Инесса Чернявская

Инесса Чернявская

Четвёртое измерение № 2 (422) от 11 января 2018 года

Образы культуры

* * *

 

Всё в равновесии, душа…
Стих или счастье выбирая,
Ты знаешь: в счастье – хороша,
В стихе – прекрасна, умирая.
Так выпевает соловей,
Когда шипы вонзились в сердце,
Так смотрит змей из тех ветвей,
Как далеко от яблонь дверца
Из рая – вон, вперёд, туда,
В «так далее», во тьму земную,
Над тьмою лётчик и звезда,
Лети же в бездну ледяную
И капай кровью. Роза, длись!
И пунцовей краснее крови.
Ведь чем трагичней эта жизнь,
Тем ослепительнее в слове.

 

Тирра-лирра

 

Легенда о волшебнице Шалот вдохновляла художников и поэтов. Прерафаэлиты очень любили этот образ. Известен и перевод Бальмонта баллады Альфреда Теннисона о леди Шалот. Само зеркало, нити, пряжа, плавание по реке – символы, простирающиеся к древнеегипетской, античной культурам.  Даже сейчас образ зеркала продолжает «играть». В экране отражаются тени мира, тени сна, некая виртуальная реальность. А меня привлекло звенящее слово «тира-лирра». Оно само по себе – музыка, его приятно произносить, оно завораживает и влечёт. Мне показалось, что именно это слово (песня рыцаря над рекой) разбило чары зеркала и побудило Волшебницу совершить свой поступок.

 

Сквозь земную плотность мира
Слышен звон небесных вод,
Кто-то вечно «тирра-лирра»
Тонким голосом поёт.
Снова каплями случайно
Проникает сквозь стекло,
Призывая вечной тайной
Жизнь и смерть, добро и зло.
Исполняется в природе
Звон воды и зов любви,
И влечет Её к свободе:
«Встань, Волшебница, плыви!»

 

Палестрина весной

 

Посвящается итальянскому композитору

Джованни Пьерлуиджи да Палестрина

 

Весною в «Палестринии» – теченье без границ,
Он лентою и шёлковой и длинной
Прокладывает линии полётам голубиц
И лилиям гармонией старинной.

Старинной и живой, и вечереющей в тиши,
Бальзамно-поливающей чудесно
На раны окрылённо-зеленеющей души,
Текущей в Непрерывное воскресно.

 

Врата Иштар

 

Инанна, Венера, Иштар, Астарот...
Всем верящим – вера (кто небо найдёт).
Прекрасны вереи в руках синевы,
Там боги скорее, чем люди, мертвы,

Ведь в людях любовное зелье течёт,
Им длит новоселье Иштар-Астарот,
За каждое утро – любви новизна,
Молитва ли, сутра – одна лишь она,
И кожу теряя, и глядя в глаза,
В бреду повторяя «расстаться нельзя»,
Ушли и остались, (был день, словно год)
Сильней Stella Maris звезда Астарот.

 

Питер Брейгель (старший). «Времена года»

 

1. Жатва (август) 

Какими пышными кусками 
Лежит желтеющий пирог! 
Сытна земля под облаками 

И жарок ласковый мирок. 

Легли натруженные руки 
На золотые колоски, 
Плетут полуденные звуки 
Дремотно-сонные венки. 

И пахнет вкусною похлёбкой 
И тёплой корочкой ржаной, 
И кто-то выбитою тропкой 
Несёт кувшинчик ледяной. 

 

2. Сумрачный день (март) 

Так просыпается природа… 
По робкой сырости земной 
Сквозит предвестием Восхода 
И первозданностью иной. 

Касанье трепетного марта 
На переменчивых волнах, 
Земли раскрашенная карта – 
На распростёртых парусах. 

Она готова, Афродита. 
Вздыхают влажные поля, 
И пробудилась, и открыта 
Твоя звенящая земля...

 

3. Возвращение стада (ноябрь) 

Вот сумрачный слой неизбежности серой. 
Вот солнечно-жёлтые ясные дни. 
Вот стадо, бредущее в новую веру, 
В пахучее сено и дома огни. 

Погонщики знают: ноябрьские ночи 
Так дико-тревожны и так холодны! 
Как будто тоскливого Демона очи 
Всё ищут следов непришедшей весны. 

Он знает: отвергнут! И брошен навечно! 
За ним белой смертию дышит зима. 
Он воет и гонит в тоске бесконечной 
Стада и людей – в города и дома. 

 

Марку Шагалу

 

Не лгут поступки. Лгут – слова и клятвы.
Как мудро слепнет Логос всемогущий,
Когда в Его размеренном порядке
Вдруг вспыхивают радостные кущи.
Грехи трещат в огне неопалимом,
Чужого – крохи, собственного – счастье,
И тихо пролетает над любимым
Разумное – в сомненьях самовластья.
И всё, что там горит (сегодня – вместо),
Что криком петушиным прорывает –
Всё знает обречённая невеста.
И дух мой обручённый тоже знает.

 

Ренуар. Зонтики

 

О этот синий целебный цвет!
О эти силы, от зла и бед
Перемещающие в голубой!
А в полукружиях мы с тобой.
И лишь ребёнок удержит вдруг
Не часть, а круг.

 

Уснула Муза

 

Уснула Муза – лето наблюдает,
Лежит в песке, к поэтам не летает.
Давно ушла постылая тоска
Ребёнком строить замки из песка.
«Постыло» – это значит «поостыло».
Сейчас же так простительно и мило,
Как будто этот мир нас всех простил,
Поцеловал и к морю отпустил.

 

Цифры. Считалка.

 

Посвящается «Весне» Сандро Боттичелли,

где ритм: 3-1-3-1 (считая от Флоры,

с преображения которой всё и начинается,

и завершается Гермесом, разгоняющим тучи)

 

Восемь-восемь, вот и осень.
Мы на правильном пути,
И шутя всё переносим
Что дано перенести.
Ты один.
Одна надежда.
И любовь всегда одна,
Восхитительно безбрежна
И прекрасна, как Весна.
А печальна – изначально:
Краток миг, когда в ней – два.
Те, вдвоём, почти случайно
Посещают острова – 
Ласки света,
Дней с ночами,
И дуальности времён,
Всех «над нами» и «под нами»
Созидание и звон.
Три – устойчивая святость,
Треугольник пирамид,
И, увы, всегда нерадость,
Если угол там забыт,
Иль забит он, безответный
(все любовности – вдвоём),
Только творчеством победным
Продвигает к четырём.
Крест стихийности – четыре,
Идол истины – квадрат,
И стабильно в этом мире
Сотни дней-веков подряд.
Пять взбивает пятипало
Пять диезов, пять морей,
Диатоники кристаллы – 
Или тралы якорей.
Шесть – она же вечно девять.
Недо-, пере-...выбирай.
Запятая «что же делать?»,
Призрак, знак, и ад, и рай.
А семёрка – красна горка,
Наша норка и приют.
Все цвета влюблённым «горько!»,
Все созвездия поют.
Остаётся ноль негласный,
Как бесполое окно,
Что открыто ежечасно
В бесконечное ОНО.

 

Море и чайки

 

В ветреной части мира я отыскал приют.
Для нее я – присохший ком, но она мне – щит.

И. Бродский

 

Комками вязкими – возвратная волна.
Она и запеклась. Она! Она!
Ни в чём происходящем не повинна.
Летает в небе чайка, влюблена,
На береге речном сыреет глина.
А на морском, шершавом, под песком,
Одна лишь мысль, протянутая длинно...

 

Шопен. Прелюдии, опус 28

 

24 прелюдии Шопена – кратко.

 


1. На вдохе-выдохе;

2. Скрипучая телега;

3. Потоки жизни;

4. Капли сожаленья;

5. Сиреневые кущи для разбега;

6. И тяжкие широкие сомненья;

7. Открытое лицо ребёнка-девы;

8. Изольдина вода – кипящим током;

9. И древние хоральные распевы;

10. Бездомный ветер в мире одиноком;

11. И утро, свет-июнь, желтофиоли;

12. И дикий скок. 
Так время нагоняет
За склонность привыкания к неволе;

13. Но остров синих грёз благоухает,
Растут цветы, невидны, незаметны;

14. Грозят им грозы, обрывают ветры;

15. И каплет терпеливая вода
По листьям ивы скорбно и всегда,
Как вечный колокол,
Любовь её светла;

16. Но ветрам суховеям несть числа;

17. Что видишь ты, когда открылось небо?
Всё то же – свет и жизнь! морской простор! ;

18. Но боги гневны: «нет, нельзя и небыль» – 
Такой счастливым смертным приговор.

19. Куда ж уйти? В прохладу вечной леты
Быстротекущей, в звёздные пути;

20. Пусть колокол гудит. Ты знаешь это – 
Я не скажу последнее «прости».

21. Есть сердце, как открытая страница,
Там пишется ещё, бежит строка;

22. Всё тот же рок сметает вереницы
Напрасных дней;

23. Спешит издалека
Нездешний свет...
Глаза его бездонны – 
Там шпили, откровенья, купола,
И лёд, и страсть, 
И тихий взгляд Мадонны;

24. Вот гении встают из-за стола – 
Смотреть на безграничность океана,
Где соль, и смерть, и жизнь, и счастье вновь.
На вдохе-выдохе кораблик постоянно – 
Вперёд – и вниз – и вверх.
Судьба – любовь.

«Вперёд – и вниз – и вверх» – три последних удара в последней прелюдии.
«Судьба – Любовь» – принцип контрастности шопеновских прелюдий.

 

История музыки

 

Пианисту понятно шнырянье ветошниц

Б. Пастернак

 

Ходили монашки, худые и чёрные,
Старые, зрелые, юные,
И были, как крылья роялей, просторные
Мантии дней однострунные.
Крюками вбивали житьё монохромное
(дальше – партесное пение),
И небо смотрело слезами огромное,
Ливни вплетя в провидение.

 

Брамс. Симфония №4

 

Когда откажут сотни книг
Мне сообщать явленья смысла,
Когда покажется на миг:
Мельканье лет – сплошные числа,
Шептанье дней – всё суета,
Однообразная холстина
Извечно серого листа – 
Читать её уныло-длинно
И бесполезно...Я тогда
Проникну в замыслы трагедий,
Где возникают города,
Во тьме стоящие из меди,
Где кровь багровая течёт,
Зарёй эпохи загораясь,
И над кровавостью полёт
Одной любви: «Люблю, касаясь
В последний раз...» И смотрит тень
Небытия едва заметно.
Какое счастье в этот день,
Гореть внутри, пылать ответно,
Миры обрушив, воскресать,
И видеть лица, видеть жизни,
Прожить, пропеть, пройти, сказать,
Как слово на последней тризне,
Где не нужны уже слова,
Где всё понятно, живо, ало.
Земля, последняя глава
Великой доблести финала.

 

Ей Данте ближе Воннегута

 

Ей Данте ближе Воннегута.
Ну что поделаешь, стара!
Как то вино в забытом будто
Подвале с именем «Вчера».
Не спит прекрасная эпоха,
Листвою тихо шелестит,
Листая книги… Слышно плохо – 
Вот там, снаружи, кто стучит?
Скрежещет, движется зловеще,
Кричит на ухо… боже мой!
В руках его железо блещет!
Не бойся, плещут над тобой
Всё те же воды мира, света,
Фронтоны, шпили, купола,
Мадонны Литты, Леты, Лето – 
Прекрасный День без тени зла.