(Из книги стихов «ОРЕШНИК»)
...шорохом, шёпотом, жарким дыханием,
солнечным лепетом – всё – о тебе...
вновь наше лето... и новым свиданием
полнится день и цветёт во дворе...
рамами белыми: облаком – тюль...
лето растёт над пустыми балконами
в жадный, палящий, лимонный июль...
плавно на цыпочки встали и, вот,
ты – на балконе в заснеженной чаще ли
мне показалась?.. а лето – плывёт
долгое, словно младенческий сон...
ах, почему голова моя в инее?..
Л. К.
не осень, нет. Замёрз чертополох
и проявилась, вдруг, изнанка жизни:
так в нас порой проглядывает Бог
и покидает в горькой укоризне.
с утра привычно ходим на работу,
с похмелья пьём дежурный аспирин
и любим сквозь усталую зевоту.
и паучком перебирает жилы.
Как мы боимся обратиться в прах,
Четвёртый час. И ели стали глубже,
и гуще ночь, и еле различим
на столике полуживом недужный
сиятельный сентябрьский георгин.
Я перебрал, подобно чёткам, дни
нечёткие, что лето подарило
средь несерьёзной дачной суетни.
Колеблются, как чашечки весов,
высокие цветы на длинных выях
под щёлканье отживших языков.
так сладок воздух и горька латынь.
Мы подлинник сменили на подстрочник,
решив, что он отныне господин.
в ночи летят изгнания слова…
Корабль плывёт. Овидий дышит тучный.
Читаю «Тристии»... Уже в который раз...
Плывёт латынь в оранжевые сосны...
За что мне эта пагубная страсть:
перебирать назоновский вопросник?..
Страницу заложив иглой сосновой,
я думаю о том, что отцвело
и что чему является основой...
Цветы молчат... Тяжёлой каплей виснет
упрямый шмель, замысливший побег
от жадности цветов в дыханье «Тристий»...
День уместился голубем в ладонях.
И не из «Тристий» плавает строка
над головой в вечнозелёных кронах:
и кукушонок плачет безответно,
и солнечные падают лучи
на лист бумажный сквозь круженье веток...
Латыни эхо вторит мне: «...грядеши...»
Назон, спеши!.. Отправь и мне письмо...
на целую жизнь этот дождь безразмерный...
деревья сбиваются в стайки и тонут...
и можно сказать без боязни гипербол,
что дом наш – Ковчег, до поры затаённый...
тяжёлые капли срываются на пол...
наверно, на небе стирают полотна
и нам достаётся немного от капель...
как сети, раскинула серая ива...
наш вечер сегодня какой-то не летний
Зажмурь глаза и вслушивайся цепко
в шуршание и шорохи двора:
стучит в окно испуганная ветка
и стряхивает капли серебра…
листвой раскосой смотрит в темноту
и день вчерашний кажется давнишним,
и растворившимся в сыром саду…
я маленький и в комнате темно,
гуляют страхи детские, которым
избыться до утра не суждено…
и каждой жилкой вздрагивает сад:
так после боя загнанные кони
на переправе под ножом дрожат…
Последним целованием приму
вишнёвый, в смертных крапинах, листочек,
Ты будешь сторожить свой лес,
а осень будет волком рыскать
и рвать с обкусанных небес
остатки павших в битве листьев…
всё то, что обещалось прежде?..
Жизнь и во время горьких притч
непознаваемо безбрежна…
о том, кто сторожил здесь брата?..
Твоя рука обагрена
Осень пахнет прелостью и дымом.
Караван, кочующий на юг,
вывез лето журавлиным клином
от дождей холодных и от вьюг
неизменных, как перцовый пластырь
на пигментной коже старика.
А вчера вдруг отгорели астры
и широкой сделалась река.
Ветер заблудился в горьких ивах.
Листья – вороши не вороши
серебро – сквозь пальцы белой гривой
Всё очень просто: вот окно,
вот небо в перебранке птичьей,
вот по утрам уже темно
и пасмурно до неприличья.
чуть занавеску отодвинул,
как обжигает стёкла цвет
ещё не сорванной рябины.
и жизнь, и смерть, и чьи-то песни,
и белый голубь в вышине
Приходит понимание потерь
ударом хлёстким в середине жизни.
И вязнут на зубах, как карамель,
прощания и сладкий привкус тризны.
с годами всё пронзительней и жгучей.
Бог вышивает крестиками дни,
а мы живём… Надеемся на случай…
но жизнь споткнётся иноходцем гулким
и если снова вскочишь на коня,