Рассветало
Рассветало. Моросило. Веял лёгкий ветерок,
Разносило по России приглушённый матерок.
И дворовая шалава, и весёлая братва,
И районная управа, и губернский голова,
И роскошные путаны, и лошары в казино,
И потомки ветеранов битвы при Бородино,
И обычные миряне, и упёртая шиза,
И простые прихожане, покосясь на образа,
И художники в запое, и менты в кругу семьи,
И рабочие в забое, и родители с детьми,
И столпы капитализма, и мундиры в орденах,
И пейзане в чёрных избах, и дворяне в теремах,
И свидетели застоя, и защитники земли
Наше время непростое выражали как могли.
Я один не выражался, только скалился и ржал,
Так как здорово нажрался и с трудом соображал.
Журавли
Сидел с бутылкой над арыком,
Узбечки прыгали в пыли,
А в небе с гиканьем и криком
Летели клином журавли.
Куда пернатые летели
От нашей жизни красоты,
На юг, в престижные бордели,
На север, в царство мерзлоты?
А, может, просто так кружили
От скуки, кто их, птиц, поймёт?
Они не мы. В них нет извилин,
В них только гордость и полёт!
Дыра
Что наша жизнь? «Игра!» – ты скажешь. Нет, друг, пожалуй, не игра,
А дыр скопленье или даже сплошная чёрная дыра.
Дыряво все: и девы тело, и неба ткань над головой,
И твердь земная, неумело разлёгшаяся под травой.
Дырява память. Замечали – дыру чтоб в памяти найти,
Не нужно долгими ночами её, уснувшую, скрести!
И мы не то что бы проныры, но всё же, видно, неспроста
Всегда в законе ищем дыры, забыв про общие места.
Всё сущее пришло из дырок, и, как звучит один бомот,
Коль прямо и без заковырок, всё в дыры тёмные уйдёт.
Хвала дыре! - воскликну смело, и уж давно признать пора,
Что до известного предела дырява и сама дыра!
Не верь
На город выпал чёрный снег,
Всю ночь кружил.
Тревожно было мне и век
Я не смежил.
Погостом веяло с реки,
Стал чёрным лес,
Наверно, демоны тоски
Сошли с небес.
Иль это игры аонид,
Зрачка обман,
И если колокол звонит,
То не по нам?
Вдали легла надежды тень
И, сам не рад,
Как Казимир, я эту темь
Возвёл в квадрат.
Молил я Господа: «Спаси
В полночный час
И чашу эту пронеси,
Минуя нас!».
А вьюга воет и метёт,
Колотит в дверь,
Клянётся Богом, что уйдёт.
Не верь, не верь...
Читая классика
Пошлю я всех к чертям собачьим,
(Могу ж немного помечтать!),
Куплю кагор, запрусь на даче,
И буду классика читать...
Бедняга К., ревнивец старый,
Следил за Анною давно,
В театрах, клубах, на бульварах,
На скачках, в барах, в казино,
В густой толпе на полустанке
Под стук колес порожняка
Преследовал эмансипантку
Горячим взглядом маньяка.
Добавьте к этому с подбоем
Шинель, созвучие сердец,
Харизму местного плейбоя,
Любовь добавьте, наконец,
Учтите дикие манеры
Обеих варварских столиц,
Умножьте сладость адюльтера
На одухотворённость лиц,
Возьмите в скобки скуку дома
И будете поражены,
Возвысив в степень ипподрома
Боль пореформенной страны.
Кто знает, сколько б ужас длился,
Ломая судьбы бедолаг!
Священник истово молился,
Но был бессилен эскулап.
Темнело. Небо стало марким,
Я вздрогнул: смутные слегка,
Вдали мелькали пальцы Парки,
Прядущей нити ДНК.
Предатель Щербаков
Под утро мне приснился Щербаков,
Стоял он у окна, как изваянье.
Прорвав собой кромешной тьмы покров,
К себе моё приковывал вниманье.
Как он вошёл? Сквозь тусклое стекло
Проник он тайно, молча, по-английски.
Его зрачок тоской заволокло,
Как в страшной сказке глаз у василиска.
Он явно игнорировал меня.
Так бильярдист, прицеливаясь в лузу,
Гоняет шар по катетам, дразня
Ненужную ему гипотенузу.
Невидимого фронта командир,
Он был красив, я выделю курсивом,
Той красотою, что спасает мир,
Но делает его невыносимым.
Светало. Улыбаясь, Щербаков
Навскидку выдал дюжину фамилий
Кротов земли родной и был таков,
Какого мы ещё не проходили.
Страна оделась в траур, как вдова,
Мужчины пили, женщины рыдали,
Искали подходящие слова,
Но губы лишь проклятья извергали.
Сводка погоды
Ни зги и снега круговерть.
Простор был выброшен на ветер
И шёл по грудь в снегу на смерть,
Страдая, словно юный Вертер.
Здесь даже мгла была бела,
Сплошная темь со знаком минус
Сперва чернилась, как могла,
Потом сдалась врагу на милость.
Здесь все бело, как белый шум,
Белей всех белых пятен мира,
Всего, что б вам могло на ум
Придти, считайте, с Кантемира,
Белей безмолвия, белей,
Чем зависть друга, и белее
Звезды в скопленьи Водолей,
Костей кoщея в мавзолее,
Белей всех армий, через Понт
Что шли, блюя за борт от качки,
В туретчину, за горизонт,
Без браунингов и заначки.
Зажги свечу, иди к окну,
Гляди, но им не делай знаков:
Там всех метёт в одну копну
И девственниц, и вурдалаков.
Знак
В море пусто, как в обчищенной вором квартире,
Взгляд, словно в стену, упирается в горизонт,
Лампы едва мерцают в полупустом трактире
С окнами то ль на гавань, то ли на сонный Понт.
Шхуна у края причала насела на катер,
Ветер с запада, коий с ними давно на ты,
Втиснулся в бухту и, плавно разрезав фарватер,
Начал выделывать излюбленные финты.
Заводь казалась глухим закоулком вселенной,
Свет по касательной тёр амальгаму воды,
Корчась от боли, в камине горело полено
И наводило тоску ожиданьем беды.
Мы выпивали, иначе, наверно, могли бы
Видеть, что кто-то, бинокль приближая морской
К глазу, на Землю смотрел из созвездия Рыбы,
И, слегка наклонившись, сделал нам знак рукой.
Когда трубишь по ведомству наук…
Когда трубишь по ведомству наук,
А не искусств, тем более изящных,
Теряешь чувство времени, мой друг,
И даже тухлой новости вчерашней
Так рад, что прямо рвёшь ее из рук
Тетери сонной, письма разносящей.
Но лишь взглянув на скомканный квадрат,
Явившийся, как чёрт из преисподней,
Ты вдруг поймёшь, что плохо дело, брат,
Напрасно ты бежал по шатким сходням
На дикий берег, в этот вертоград,
Которому не нужен ты сегодня.
Борей, взбесившись, гонит в синеву
Кусты, деревья, руки заломив им,
Сметает прошлогоднюю листву,
Терзает лодки, спящие за рифом,
Чтоб, сжалясь, их оставить на плаву
Наедине с измученным заливом.
В проём окна вполглаза смотрит сад,
Что взял в кольцо продрогшее поместье,
В сухой траве, не требуя возмездья,
Останки дней, как воины, лежат,
И если ты гадаешь на созвездьях,
Не ошибёшься, выбрав наугад.
Подобно этому...
Не слишком верю я в пророчества,
Но как-то слышал от оракула,
Что шансов нет дожить до почестей
Подобно этому, ну как его...
Муза, девушка любимая,
Не думаю, чтоб долго плакала,
Случись со мной непоправимое,
Как это было с тем, ну как его...
Снедаемы тоской по родине,
Поэты пишут одинаково,
Хотя и не похожи, вроде, на
Авгура этого, ну как его...
При всём сомнительном их качестве,
Что по себе само уж знаково,
Писать стихи сродни чудачеству,
По мысли этого, ну как его...
Но все, как дятлы, бьют по клавишам,
Слагают вирши, ибo лакомо,
Забыв своих кумиров давешних,
Включая этого, ну как его…
Тщета расспросов
Сколько их ни расспрашивай, ты не узнаешь правды,
Что, может быть, даже и к лучшему, ведь правда – всегда разор,
Дождь разгоняет зрителей, путая этим карты
Желчному папарацци, передёргивающему затвор.
И, хоть это сравнение, удаляясь, хромает,
Как бедная утка, раненная, пусть и легко, на лету,
Разница между «было» и «кажется» исчезает
Из виду, как тело ныряльщика, поверившего мосту.
И если утром выбежишь, задыхаясь, к заливу,
В этом месте, изломанном, как у Мефистофеля бровь,
То увидишь, как волны пишут fuckyou курсивом
И бешенно мчатся на скалы, расшибая голову в кровь.
© Григорий Якобсон, 2010 – 2011.
© 45-я параллель, 2011.