Сливки общества
Твердили миру Плиний и Авиценна:
Поэзия – дар небесный и тем бесценна.
И вот она дура-дурой, в дырявом платье
Стоит на сцене, а денег никто не платит.
Поэты косят в народ одичалым глазом,
А мир торгует мочалом, навозом, газом
И всё норовит повыше задрать тарифы.
Его не волнует драма глагольной рифмы.
Остались из миллиардов едва ли тыщи
Таких, кто ищет вкуса духовной пищи.
Но я для них твердить буду неустанно:
Вы сливки общества! Даже его сметана!
Вы сливки! Пускай вас слили, но вы не скисли,
Храня калории чувства и градус мысли.
Вы помните, что был Плиний и Авиценна,
И что Поэзия – дар, и она – бесценна.
Рыбацкий рай
Хорошо по Каме плыть
рыбакам –
не мешают берега
по бокам.
Там под юною волной
озорной
ходит щука, словно туз
козырной.
По Уссури разыгрался
линок.
На Амуре бьют налимы
у ног.
А в Сибири выдаёт
Ангара
три ведра плотвы за час
на гора.
Из Туры по зову полной
луны
выползают по ночам
валуны.
А когда идёт на нерест
таймень,
варит рыбные пельмени
Тюмень.
Пусть невиданных доселе
высот
достигают пустосель
и осот,
Тянет сети вдоль Исети
народ –
будет детям по рыбёшке
на рот.
Где по Судогде-реке
рыба язь
мутит воду, никого
не боясь,
вобла стоит пятачок
за пучок,
так как ловится на голый
крючок.
И Ока для рыбака
хороша.
Широка её речная
душа.
Возле Мурома, хоть дождь
мороси,
сами прыгают в ведро
караси.
Плещут Волга у порога
и Дон,
и дорогу заменяя,
и дом.
Безотказно их живая
вода
сквозь рыбацкие течёт
невода.
А ещё есть Бия, Мга
и Уса,
Индигирка, Оленёк,
Бирюса...
Даже только имена
этих рек
не испить тебе вовек,
человек!
Карнавал на пьяцца Сан-Марко
Перо и шляпа с высокой тульей –
С бокалом кьянти в кафе на пьяцца
Я восседаю на белом стуле
И восхищаюсь игрой паяца.
От звука флейты мороз по коже.
Помилуй, Боже! Как это можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна.
Хотя оратор я невеликий,
Весьма далёкий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.
И не беда, что вода в канале
Пропахла тиной и жизнь накладна.
Пусть гондольеры – как есть канальи,
Зато влюблённым поют бесплатно!
И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден
И карнавалом короновала…
Куда ведут грунтовые дороги
Крепдешиновая глушь.
Дождь пошёл и – стоп, машина.
До чего ж непостижима
Глубина расейских луж!
В каждой свой таится чёрт.
Без подмоги из ловушки
Не уйти. А в деревушке
Мужики наперечёт.
Вроде, сил полна сума,
Каждый – вылитый Гагарин,
Но с утра лежат в угаре,
Потому как пьют весьма.
И над домом дровяным,
Над сараем и загоном
Небо пахнет самогоном
И законным выходным.
Значит, будем куковать,
Может, час, а может, сутки,
И на редкие попутки,
Как на Бога, уповать.
Бабы смотрят из-за штор.
В глухомани под Рязанью
Жизнь – сплошное наказанье.
Вот бы знать ещё, за что?..
В гостях у Северянина
Все берёзы окрест расчесав на пробор,
Ветер трётся дворнягой о санки.
Проплывает над полем Успенский собор,
Пять веков не теряя осанки.
И такой воцаряется в сердце покой –
Не спугнуть его, не расплясать бы…
И смиренно стою я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.
Ну, казалось бы, крыша, четыре стены,
Но не скучною пылью карнизов –
Воздух таинством грамоток берестяных
И рифмованной дрожью пронизан.
Здесь проходят века сквозняком по ногам,
Время лапой еловою машет.
И играет скрипучих ступеней орган
Тишины королевские марши.
Потаённой зарубкою, птичьим пером,
Волчьим следом отмечено это
Заповедное место для белых ворон,
Неприкаянных душ и поэтов.
Ледяной горизонт лаконичен и строг –
Совершенством пугает и манит.
И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.
В белоснежной сорочке босая зима
Над Шексною гуляет, да Судой.
Вместе с нею построчно схожу я с ума.
Или вновь обретаю рассудок?
Уходя, хоть на миг на краю обернусь,
Залюбуюсь пронзительным небом…
Я вернусь, я ещё непременно вернусь,
Пусть, хотя бы, и выпавшим снегом.
Русская тумбалалайка
Жёлтые листья швыряя на ветер,
Осень сдружилась с кабацкой тоской,
В небе звезда непутёвая светит,
В поле бубенчик звенит шутовской.
Боже, мой Боже, скажи, почему же
Сердцу всё хуже с течением дней?
Путь наш становится уже и уже,
Ночи длиннее, дожди холодней.
Мир не пружинит уже под ногами,
Тёмных окрестностей не узнаю.
Это костры погасили цыгане,
И соловьи улетели на юг.
Мёд нашей жизни то сладок, то горек.
Жаль, что не много его на весах.
Так не пора ли, взойдя на пригорок,
Руки раскинув шагнуть в небеса?..
Или водицы студёной напиться,
И до конца не жалеть ни о чём?
Пусть бережёт меня вещая птица –
Жареный русский петух за плечом.
Ну-ка, давай-ка, дружок, подыграй-ка,
Чтобы в печи не остыла зола:
Русская тумбала, тумбалалайка,
Тумбалалайка, тумбала-ла!..
Коктебель
Офонарели города
От крымской ночи.
В её рассоле Кара-Даг
Подошву мочит.
Душа готова пасть ничком,
Но вещий камень
Гостей встречает шашлычком,
А не стихами.
Лукавым временем прибой
Переполошен.
В него когда-то, как в любовь,
Входил Волошин.
Теперь здесь новый парапет,
И пристань сбоку,
И след – на узенькой тропе,
Ведущей к Богу.
Высокий склон непроходим
От молочая.
И мы задумчиво сидим
За чашкой чая.
И тёплой каплей молока
Напиток белим.
А молоко – как облака
Над Коктебелем.
Друзья пришлют под Новый год
Привет с Тавриды.
И будет радоваться кот
Куску ставриды.
А нам достанется мускат
Воспоминаний –
Полоска тёплого песка
И свет над нами.
…Ты помнишь, как туда-сюда
Сновал вдоль бухты
Буксир, который все суда
Прозвали «Ух, ты!»?
Он, громыхая как кимвал,
Кивал трубою,
Как будто волны рифмовал
Между собою.
Итожа день, сходил с горы
Закат лиловый.
И тоже плыл куда-то Крым
Быкоголовый…
Пусть память крутит колесо,
Грустить тебе ли,
Что жизнь навязчива, как сон
О Коктебеле.
Назло печали зимней
Уже не течь небесной силе
По синим жилам горловым
Безумцев, что судьбе дерзили
И не сносили головы.
Каким неосторожным танцем
Мы рассердили небеса?
Когда чахоточным румянцем
Ещё горел Нескучный сад,
Когда на паперти осенней
Вовсю гремели торжества
И тени смутных опасений
Кружила падшая листва,
По звёздам, по венозной гжели,
По выражению лица,
Ах, ворожеи, неужели
Вы не предвидели конца?..
Снегами копится усталость
В тени оконного креста,
И что же нам ещё осталось –
Начать всё с белого листа?
И греться в нежности взаимной,
И друг у друга есть с руки,
И жить назло печали зимней,
Любя и веря вопреки.
Уходя по чумацкому шляху
Одесную нахохлился ангел,
Да лукавый ошуюю
Пьёт с тобою за табель о рангах,
Проча славу большую,
Манит ввысь из прокуренной кухни
Через звёздные надолбы.
Сердце филином раненым ухнет:
«Торопиться не надо бы!»
Ковылей поседевшие космы
Скрыли во поле камушек,
Где Земля обрывается в Космос –
Не заметишь, как там уже.
Уходя по Чумацкому шляху,
По дороге Батыевой,
Не поддашься ли тёмному страху,
Одолеешь ли ты его…
Дотянулся рукою до неба,
А назад – хоть из кожи лезь!
Видишь, в мёртвенном свете Денеба
Чьи-то души скукожились,
Прокутили себя без оглядки
От пелёнок и до кутьи,
И хотели вернуться бы в пятки,
Только пяток уж нетути.
И хотя отпевать тебя рано –
Слава Богу, живой ещё! –
Ветер плачет, то голосом врана,
То собакою воющей.
Да и сам ты рвёшь горло руками,
Как рубаху исподнюю –
Не твоими ли черновиками
Топит бес преисподнюю?
Современная пастораль
Не важен месяц и число – порой погожею
Коровку божью занесло на руку божию.
Из-под небесных палестин скатилась вишнею,
Вверяя хрупкий свой хитин суду всевышнему.
«Пастух небесный» – в пиджаке и шляпе бежевой –
Качнул козявку на руке, как будто взвешивал
Её смешные антраша и прегрешения,
И долгий миг не оглашал своё решение.
Не навредил суровый рок душе доверчивой,
Лишь с перегаром матерок, как смерч наверчивал,
Когда коровке произнёс: «Лети, убогая!»,
Растрогав малую до слёз – была у Бога я!
Чуть позже, в споре горячась на куче силоса,
Пыталась Бога развенчать по мере сил оса:
Мол, он всегда навеселе от дозы вермута,
И осчастливил на селе всех девок с фермы-то!..
А сельский сеятель добра как есть в поддатии –
Его ж назначили с утра зам. председателя! –
Облокотился на плетень почти торжественно.
Он ощущал себя в тот день и впрямь божественно,
Даруя радость и покой своим владениям.
Или... и вправду был рукою Провидения?
Август
Август просит подаяние у двери,
Но за утро не наплакал и полушку,
Ведь народ слезам Москвы уже не верит,
Только взглядом и одарит побирушку.
Не предвидел даже лис Макиавелли,
Как срастутся блуд с молитвой в Третьем Риме –
Окривели наши души, очерствели
Позабытою горбушкой на витрине.
От несбывшихся героев нет отбоя –
Нахватали звёзд на лентах из муара.
Настоящих – схоронили после боя,
А несбывшиеся – пишут мемуары.
Вот и я ещё копчу седое небо,
Не отложенный судьбою в долгий ящик –
Оттого ли, что в бою ни разу не был,
Потому ли, что герой ненастоящий,
И проник в Театр Абсурда без билета,
Чтоб с галёрки переполненного зала
Посмотреть, как впопыхах хоронят лето,
Будто нищенку с Казанского вокзала.
Бессвязные мысли цвета хаки
Модное хаки солдатской юдоли.
Степень свободы казённых ремней.
В каски впрессованы лобные доли
В целом неглупых когда-то парней.
Посвист косы прокажённой старухи.
Глупые слухи честнее вранья.
Крови алкают свинцовые мухи.
Корчится небо от стай воронья.
Мыслей опальных расстрельные списки.
Кто там сегодня назначен врагом?
Постная каша на донышке миски.
С пушечным мясом почтовый вагон.
В сером конверте цветок белладонны.
Мёртвым юнцам не дано постареть.
Боже, как смертные ямы бездонны:
Мы не заполнили их и на треть...
Я верю
Когда всё неладно, обидно и больно,
Когда незадача ломает и гнёт,
Я верю наивно, что звон колокольный
Развеет дурман и беду отпугнёт.
И даже когда пустоты канительной
Уже не хотят отражать зеркала,
Я всё-таки верю, что крестик нательный
Меня сохраняет от лиха и зла.
Я знаю – напрасно лукавит дорога,
Петляя у кромки болотной воды…
Мне жёлтые пятки распятого Бога
Сияют как две путеводных звезды.
Шагает слоник по комоду
Тихой сапою с неба скатилась звезда.
И, как слоник на пыльном комоде,
Я неспешно шагаю незнамо куда –
Неказист, неуклюж, старомоден.
А на том берегу беспробудного сна,
Где не велено петь коростелям,
Уж и баньку помыли, и печь докрасна
Раскалили, и скатерти стелят…
Но смирительный ворот последних рубах
Не затянут на горле покорном,
И метели, пока что, скрипят на зубах
Восхитительно-снежным попкорном.
Расчехлить бы гитару, да выпить «по сто»
Без натужных речей и прелюдий.
Пусть, как воблу, подвяленной мордой о стол
Жизнь нас бьёт – значит, всё-таки, любит!
Январский ковчег
Салютами побед
Прожжённая в зените,
Намокшая от слёз,
Истёртая на швах,
Подкладка бытия
Своей суровой нитью
Уже не греет мир.
И, значит, дело – швах!
На тридевять земель
Медведи впали в спячку.
Пугая снежных баб,
Стучатся на постой –
То чёрная тоска,
То белая горячка,
То вечные огни
Над вечной мерзлотой.
Куражится метель
Всё злее и проворней.
И дом наш, как Ковчег
Среди январских льдов,
Где плачет во дворе
С ума сошедший дворник,
Прикованный к зиме
Цепочкою следов.
На осеннем балу
И проныра утка, и важный гусь
Мне крылом махнули, и – «на юга».
Вот, возьму и наголо постригусь,
Как леса на вымерших берегах.
Дрожь осин – не блажь, и не просто «ню»
Этот бал осенний на срыве сил.
Над Расеей всею, как простыню,
На просушку Бог небо вывесил.
Жаль, что солнца нет и тепло в облёт.
Наклонюсь напиться из родника,
И... с размаху стукнусь лицом об лёд.
Да, ты, братец, тоже замёрз, никак?
Усмехнусь, и кровь рукавом с лица
Оботру – не слишком ли рьяно бьюсь?
Не ярыжник я, и не пьяница,
Но, как пить дать, нынче опять напьюсь.
Поманю Всевышнего калачом:
«Не забыл о нас ещё? Побожись!»
Я ведь тем и счастлив, что обречён
Ежедневно биться лицом о жизнь.
День поминовения
Поминальную чашу осушим
Над землёй, где зарыты таланты.
Вспомним тех, чьи мятежные души
Мы вперёд пропустили галантно.
Помолчим. Всё равно не напиться
Философским течением буден.
Постоим. А куда торопиться?
Все мы там своевременно будем.
Пахнет пыльным цветком валерьяны
Нескончаемый марш на погосте.
Каждый день в оркестровые ямы
Мир бросает игральные кости.
Но молчат не имущие сраму
Новосёлы кладбищенских линий –
Бренных тел опустевшие храмы,
По кресты утонувшие в глине.
И смахнув со щеки аккуратно
Горечь слёз, набежавших невольно,
Неохотно уходим обратно –
В жизнь, которая делает больно,
Где рекламой кипит мегаполис,
Семь грехов предлагая любезно,
Где любовь, как спасательный пояс,
Нас с тобой удержала над бездной...
Покров-2007
...А у дворника вся осень невпопад,
Что ни день – то маята и канитель.
Не успеешь урезонить листопад,
Налетает беспардонная метель.
И, мети за этой стервой, не мети,
Тротуары, уходящие под лёд,
Превращаются в неверные пути
Со слепыми фонарями на отлёт...
Увязался за трамваем старый пёс,
Раздувая лаем тощие бока –
То ли бес его по городу понёс,
То ли хочет ощутить, что жив пока.
И прохожие, задрав воротники,
Занесённые «по самое нельзя»,
Как шутихи запускают матерки,
В темноту заиндевелую скользя.
Но, микстурою от хворой кутерьмы,
Знай надежду подливай себе, да пей.
Если глупо зарекаться от сумы –
Зарекаться от зимы ещё глупей!
Хрипота от незалеченных ангин,
Пустота ветрами вылущенных фраз –
Всё пройдет. А не пройдет, перемоги.
Пресвятая Дева молится за нас.
На Ордынке
На Ордынке в неоновой дымке
Всепогодную вахту несут
Старики, собирая бутылки,
Как грибы в заповедном лесу.
Не чураются каждой находке
Поклониться с корзинкой в руках...
Там и «белые» есть из-под водки,
Там и «рыжики» от коньяка.
Не смыкает стеклянные веки
На углу запрещающий знак.
В этом доме в «серебряном веке»
У знакомых гостил Пастернак.
И свеча меж тарелок горела,
И гудела метель за окном.
И куда-то в иные пределы
Уносили стихи и вино.
Нынче к этой парадной не сани
Подъезжают, ведь время не то,
А подвыпивший мальчик в «Ниссане»
В кашемировом модном пальто.
И свеча, горячась под капотом,
Согревает иную судьбу.
И звезда, словно капелька пота,
У Москвы на чахоточном лбу...
Что за тайна во «времени оном»?
Сохранились и дом, и окно...
Почему же в разливах неона
На душе у Ордынки темно?
Ведь горело же что-то, горело!..
Одолела ли нас канитель?
Для чего-то же белые стрелы,
Как и прежде, рисует метель!
Цзиндэчжэньский фарфор
(из семейного альбома)
В нашей кухне витал восхитительный дух тарталеток,
Свой пленительный мир из восторгов моих возводя.
А за тёмным окном журавлиные клинья под лето
Забивала зима кулаком ледяного дождя.
Из каких родников и душевных мелодий тончайших
Ты защитный покров терпеливо сплетала тогда,
Выставляя на стол тонкостенные белые чашки,
Где в напиток богов превращалась простая вода…
Цзиндэчжэньский фарфор, преисполненный чайною негой,
Согревал нам сердца и беседы изысканный шёлк.
А за тёмным окном фонари столбенели от снега,
Наблюдая, как он, словно пьяный, то падал, то шёл….
Иноземный сервиз – хрупкий символ семейного счастья.
Из него и сейчас пьём ночные фантазии мы.
А за тёмным окном над столицей, разбитой на части,
Громыхает салют добела раскалённой зимы.
Баллада о троих
Когда страна ещё ходила строем
И все читать умели между строк,
На пустыре сошлись впервые трое,
Деля по-братски плавленый сырок.
Мы что-то возводили, водружали
И снова разрушали впопыхах,
А трое каждый день «соображали»
За гаражами в пыльных лопухах.
Несуетное это постоянство,
Пока другие расшибали лбы,
Преображало маленькое пьянство
Во что-то выше века и судьбы.
Менялась власть, продукты дорожали,
Казалось, всё трещит на вираже!..
И только трое – там, за гаражами –
Незыблемыми виделись уже.
Вот и сегодня, в шёлковой пижаме,
В окошко глянет новый печенег,
А трое, как всегда, за гаражами
Несут свой караул, закоченев.
Пусть их имён не сохранят скрижали
И троица не свята, но, Бог весть,
Спокойно засыпайте, горожане,
Покуда трое пьют за гаражами,
Хоть капля смысла в этом мире есть.
Колыма
…И не птица, а любит парить по утрам,
Поддаваясь для вида крамольным ветрам.
С горьким именем, въевшимся крепче клейма,
Через годы и судьбы течёт Колыма.
И служивый хозяин тугих портупей,
И упрямый репей из Ногайских степей
Навсегда принимали её непокой,
Рассыпаясь по берегу костной мукой.
Но сегодня чужая беда ни при чём,
Я приехал сюда со своим палачом,
Ощутить неподъёмную тяжесть сумы
Под надёжным конвоем самой Колымы
И вдохнуть леденящий колымский парок,
И по капле безумный её говорок
Принимать, как настойку на ста языках
Из последних молитв и проклятий зека...
В этом яростном космосе языковом
Страшно даже подумать: «А я за кого?»
Можно только смотреть, как течёт Колыма
И, трезвея, сходить вместе с нею с ума.
Дети Империи
На кремлёвской диете,
Что ни ешь – всё едино.
Ах, имперские дети,
Горе нашим сединам!
Укатились с вершины
Все пятнадцать республик.
Их союз нерушимый
Раскрошили, как бублик.
И Куделя и Терек
Отлетели. И что же?
От наивных истерик
Упаси меня, Боже!
Не от серного чада
И недужного тела,
Защити свое чадо
От лихого раздела.
Я державу по краю
Каждой клеточкой чую:
И ростовскую кралю,
И алтайскую Чую...
Не Дубну от Паланги,
И не Крым от Рязани –
Это мне по фаланге
На руках отрезали...
Ул. Победы, д. 8
Картошка с луком, кисель из ревня*,
Стоит над лугом моя деревня,
Кругом природа, как чудо света,
А вот народа, считай, что нету.
Был дядя Коля – пропал в Анголе.
Был дядя Ваня – убит в Афгане
А нынче Вовка погиб у Нинки.
Налей-ка водки, у нас поминки.
А что мы ждали, бальзам, да мирру,
Раз принуждали кого-то к миру?
Держава станет сильнее, что ли,
Без дяди Вани и дяди Коли?
В сарае куры, в телеге кляча,
Мужчины курят, а бабы плачут.
У нас тут вольно, кругом природа,
Но больно мало уже народа.
А, впрочем, брат, потому и вольно,
Что мы ещё побеждаем в войнах.
Стакан гранёный накрыт горбушкой…
Пожарь, Матрёна, нам ножки Буша.
---
*Кисель из ревня – так называла его моя бабушка, которая мне его и готовила. Хотя правильнее, пожалуй, из ревеня.
Я сын страны, которой больше нет
Пространству муравьиных куполов,
Зеркал озёрных и кедровых стен,
Коврам зелёным земляных полов
И таинству икон на бересте
Не изменю я даже в страшном сне,
Не откажусь, не отверну лицо.
Я – сын страны, которой больше нет –
Стране грядущей прихожусь отцом.
© Игорь Царёв, 1993–2013.
© 45-я параллель, 2013.
---
Подборку, согласованную с женой поэта, Ириной Царёвой, специально для альманаха-45 составил Андрей Баранов (Москва).