Илья Рубинштейн

Илья Рубинштейн

Все стихи Ильи Рубинштейна

Ваганьковская похоронная

 

Какие, бляха, люди при охране!

Колышет «феня» все колокола…

Скорбит братва в прикидах от «Армани»,

Менты в печали – той, что не светла…

 

С утра в убранстве траурном столица,

Затихли лесосеки Колымы,

И  СевКавказ, решивший отделиться,

Решил не отделяться. До зимы…

 

Венки тамбовских, питерских, от ДЭЗа,

Ну а в Кремле, сочуйствуя беде,

Гарант на заседании Совбеза

Всплакнул в погон министра эМВэДе…

 

Но чисто, блин, конкретно: всё же мука –

Коксяру в шнобель гнать под вдовий вой…

А он – спокоен ликом, потому как

Ещё вчера проплачена братвой

 

Ему в раю фартовая житуха,

Чтоб в кущах тех, банкуя не на щах,

Решил кого – Отца ли, Сына ль, Духа –

Поставит на эдемский на общак…

 

Какая жизнь, в натуре, за плечами!

Рыдай, Ванюха! Всхлипывай, Дато!

ООН маляву скинул – «Мир в печали!

Нет никому  прощения за то,

 

что всю планету вмиг осиротил он!

Потеря эта век не отболит!»…

И вместо «Отче наш» по над могилой

«Таганку» затянул митрополит….

 

Весенне-обострённое

 

Былое нельзя воротить и печалиться не о чем…

Б. Окуджава

 

Капель расщепила асфальт до последнего атома,

Арбатские барышни так же смешны и милы…

И всё-таки жаль, что с Булатом и Беллой Ахатовной

Нельзя забежать на «Таганку» на «Антимиры»…

 

Сегодня гуди в «Метрополе» и «Каме» хоть до ночи,

А после такси подадут за минут эдак шесть…

И всё-таки жаль, что с Высоцким Владимирсемёнычем

В буфете «Мосфильма» за столик один не присесть…

В буфете «Мосфильма» на четверть часа не присесть…

 

У нас, что ни день, то опять государственный праздничек

И в телеке чувств всенародных опять ураган,

Поэтому жаль, что нельзя с Александром Аркадичем

В «Советской» по тихому стопку поднять за цыган…

 

И вдруг… Да о чём я? Встречаться с пропойцей и неучем –

Такое навряд ли могло им в мозги завернуть…

Выходит, печалиться мне ну ей Богу же не о чем…

Но всё ж почему-то былое охота вернуть… 

Но всё же так хочется это былое вернуть…

 

 

Девятое мая девяностого

 

Окурочек с балкона –

Как маленький салют…

А где-то, там, у Дона,

мой дед и млад и лют

 

прёт в рост, неосторожно,

на гансов-упырей…

Лишь «смертью храбрых» можно.

А в плен нельзя… Еврей. 

 

За Дон – медаль, потом же

Пропал. Не известив.

А известить бы должен

штабных и коллектив:

 

Мол, танком под Ростовом

Закатан под Ростов!

Воскресну, коль – по новой

На смертный бой готов!

 

Окурок «Шипки» братской –

Он ярче всех комет…

И где-то там, не в братской,

всё так же молод дед…

 

При нём его «Отвага»,

И честь его при нём…

Тебя я старше на год,

Давай ещё курнём?

 

Из таможенной хроники 1975-ого года

 

Виктору Некрасову

 

За спиной, за границею пройденной,

Провожающих девять персон…

На нейтралке меж небом и Родиной

Прощевальный от Родины шмон…

 

Всё культурно, спокойно, таможенно

в «Шереметьево»-75 :

– Это что?

– Ордена.

– Не положено.

– Так мои же.

– Глухой что ли, бать?

 

И в мгновенье похмелье – пожарищем,

И в руинах опять Сталинград…

– Я могу… ордена… провожающим?

– Поздно, батя. Теперь – конфискат.

 

И покончив со всеми печатями,

Разулыбился вдруг погранец:

– Тот, который про деда с зайчатами,

не роднёй тебе будет, отец?!

 

Что ж… Броня погранцовского темечка

Крепче всех фронтовых рубежей…

Гонит, гонит весёлое времечко

Из России Россию взашей…

 

­ Нет, до взлёта, месье, не положено!

­ Подождёшь! Чай в Париж – не в Надым!...

И над совестью нерастаможенной

Честь взлетела. Тверёзая в дым.

 


Поэтическая викторина

Кишинёвский вальс

 

Игорю Цырульникову

 

Тот же поезд – «Москва-Кишинёв»,
Но теперь две таможни по ходу.
Проклиная себя и погоду,
Я в загранку к тебе. На денёк.

Пусть дорога туда и в обрат
Не денёк, а по времени – втрое.
Пусть записаны мы не в герои,
Но ведь были Кабул и Герат…

Приказала империя жить
Очень долго. Живём. Кто как может.
И горбим на пропой для таможен,
Чтоб таможням не шибко тужить…

Я к тебе в Кишинёв на денёк,
А не сдюжили б «двойкой» в Афгане,
То не знал бы тебя я с ногами
В Кандагаре. А после – без ног…

Две таможни, как есть – за спиной
(Кишинёв – не краюха планеты)
И в каталке навстречу ко мне ты,
Я навстречу – тебе. На одной.

По второй за кого – не вопрос,
На который ответить не сложно…
Три ноги за империю – можно.
Плюс две жизни, что наперекос.

 

Ноябрь

 

Глаза домов зажмурены до завтрашнего вечера,

А я иду по осени с двухсоточкой внутри

Навстречу той, которая пока еще не встречена,

И тихо вслед хихикают оторвы-фонари…

 

Неглиночка не глиною мне под подошвы стелется –

Асфальтом подмороженным и павшею листвой,

Душа же хорохорится, куражится, апрелится,

И, значит, получается – пока еще живой…

 

Однако, получается не слишком убедительно,

Тверская одурелая ведёт совсем не в Тверь,

– Какая Тверь, начальничек?! Поехали до Митино! –

Таксёр-ноябрь услужливо распахивает дверь…

 

– А хочешь до Черёмушек? Ну, или до Чертаново?!

– Так нет же там черёмухи, а к чёрту не хочу,

  Давай меня по счётчику туда, где всё бы заново!

Ноябрь ответил вежливо:

– Туда не покачу…

 

– Тогда давай по адресу: «Сегодняшняя улица»

(Бесёнок под двухсоточкой застенчиво притих).

– К тому окну, которое вовеки не зажмурится,

Где мама валидольная бормочет этот стих… 

 

Орденские рублики

 

А. Н. Яковлеву

 

Орденские рублики у военкомата

Сразу же в фуражечку бывшего комбата,

Деньги эти денежки жёнам не зачесть –

Стыдно с ними до дому. У кого он есть…

 

А комбат в каталочке жмёт до спиртзавода,

Там ему из жалости – полведра не мёда,

Марш-бросок в пролесочек, воблы прихватив,

Отдыхай заслуженно, ратный коллектив…

 

Орденские рублики от военкомата

Щедро платит Родина – не сочтёшь без мата…

Хочет, а не топится память в том вине,

Но ни слова воины о своей войне…

 

Сопли да проклятия – с них какой навар?

Пьёт из рук комбатовых Веня-«самовар»…

 

Памяти Высоцкого

 

И плыли цветы по рукам недопущенных

Над жарким асфальтом обеих Радищевских,

И плыли мозги у Каховских да Пущиных –

Джинсово-крутых и мосторговски-нищенских…

 

Блевала рекордами потно-престольная

И не было дела ей, не было дела…

Другая ж Москва – угорело-бесстонная

Молчала подстрелено и чёрно-бело…

 

Молчала под плеск кумачово-разреянных…

Но те, кто привыкли от частного к целому

Вдруг поняли что-то про нас недострелянных –

Молчащих, но слушавших «Баньку по белому»…

 

И снова июль. И число двадцать пятое,

И снова цветы под куплеты заветные,

И снова похмелье. И время распятое

Чутьём подзабытым на годы бессветные…

 

И снова мандраж кумачово-знамёновый

Под рёбра стучится древком триколора…

Вы нас не прощайте, Владимир Семёнович,

За то, что опять и за то, что так скоро…

 

За то, что смердим оправданьями тухлыми

Безвременья нового ставшие доками,

За то, что молчим… но не ссыльными Кюхлями,

А пайкой прикормленными бенкендорфами…

 

Про любовь и химию

(школьный романс)

 

Ах, Татьяна Гавриловна –

Юбка в пол, в небо грудь!

И такое взбурлило в нас –

По ночам не уснуть.

 

Пусть пока ещё схимники

Сексуальных утех –

Не до вашей нам химии,

Не до щёлочей тех!

 

Знали точно, что замужем,

И что сын в детсаду,

Но гормонные залежи –

Весь урок, как в аду.

 

Только «зелено-молодо» –

Что стоп-кран в поездах,

И по темечку молотом –

Никогда… Никогда…

 

Королева-учителка,

Менделеева дочь,

Не искала мучительно,

Чем босоте помочь.

 

И семнадцатилетие

Всё флешбеком висит –

Вы билет мне пометили

Про какой-то оксид.

 

Выпускной закуражился,

Пригласил вас на вальс…

Или это мне кажется?

Вальсы были без вас?

 

Ах, закатово-рыжая

Речка ваших волос…

И сегодня вдруг вижу я

Как плывут через мост

 

эти «лодочки» синие

В порт любви «Теплый стан»…

Сдан экзамен по химии,

А по жизни не сдан…

 

 

Учитель Нугзар

(блатной флешбек из одной  весны конца семидесятых)

 

На московской окраине лыбится май

Транспарантами цвета «Агдама»…

«Вынул пёрышко – бей. Или не вынимай.

Догоняешь, ядреная мама?»

 

«Если двинул базар – то ответь за базар.

Здесь ответь и сейчас, а не где-то»…

В жизнь готовит меня Гоберидзе Нугзар –

Академик «буры» и кастета.

 

Мне пятнадцать, ему тридцать восемь – из них

Четвертной на повалах у власти…

До сих пор в заморочке я чем он проник-

ся к «ботанику» фраерской масти…

 

Мой же в семьдесят том был за всё интерес

В догонялочках зечьих Нугзара,

И его гитарёшечка наперевес

Очень многое мне рассказала…

 

Но «Таганку» не пел он и «Мурку» не пел,

И о бандерше с Лиговки Розе,

Выдавал он с акцентом смурной децибел

О цинге и колымском морозе…

 

И ещё выдавал за лихой беспредел

На централе Ростова-папани,

И за то, как в четырнадцать лет поседел

После суток ШИЗО в Магадане…

 

 Кто писал для него эти песни его, 

 Что сгоняли улыбочку с мая?...

 «Эй, ядреная мама! Пацан, ты чего?!

 Там за слёзы – дорожка прямая

  

в петушню. Усекаешь расклад, фраерок?»

И плескал мне под ризку «Агдама»…

И тянул месяц май транспарантовый срок…   

И ругала за курево мама…

  

Он пропал резкачом, так же как и возник

В беспонтовом райончике нашем…

Может, взял и отчалил до дамочки пик,

Ну а может – опять до параши…

 

Я ж не сел до сих пор. Но ответ за базар

Здесь держу и сейчас, а не где-то…

Четвертной на повалах, конечно – пожар…

Но мокрушником не был учитель Нугзар…

(Верить хочется именно в это…)

 

Фраер

 

А он подсел по недостаче,
Каких-то красок и белил…
«Пилил» для урок передачи,
За них же ёлочки валил…

Не колобродил на гитаре
про жисть нелёгкую ЗК,
Из фраеров, короче, парень,
Хоть срок – на полчетвертака…

Ну а бродягам несвобода –
Нормальный ход, барачный рай…
– Кого на кон? – Да Счетовода.
За клифт с бочатами. – Играй.

И перебор захаван гордо,
И долг выплачивать – на мах,
И фраерка пером по горлу,
И ясно – все не при делах…

Ходил он с Леною на пару
В кружок районный хоровой…
А если б двинул на гитару –
Глядишь и кон бы был другой…

Зайдётся мама в Краснодаре –
Не схоронить и не отпеть…
Ему б в бараке «Мурку» спеть…
Учите мальчиков гитаре…

 

Эвакуационное

 

В тот самый сорок первый год

Везли девчонку из Москвы

в Свердловск – подальше от невзгод

уже почти прифронтовых…

 

А из Бердичева в Казань

(ему четыре, как и ей)

Везли мальчишку, в чьих глазах: 

без всякой метрики – «еврей»…

 

В Свердловске тыква на обед,

В Казани брюковка опять,

И даже ради всех побед

Такое жрать – невкусно жрать…

Но надо жрать.

 

Им ровно через двадцать лет

Меня рожать…

 

Экскурсия по Вене

 

памяти Рут Майер

 

Не город – шкатулка. Моцарт и Бетховен,

И Шуберт, и Штраус – твои сыновья,

И росчерк Дуная божественно ровен,

И фрау из гидов. И рядышком – я…

 

Хотелось бы, фрау, о малоизвестном.

О чём? Ну не знаю… К примеру, о том,

Как под концертино для скрипки с оркестром

Здесь трижды на бис исполняли погром…

 

– Вы есть ошибаться! (и глазки в оправе

во гневе девичьем) Вы есть не правы!

Я знать о Берлине и знать о Варшаве!...

– И Вена, майн либен. И Вена. Увы.

 

Моцарт и Бетховен… Шкатулка – не город…

Звучал концертино слышней и слышней,

И Стефан Святой, улыбаясь с собора,

Гордился арийскою кровью своей…

 

Так будем же, фрау, во всём откровенны:

Что было то было – и кровь и азарт,

И то, что в сынишках любимых у Вены

Шатался не «праздный гуляка» Моцарт…

 

Он Вене – аншлюс, как подарок сыновий –

Мышиным мундиром с чумного плеча…

И счастлив незнанием Людвиг Бетховен

О жёлтой звезде на пальто скрипача,

 

Забитого насмерть в районе Нойцбау

Скрипичным футляром – как кельтским мечом…

О нет! Не волнуйтесь, любезная фрау!

Ваш дедушка здесь ну совсем не причём!

 

А если причём – так дунайской водою

Давно уже смыты мозги с мостовых …

Но с сердцем, простроченным жёлтой звездою,

Родятся и правнуки внуков моих…  

 

Сказки венского гетто я не видел в кино.

Это было недавно… Это было давно…