Взлетит пчела, колеблясь над цветком,
и разойдётся новый день кругами,
и вспыхнет мёдом рыжий окоём,
и упадёт на грудь оконной раме.
Прилив пространства, к дому подступив,
толкнёт окно лучом отяжелелым
и, медленные створки отворив,
по комнате пройдётся онемелой;
качнёт часы, перед картиной взяв
редут дивана, постоит немного
и отойдёт, оставив запах трав
и ветки тень, лежащую отлого.
И поплывут по небу облака,
и солнечные пряди будут прямы,
и тень пчелы легка и высока
Над морем тают облака,
горяч песок и не исхожен,
и жизнь до странности легка,
и нечего ещё итожить.
Ещё все замки из песка –
твои – незыблемы и строги
и знаешь, что наверняка
ещё ровны твои дороги.
Но ветер, ветер над тобой
шумит и гонит к туче тучу
и мнится дождик затяжной,
и долгой жизни лес дремучий.
И небо молча на тебя
вдруг ляжет кротостью овечьей,
и ты застынешь с ним, едва
Перекличка цветов мне напомнила краски Ван Гога.
Мы вернёмся сюда обязательно, но к сентябрю,
сосчитаем слова, что остались…Осталось немного.
Для кого же огонь и вода, и зелёная медь
разнотравья звучала и билась в телах так упруго?
Я боялся тебя не найти, потерять, не успеть
дочитать нашу книгу любовного злого недуга.
И уже никогда, никогда, никогда о тебе…
Даже время страшней не придумает пытки и боли.
Солнце лютиком прячется в ломкой высокой траве
и кузнечик с кузнечиком бьются в сухом разговоре.
так невесом, так сладостен и юн,
что вспомню день, который был утрачен,
среди широких, ярко-жёлтых дюн.
Здесь так легко плывёт над головою
и шум сосновый, и дыханье волн,
как будто кто-то дышит надо мною
и повторяет отзвуки имён.
Всё как тогда, но всё теперь иначе,
и на песке рассыпан мой сюжет:
лиловый вереск, воздух так прозрачен,
но без
тебя.
Тебя здесь нет.
Здесь нет.
Не скажешь: дом царапает звезду.
Скорей звезда ступает осторожно
на крыши край. Всё в августе возможно,
особенно в пустеющем саду,
где так темно. За лучиком звезды
бредёт в листве всесильный бог деталей.
Он сентябрю распахивает дали
и собирает зрелые плоды.
И я молчу. Всё сказано уже.
Последний час неузнанного лета
стоит в саду, и только лучик света
скользит к рукам, держась настороже.
* * *
Стальной иголкою рассвета
моя душа уязвлена.
Гуляет выводок цыплячий
до ястребиного крыла
И смотрят яблони незряче
на то, как мята отцвела.
Распахнута река иначе,
чем десять дней тому назад.
И август астры наудачу
бросает осторожно в сад.
И солнце тянется к берёзам,
чтоб жёлтым поиграть листом,
И над водой частят стрекозы
в последнем танце золотом.
Заворожённый лес прозрачен
и опалён огнём осенним.
И тишина стоит на даче,
как обещанье воскресенья.
До первопутка две недели.
И шорох леса еле слышен.
И торжествующие ели
темнее стали вдруг и выше.
Всё ждёт холодного рассвета.
Рябиновая ветка гаснет.
Теряют контуры предметы
на даче в зимнем безучастье.
И замирает в ожиданье
зимой беременное небо,
чуть проседая серой тканью
на леса поредевший гребень.
Ты ловишь нити разговоров,
киваешь невпопад домашним,
а год уже Покровом вспорот –
нажимом твёрдым карандашным.
А год уж махнул за кручи
и лета больше не случится.
И подплывают к даче тучи
и отлетают с дачи птицы…
Что в этом городе срасталось –
осталось у вокзальных врат.
Тянулся поезд, как усталость
путей, и был похож на ад:
там – пили, там – чего-то ели,
там – били рыжее мурло,
там – просто в темноте сидели,
смотря в немытое окно.
Плыл шум и чад над головами,
тянулся сквозь висок свисток,
вагоны шлёпали нулями,
по стыкам, как по нервам строк.
Всё двигалось к своей развязке:
ложились спать, плелись во тьму,
курили в тамбуре и вязко
вплывали снова в кутерьму.
Рыдал покинутый младенец,
и тусклый свет над головой
мешал, как острый заусенец,
почти отгрызенный тобой.
И свет звезды за облаками
невидим был ни для кого.
И задыхался мальчик мамин,
и сам не ведал отчего.
Шорохи становятся слышней.
Спорит клён своим окрасом лисьим
с каплями рябиновых кистей.
Тихо дышит речка засыпая,
и темна холодная вода.
Золото потерянного рая
журавлей уносит череда.
День истёк и вечер полновесно
убаюкав солнечный простор,
месяца татарскую подвеску
волглыми ладонями протёр.
Когда октябрь, затянутый в корсет
до синевы, до хруста ломких веток,
закончится, какой ещё сюжет
расскажешь мне, отпущенное лето?
Ты пело – здесь и танцевало – здесь,
как та, из басни, вольная певица,
и так играл кузнечиков оркестр,
что просветлялись пасмурные лица.
Теперь гуляет в глубине двора,
где леденцовый клён себя рассыпал,
дежурный сумрак и уже пора
© Георгий Чернобровкин, 2006-2007.
© 45-я параллель, 2007.