Поэты любят говорить...
Лишь Музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!
Ф. И. Тютчев
Поэты любят говорить, что сами
Не сочинили в жизни ни строки,
Что чистыми до боли голосами
Им всё диктуют, быту вопреки.
Но Муза в наши дни – лишь образ вялый,
Богов помянешь – сразу засмеют,
И кажется, что некому, пожалуй,
Тревожить снами наш ночной уют.
Так, может быть, по некоему кругу,
Ни в сборник свой не глядя, ни в тетрадь,
Из века в век читаем мы друг другу
Стихи, что не сумели написать –
Чтоб смог другой. И пусть твой голос тише –
Услышат и поймут наверняка!
И я сейчас, быть может, тоже слышу
Того, кто будет жить через века.
И тщусь уже который кряду вечер
Из чуждых слов сплести родную нить
(C ещё не существующих наречий
Вдвойне, втройне трудней переводить!) –
Ведь, может быть, однажды в Древнем Риме
Безвестный Публий, Луций или Секст
Уже корпел над строчками моими,
Прочесть пытаясь непонятный текст.
На море
Налётом заката покрылось небесное блюдце.
Выходим на берег – пора возвращаться домой,
Но каждый хотя бы на миг норовит оглянуться,
И капли стекают по коже обратно в прибой.
...И в самом конце твоём, в полушажочке от рая,
Из моря живых выходя в предзакатной тиши,
Ты в точности так обернёшься назад, ощущая
Последние капли стекающей с тела души...
Деревня зимой
Поэтов нет в той дальней деревушке,
И жители её по вечерам
Не оды пишут на лесной опушке,
А просто по своим идут делам –
Разбив ледок, набрать воды в колодце,
Зайти к соседу: как он, жив-здоров? –
Но на снегу за каждым остаётся
Хрустящее двустишие следов...
Попытка верлибра
Посреди комнаты
Лежала огромная чёрная собака.
Ты подошла к ней, присела на корточки
И стала гладить её,
Говоря при этом такие ласковые слова,
Каких от тебя не слышал, пожалуй,
Никто из людей –
Ведь говорить им такое тебе неудобно.
Собака жмурилась и жмурилась от удовольствия,
И я – вместе с ней,
Благодарный этой лохматой громадине,
Благодарный каждому существу
И каждой вещи,
Что приносит тебе радость.
От грубой кожуры заката...
(Третье стихотворение из цикла "Три ночи")
От грубой кожуры заката
Очищен спелый плод небес –
И звёзды – зёрнышки граната –
Вот-вот посыплются на лес.
И отзвуки дневного гула
Плывут покорно за холмы,
Чтоб чуткая земля уснула
Под кроной терпкой летней тьмы.
Мы вновь не поздоровались
Мы вновь не поздоровались друг с другом:
Ты – искренне, от всей души, а я –
Я знаю, что моё « Привет!» иль « Здравствуй!»
Тебе не будет в радость – и молчу,
Признав и уважая за тобою
Естественное право избегать
Того, кто неприятен. (Оправданье,
До тошноты благое!)…
Может быть,
Когда-нибудь за гибель нашей дружбы
Приговорят нас к общей нелюбви –
Тогда никто – ни взрослый, ни ребёнок –
Не скажет нам приветливого слова,
Не поглядит с улыбкою в глаза.
И вот тогда твоею неприязнью
Решусь я пренебречь – и, подойдя,
Подам тебе свою худую руку.
Ты молча развернёшься – и уйдёшь.
Чужие встречи
Ощути лишь за серым воздухом
Вереницу встреч и разлук –
И тугою нальётся гроздью
Самый тусклый пейзаж вокруг.
Там о чём-то до боли спорят,
Веселятся в кругу друзей,
И детей утешают в горе,
И целуются всё нежней.
И холодным осенним вечером
Не один я брожу здесь, нет –
С чьей-то дальней встречаюсь встречей,
Верю в бога чужих бесед.
Никогда их и не было в наших лесах
Никогда их и не было в наших лесах –
Это эллины все, фантазёры,
Напридумали. Тихо бреду я впотьмах,
Солнце село за тёплые горы.
Треск валежника, шорох, дрожащий листок...
Позади – дружелюбные взгляды!
Оглянись! Никого... На щеке волосок –
Паутинка? Подарок дриады?
Воспитанный родными в недоверье
Воспитанный родными в недоверье
К тому, что с плотью связано земной,
Терпимее и проще стал теперь я,
Люблю Родена с «Вечною весной».
И, может быть, смогу ещё понять я,
Что человек – не дух в ночной глуши,
Но жадное, неловкое объятье
Навек влюблённых тела и души.
После беды мечтаешь порой об одном...
Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка.
Академик Л.В.Щерба
После беды мечтаешь порой об одном –
Чтоб не рвалось, не рвалось уже там, где тонко,
Чтобы в покое оставили тихий твой дом,
Чтоб не курдячили больше тебя, как бокрёнка.
Но будланут опять – и лишишься чувств,
Чтобы очнуться от жженья острее перца...
Фермы по разведению глоких куздр –
Рядом, за каждой дверью и в каждом сердце.
Легко бегут по клавишам рояля...
Легко бегут по клавишам рояля
Живые волны дорогих мне рук –
И мне светло, как будто и не стали
Чужими мы с тобой, мой бывший друг.
И вновь я восхищен твоим искусством,
А память возвращает прошлый май….
Играй мне боль. Я вовсе не стремлюсь к ней,
Но принимаю выбор твой. Играй.
Чёрные волны Эгейского моря ночи
Чёрные волны Эгейского моря ночи
Мерно, бесшумно идут одна за другою,
Переливаясь пеной сияющих звёзд.
Вслушайся в эту странную тишь прибоя –
В древних Афинах беседуют, спорят, хохочут –
В прошлое путь оказался донельзя прост.
Тысячи образов, прежде неясных, смутных,
В памяти ожили разом – и с этой минуты,
С силой по жилам гоня обновлённую кровь,
Слева в груди твоей бьётся весёлая встреча –
Встреча в разлуке – и старый философ шепчет:
«К мраморной горечи сердце свое приготовь!»
Как и у тех свободных афинских граждан,
Хлеб твой теперь в крови растворён без остатка –
Вот и очистился тусклый недавно взгляд.
Видит теперь он во всём следы, отпечатки,
Отблески вечной встречи каждого с каждым,
Ныне живущим – и жившим века назад.
Теогония не по Гесиоду
(Из предполагаемого «греческого» цикла)
Встреча – разлука, встреча – и снова прощанье…
Семьи, друзья, влюблённые, просто соседи
Или попутчики – все расстаются когда-то,
Чаще – при жизни, счастливцы – в минуту конца.
Но не живёт ли ушедшая в прошлое встреча
Жизнью своей, становясь почти существом?
Может быть, так и рождались древние боги…
Вместе с двумя подмастерьями в кузнице мастер
Лемех для плуга ковал – и под молотом грубым
Мирное лезвие силилось выйти на свет
Из заготовки – а рядом из дружной работы,
Возгласов кратких да шуток и брани беззлобной
Миру являлся Гефест – небожитель-кузнец.
И не из пены морской родилась Афродита,
А из объятий влюблённых, неистовый Арес –
Из восхищенья невольного смелым врагом.
Споры торговцев на рынке творили Гермеса,
Дружеский пир – Диониса… но, впрочем, не счесть их,
Древних богов и богинь, да пребудут в покое.
Кем же становятся наши прошедшие встречи?
На улице мороз – под тридцать!
На улице мороз – под тридцать! –
И в окна тянет сквозняком,
Скорей, скорей в постель – укрыться
Уютным шерстяным теплом.
И вот лежу – лицом усталым
К почти закрывшей боль стене –
До глаз укутан одеялом,
Как будто холод – не во мне.
На Верх-Исетском гонки лёгких яхт
На Верх-Исетском – гонки лёгких яхт,
Прозрачно-белых, как тела в апреле,
Когда, купаясь в первых тёплых днях,
Они ещё совсем не загорели.
А я смотрю на это волшебство –
И небылое вижу вдруг некстати,
Где белый парус тела твоего
Колышется в ветрах моих объятий.
Небосвод, как радушный плантатор
Небосвод, как радушный плантатор,
Светит жёлтым большим фонарём,
Чтоб увидел народ, как богато
Мы под властью хозяйской живём.
Что за «дива, алмазов дороже»,
Ты найдёшь у нас, только открой
Дверцу в мир, что так славно ухожен
Старой чёрной рабыней – землей.
Весь день был предвкушеньем...
Весь день был предвкушеньем этой встречи,
Мне не мешали ни сосед-певец,
С утра оравший на чужом наречье,
Ни зной… но вот же, вот же, наконец,
Стихает шум на улице и в доме –
И я сажусь к открытому окну
Смотреть на фотографии в альбоме,
А, может быть, всего лишь на одну.
Дрожит ведро на старом коромысле
Дрожит ведро на старом коромысле,
Вода прошедших лет бежит в траву –
Но ни тоски, ни страха нет при мысли,
Как долго я на свете проживу.
Пусть день ещё, пусть год, пусть пару дюжин –
Ведь память мне шепнула на ушко,
Что с той земли, где я тебе не нужен,
Уйти не страшно и почти легко.
Никогда не хожу в одиночку в музей
Никогда не хожу в одиночку в музей –
Слишком горько бывает бродить там часами –
Чем прекрасней картина, тем сердцу больней,
Что герой её – там, у себя, а не с нами.
Будь то воин, крестьянин, артист или дож,
Не пожмёшь ему руку сквозь плоскость портрета,
Через рамку навстречу ему не шагнёшь,
Можешь что-то сказать – не поймут, не ответят.
Но когда прихожу я сюда не один,
А в хорошей компании – всё по–другому –
Я могу отвернуться чуть – чуть от картин,
Отойдя потихоньку к дверному проёму.
Чтоб смотреть не на сцены из прошлых веков
Или солнечный берег с валами морскими,
Не на стройных красавиц и грозных богов,
А на лица друзей, что любуются ими.
Глина и мрамор
Пред скульпторами – два пути старинных,
Два способа дарить мечтам покой –
Щедрейшая, изменчивая глина,
И мрамор, постоянный и скупой.
А предо мной, глаза лишь я закрою –
Все чёрточки далёких лиц и рук,
Изваянные памятью-душою
Из глины встреч и мрамора разлук.
© Илья Филатов, 2013–2015.
© 45-я параллель, 2015.