эволюционное (мизинчик)
когда-то меня не существовало совсем
а потом у вас были такие смешные лица
когда доктор сказал сдвигая на нос пенсне
что я есть
но пока не длиннее ногтя
на мизинце
подросла и когда август пошел на слом
и в окно акушерской стучались порывы ветра
я оставила матери пустоту под ребром
появилась
три двести
пятьдесят один сантиметр
и меня угощали грудью зачем-то водили в храм
и таскали в несреднюю школу в любую погоду
говорили что я ребенок и проецировалась на экран
эта нелепость
целых двадцать два
года
а потом превратилась в голос удивительно ломкий и хрупкий
возникающий сквозь расстояния посреди телефонной трубки
голос смешной удивленный и нервный и странный
минующий легкие горло и диафрагму:
мама ты слышишь меня алло мама
у меня да по-прежнему все хорошо
да здорова да все у меня очень правильно
только застряну не дома немного еще
может на пару ночей а может и навсегда
в соседней квартире в других городах
да на сколько терпения нервов и денег хватит
а потом отправлюсь в тартары на кудыкину гору с печи на полати
на дно фудзиямы на марианской впадины верхотуру
или если очень захочется –
в литературу
да мама я буду звонить
и присылать нарочито смешные приветы с нарочными
подгоревшую булочку собственного производства
трусы носки постирай если сможешь
и книжку на память
свою
первую
с автографом автора
и неважно что она в толщину
вряд ли будет больше
ногтя на мизинце
отчаянное (без)
у меня минералка без газа
и зеленый чай без сахара
сигареты без никотина
и коньяк alcohol-free
и гранит науки без разума
и любовь без присутствия сердца
и естественно секс без оргазма
и даже порой без мужчин
и чувства к тебе
без присутствия тебя
и только чайник со свистком
а фиг ли толку
разлюбовное
я бесспорно тебя разлюблю
если только узнаю что это ты повесил хусейна
это ты предал Христа
это ты устроил дефолт девяносто восьмого
и карибский кризис твоих рук дело
это ты придумал заглючивший windows
и атомный реактор
это тебе грозит мокрая статья
за убийство мертвого моря
и те самые руины замка –
это тоже все ты
я тебя разлюблю
если только узнаю
что это ты виновен
во всех этих грехах
и семи смертных
или если увижу тебя
с любимой женщиной
с кольцом на пальце
с младенцем на руках
но это кажется более невероятным
чем хусейн и Христос
вместе взятые
добрососедское
мой дом всего лишь музыкальная шкатулка
поделка подделка китайского мастера
злая игрушка со сбившейся программой
соседи слева вечные дворники начинают день
в пять утра а летом полпятого
криками гомоном стуком лопаты и лома
голосом сонного телевизора
со сломанным регулятором громкости
соседи снизу вечные истерики завершают день
вечно разбираются кто кому должен
кто что потерял кто дурак и почему
по мне так все они идиоты и без причины
и еще они поют под караоке когда им хорошо
а мне автоматически становится худо
соседи справа который год растят младенца
а он все кричит и кричит и кричит
своим хриплым надрывным просящим голосом
и мне кажется никогда он не вырастет
никогда не заговорит голосом человеческим
а у соседей сверху который год умирает бабушка
и все никак не может умереть
все стонет и стонет все просит чего-то невнятно
я знаю она никогда не умрет
и вечно я буду слушать эти стоны боли
похожие удивительно на стоны наслаждения
и я схожу с ума заглушая их
чтением стихов вслух однотонным боем
по струнам гитары по нервам
по трубе батареи
фугами баха и громкими матершинными фигами
в пол в потолок влево вправо
а они собираются тихо и слушают
как будто я говорю что-то умное
и когда замолкают соседи
я слышу лишь бульканье настенных часов
шум собственной крови стук сердца в ушах
какой-то хаос внутри дикую полифонию
я слышу себя и мне страшно
уж лучше бы соседи орали все разом
днем и ночью утром и вечером
не прерываясь ни на единую минуту
рыбное
эта история в уста из уст
вхожа
расхожа
некто сын Человеческий
быть может
Божий
вечерней порой
под высокой горой
насытил толпу
проповедями хлебами и рыбами
коих было соответственно
одна пять и две
говорят Его звали Христом
а рыбки плавали рыбы гребли
рыбы плавали рыбы рубли
а две тысячи лет спустя
на городской околице
мешая церковнославянский с нотой ля
бабка на телевизор молится
о новоявленный наш христос
бородатый единорос
насыть и напои меня вдосталь
а без проповеди быть стало
обойдемся
накорми меня досыта
напои меня допьяна
молока из крови сотвори
и налей
мне на пенсию
ровно в две тыщи
рыблей
регенерация
площадь горького
время горькое
восемнадцать пятнадцать
час пик
час зонтиков и нахальных пальцев
которыми по спине шлёп и тык
час голосов автозаводских
возвращающихся домой:
«куда ты прешь со своими крыльями?
сложи их сейчас же немедленно
или плати за проезд
за себя и за каждое крыло
по отдельности
итого двадцать семь рублей!»
мимикрирую
прикидываюсь шлангом
прикидываюсь человеком
с маленькой буквы ч
на часах продолжается время Ч
складываю не складывается
не зонтик же и не пасьянс
говорю извините пожалуйста
я не специально оно само выросло
но никто не желает слышать
и дверь резиновым скальпелем
под громкий собственный шлепот и пых
срезает оба крыла
дверь закрывается едем
но чаще стоим
полтора часа балансировки
на кончиках пальцев на кончиках нервов
по спине пот и кровь
в ушах людской балаган
едем домой
а дома – лицом в подушку
с неистовым криком: были же!
с неимоверной легкостью
за левым и правым плечом
а мозг сообщает теперь мол удобно
лежать на спине поглощая трехтомные книжки
ремарка кундеры гессе и прочих других
ложусь проверяю и правда удобно
читаю и чувствую как через свежий шов
пробивается пух и перо как из плохого наперника
регенерирую
...хо-ро-шо...
межстоличное (финальное)
не поеду жить в москву мама
запутаюсь там в паутине метро
сгину приправой в стакане
бомжовской лапши
стану табличкой рекламной
которую
носят на груди гости
из ближнего и дальнего зарубежья
превращусь из скво в СКВ
стану мелкой разменной монеткой
которую с размаха бросит турист
с плеском в канал имени москвы
со звоном на нулевой километр –
дабы вернуться
плохая примета
не поеду жить в москву мама
поеду умирать в Петербург
не спеша постучу каблуками
по граниту параллельно Неве
поцелую грифона
в прогретый на солнце затылок
положу ему в рот карамельку
потру ему зуб загадаю желанье
которому просто не останется
времени сбыться
а потом попрошу лучшего друга
отвести меня в двор-колодец
поиграть на губной гармошке
накликать пронизывающий
серый дождь
который мне скажет: по-ра!
и я попрощаюсь с другом
дам – ему на память – дешевый портвейн в бутылке
и – мне на беспамятство – желтую краску в банке
и попрошу замазать и входы и выходы
вначале крест-накрест потом капитально
намертво
и что мне останется
четыре стены вокруг
и один лишь выход
–
наверх
я тысячу лет пребывала в состоянии
имаго
высовывала из кокона любопытный нос
и думала
еще не время
а потом неожиданно время пришло
и я родилась ребенком
индиго
возводила числа в многозначную степень
извлекала кубические корни из квадратных субстанций
читала романы толстого справа налево
и слева направо для расширения кругозора
имела прочные связи с тонкими мирами
и очень тонкие связи с миром обычных людей
а потом ребенок индиго стал индейским духом
вендиго
духом вечного голода говорящим голосом ветра
что зовет за собой заблудившихся
тихим шелестом в кроне вечнозеленых деревьев:
следуй следуй за мною путник по моим еле видным следам
у меня горящие ноги у меня ледяное сердце
я не стану тебя убивать я тебя поцелую в висок
подарю тебе дрожь в ломких пальцах
и глаза что прозрачнее и холоднее льда
и отправлю обратно с миром
тебя будут бояться дети и кошки
тебя будет преследовать тихий пугливый ропот
это он повстречался с вендиго
но очень скоро я постарею этот мир мне объявит
эмбарго
тайфуны цунами теракты
и прочие форс-мажорные обстоятельства
согласно заключенному договору
этот мир просто спишет меня со счетов
и я стану черным скукоженным камушком для японской игры
го
буду лежать на доске и думать
еще не время
а время придет незаметно
слева направо справа налево по или против часовой
и придет белозубый младенец что не знает правил игры
он сметет меня влажной и пухлой ладошкой
за пределы игральной доски
... он умеет в два года в уме вычислять интегралы
но не знает где пролегает граница между светлым и темным
между подобием жизни и видимостью смерти...
* * *
мы растем
обзаводимся заводами
пароходами
бмв тойтами шкодами
выходами входами
незаконченными высшими школами
неразборчивым штампом в паспорте
нерасцветшим цветком папоротника
двухместным супружеским ложем
целлюлитом растяжками на коже
и прочими радостями жизни –
тоже
обрастаем как дно корабля
ракушками детишками
неосиленными книжками
неоконченными вышками
подгоревшими пышками
и прочими плюшками
а кончается все до банального просто
прекращается рост – и болезнь роста
превращаемся в старых беззубых монстров
совершаем на здоровье большие растраты
покупаем стесняясь массажер для простаты
а дальше все будет ужасней и проще
упакуют наши сухие мощи
в гроб из плюша для тех кто поплоше
в цельнодубовый для тех кто крут
и финиш
у меня нет ни шкоды ни фабии
у меня одни лишь сплошные фобии
что все будет так как у всех
вышка ракушки сгоревшие плюшки
на щечках игривые шпанские мушки
дежурный минутный секс перед душем
дежурный минутный секс после душа
беременность памперсы эсмарха кружки
старение дряхлость
гробик из плюша
и финиш
а я сижу – и пишу стихи
хоть какое-то вложение
в слегка иное посмертие
* * *
у тебя ко мне страсть
у меня к тебе страх
что какая-то я не такая
угловатая неумеха
у тебя ко мне секс
у меня к тебе смех
нарочитый
пусти не надо же
у тебя ко мне стон
у меня пятьдесят или сто
слов
ласковых
а ты и не слышишь
спишь уже
ну и ладно
...у тебя ко мне – сны
у меня к тебе – сын