мечта.

 

За тобой в пустынные покои

Не сойдут алмазные огни,

Для тебя душистые левкои

Здесь ковром раскинулись одни.

 

Эту ночь я помню в давней грёзе,

Но не я томился и желал:

Сквозь фонарь, забытый на берёзе,

Талый воск и плакал и пылал.

 

Нервы

(Пластинка для граммофона)

 

Как эта улица пыльна, раскалена!

Что за печальная, о господи, сосна!

 

Балкон под крышею. Жена мотает гарус.

Муж так сидит. За ними холст, как парус.

 

Над самой клумбочкой прилажен их балкон.

«Ты думаешь – не он... А если он?

Всё вяжет, боже мой... Посудим хоть немножко...»

...Морошка, ягода морошка!..

«Вот только бы спустить лиловую тетрадь?»

«Что, барыня, шпинату будем брать?»

«Возьмите, Аннушка!» –

                                   «Да там ещё на стенке

Видал записку я, так...»

                                   ...Хороши гребэнки!

«А... почтальон идёт... Петровым писем нет?»

«Корреспонденции одна газета "Свет"».–

«Ну что ж? устроила?» – «Спалила под плитою». –

«Неосмотрительность какая!.. Перед тою?

А я тут так решил: сперва соображу,

И уж потом тебе все факты изложу...

Ещё чего у нас законопатить нет ли?»

«Я всё сожгла». – Вздохнув, считает молча петли...

«Не замечала ты: сегодня мимо нас

Какой-то господин проходит третий раз?»

«Да мало ль ходит их...» –

                                   «Но этот ищет, рыщет,

И по глазам заметно, что он сыщик!..»

«Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»

«А Вася-то зачем не сыщется домой?»

«Там к барину пришёл за пачпортами дворник».

«Ко мне пришёл?.. А день какой?» – «Авторник».

«Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров»...

                        ...Ландышов, свежих ландышов!

«Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»

«Вот вздор какой. За что же?»

                                               ...Бритвы праветь...

«Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись...»

«Ах, право, шёл бы ты по воздуху пройтись!

Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться...»

                                   Яица свежие, яица!

Яичек свеженьких?..

                                   Но вылилась и злоба...

Расселись по углам и плачут оба...

Как эта улица пыльна, раскалена!

Что за печальная, о господи, сосна!

 

12 июля 1909, Царское Село

 

Стихотворения, не вошедшие в книги

 

Любовь к прошлому

 

Сыну

 

Ты любишь прошлое, и я его люблю,

Но любим мы его по-разному с тобою,

Сам бог отвёл часы прибою и отбою,

Цветам дал яркий миг и скучный век стеблю.

 

Ты не придашь мечтой красы воспоминаньям, –

Их надо выстрадать, и дать им отойти,

Чтоб жгли нас издали мучительным сознаньем

Покатой лёгкости дальнейшего пути.

 

Не торопись, побудь ещё в обманах мая,

Пока дрожащих ног покатость, увлекая,

К скамейке прошлого на отдых не сманит –

Наш юных не берёт заржавленный магнит...

 

 

В зацветающих сиренях

 

Покуда душный день томится, догорая,

Не отрывая глаз от розового края...

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:

Я не допил ещё тоски твоей до дна...

 

Мне надо струн твоих: они дрожат печальней

И слаще, чем листы на той берёзе дальней...

Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...

О, не вноси ко мне пылающих свечей...

 

Я знаю: бабочки дрожащими крылами

Не в силах потушить мучительное пламя,

И знаю, кем огонь тот траурный раздут,

С которого они, сожжённые, падут...

Мне страшно, что с огнём не спят воспоминанья,

И мёртвых бабочек мне страшно трепетанье.

 

Стихотворные переводы

 

 

Генрих Гейне (1797 – 1856)

 

Двойник

 

Ночь, и давно спит закоулок:

Вот её дом – никаких перемен,

Только жилицы не стало, и гулок

Шаг безответный меж каменных стен.

 

Тише. Там тень... руки ломает,

С неба безумных не сводит очей...

Месяц подкрался и маску снимает.

«Это – не я: ты лжёшь, чародей!

 

Бледный товарищ, зачем обезьянить?

Или со мной и тогда заодно

Сердце себе приходил ты тиранить

Лунною ночью под это окно?»

 

Счастье и несчастье

 

Счастье деве подобно пугливой:

Не умеет любить и любима,

Прядь откинув со лба торопливо,

Прикоснётся губами, и мимо.

 

А несчастье – вдова и сжимает

Вас в объятиях с долгим лобзаньем,

А больны вы, перчатки снимает

И к постели садится с вязаньем.

 

Шарль Бодлер (1821 – 1867)

 

Искупление

 

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

 

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слёз и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту чёрную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

 

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вам летним вечером, на солнце у больниц,

В глаза бросались ли те пятна жёлтых лиц,

Где синих губ дрожит мучительная складка?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

 

Вы, ангел прелести, теряли счёт морщинам?

Угрозы старости уж леденили вас?

Там в нежной глубине влюблённо-синих глаз

Вы не читали снисхождения к сединам?

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?

 

О ангел счастия, и радости, и света!

Бальзама нежных ласк и пламени ланит

Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...

Но, если можете, молитесь за поэта

Вы, ангел счастия, и радости, и света!

 

Старый колокол

 

Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают

И пламя синее узор из дыма вьёт,

А тени прошлого так тихо пролетают

Под вальс томительный, что вьюга им поёт.

 

О, я не тот, увы! над кем бессильны годы,

Чьё горло медное хранит могучий вой

И, рассекая им безмолвие природы,

Тревожит сон бойцов, как старый часовой.

 

В моей груди давно есть трещина, я знаю,

И если мрак меня порой не усыпит

И песни нежные слагать я начинаю –

 

Всё, насмерть раненный, там будто кто хрипит,

Гора кровавая над ним всё вырастает,

А он в сознанье и недвижно умирает.

 

Слепые

 

О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут

Разыгран куклами, но в настоящей драме.

Они, как бледные лунатики, идут

И целят в пустоту померкшими шарами.

 

И странно: впадины, где искры жизни нет,

Всегда глядят наверх, и будто не проронит

Луча небесного внимательный лорнет,

Иль и раздумие слепцу чела не клонит?

 

А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,

Молчанья вечного печальная сестра,

Немая ночь ведёт по нашим стогнам шумным

 

С их похотливою и наглой суетой, –

Мне крикнуть хочется – безумному безумным:

«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»

 

Поль Верлен (1844 – 1896)

 

Сонет

 

Мне душу странное измучило виденье,

Мне снится женщина, безвестна и мила,

Всегда одна и та ж и в вечном измененье,

О, как она меня глубоко поняла...

 

Всё, всё открыто ей... Обманы, подозренья,

И тайна сердца ей, лишь ей, увы! светла.

Чтоб освежить слезой мне влажный жар чела,

Она горячие рождает испаренья.

 

Брюнетка? русая? Не знаю, а волос

Я ль не ласкал её? А имя? В нём слилось

Со звучным нежное, цветущее с отцветшим;

 

Взор, как у статуи, и нем, и углублён,

И без вибрации, спокоен, утомлён.

Такой бы голос шёл к теням, от нас ушедшим...

 

Песня без слов

 

Сердце исходит слезами,

Словно холодная туча...

Сковано тяжкими снами,

Сердце исходит слезами.

 

Льются мелодией ноты

Шелеста, шума, журчанья,

В сердце под игом дремоты

Льются дождливые ноты...

 

Только не горем томимо

Плачет, а жизнью наскуча,

Ядом измен не язвимо,

Мерным биеньем томимо.

 

Разве не хуже мучений

Эта тоска без названья?

Жить без борьбы и влечений

Разве не хуже мучений?

 

Сюлли Прюдом (1839 – 1907)

 

Сомнение

 

Белеет Истина на чёрном дне провала.

Зажмурьтесь, робкие, а вы, слепые, прочь!

Меня безумная любовь околдовала:

Я к ней хочу, туда, в немую ночь.

 

Как долго эту цепь разматывать паденьем...

Вся наконец и цепь... И ничего... круги...

Я руки вытянул... Напрасно... Напряженьем

Кружим мучительно... Ни точки и ни зги...

 

А Истины меж тем я чувствую дыханье:

Вот мерным сделалось и цепи колыханье,

Но только пустоту пронзает мой размах...

 

И цепи, знаю я, на пядь не удлиниться, –

Сиянье где-то там, а здесь, вокруг, – темница,

Я – только маятник, и в сердце – только страх.

 

* * *

 

У звёзд я спрашивал в ночи:

«Иль счастья нет и в жизни звездной?»

Так грустны нежные лучи

Средь этой жуткой чёрной бездны.

 

И мнится, горнею тропой,

Облиты бледными лучами,

Там девы в белом со свечами

Печальной движутся стопой.

 

Иль всё у вас моленья длятся,

Иль в битве ранен кто из вас, –

Но не лучи из ваших глаз,

А слёзы светлые катятся.

 

Агония

 

Над гаснущим в томительном бреду

     Не надо слов – их гул нестроен;

Немного музыки – и тихо я уйду

     Туда – где человек спокоен.

                     

Все чары музыки, вся нега оттого,

     Что цепи для неё лишь нити;

Баюкайте печаль, но ничего

     Печали вы не говорите.

                     

Довольно слов – я им устал внимать,

     Распытывать, их чисты ль цели:

Я не хочу того, что надо понимать,

     Мне надо, чтобы звуки пели...

                     

Мелодии, чтоб из одной волны

     Лились и пенились другие...

Чтоб в агонию убегали сны,

     Несла в могилу агония...

                     

Над гаснущим в томительном плену

     Не надо слов, – их гул нестроен,

Но если я под музыку усну,

     Я знаю: будет сон спокоен.

                     

Найдите няню старую мою:

     У ней пасти стада ещё есть силы;

Вы передайте ей каприз мой на краю

     Моей зияющей могилы.

                     

Пускай она меня потешит, спев

     Ту песню, что давно певала;

Мне сердце трогает простой её напев,

     Хоть там и пенья мало.

                     

О, вы её отыщете – живуч

     Тот род людей, что жнёт и сеет,

А я из тех, кого и солнца луч

     Уж к сорока годам не греет.

                     

Вы нас оставите... Былое оживёт,

     Презрев туманную разлуку,

Дрожащим голосом она мне запоёт,

     На влажный лоб положит тихо руку...

                     

Ведь может быть: из всех она одна

     Меня действительно любила...

И будет вновь душа унесена

     К брегам, что утро золотило.

                     

Чтоб, как лампаде, сердцу догореть,

     Иль, как часам, остановиться,

Чтобы я мог так просто умереть,

     Как человек на свет родится.

                     

Над гаснущим в томительном бреду

     Не надо слов – их гул нестроен;

Немного музыки – и я уйду

     Туда – где человек спокоен.

 

1907

 

Морис Роллина (1846 – 1903)

 

Библиотека

 

Я приходил туда, как в заповедный лес:

Тринадцать старых ламп, железных и овальных,

Там проливали блеск мерцаний погребальных

На вековую пыль забвенья и чудес.

                

Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,

Казалось, целый мир заснул иль опустел;

Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.

Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.

                

Оттуда, помню, раз в оконный переплёт

Я видел лешего причудливый полёт,

Он извивался весь в усильях бесполезных:

                

И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –

И пробили часы тринадцать раз железных

Средь запустения проклятых этих стен.

 

Безмолвие

(Тринадцать строк)

 

     Безмолвие – это душа вещей,

Которым тайна их исконная священна,

     Оно бежит от золота лучей,

Но розы вечера зовут его из плена;

С ним злоба и тоска безумная забвенна,

Оно бальзам моих мучительных ночей,

     Безмолвие – это душа вещей,

Которым тайна их исконная священна.

Пускай роз вечера живые горячей, –

Ему милей приют дубравы сокровенной,

     Где спутница печальная ночей

Подолгу сторожит природы сон священный…

     Безмолвие – это душа вещей.

 

Приятель

 

Одетый в чёрное, он бледен был лицом,

И речи, как дрова, меж губ его трещали,

В его глазах холодный отблеск стали

Сменялся иногда зловещим багрецом.

                  

Мы драмы мрачные с ним под вечер читали,

Склонялись вместе мы над жёлтым мертвецом,

Высокомерие улыбки и печали

Сковали вместе нас таинственным кольцом.

                  

Но это чёрное и гибкое созданье

В конце концов меня приводит в содроганье.

«Ты – дьявол», – у меня сложилось на губах.

                  

Он мигом угадал: «Вам боженька милее,

Так до свидания, живите веселее!

А дьявол вам дарит Неисцелимый Страх».