Геннадий Миронов

Геннадий Миронов

Четвёртое измерение № 31 (307) от 1 ноября 2014 года

Запиши всех, Отче, в Твоём Помяннике

 

Мимолётные розановские ямбы

 

Совсем недолго мне носить осталось

Дырявый золоченый портсигар

И новое пальто… Но где же радость?

И где печаль? От мира я устал.

В душе моей – пустыня среди скал.

Я вышел весь… Похоже, это старость.

 

Моя любовь к вещам, мои привычки

Осыпались, как старая листва.

Жизнь держится на мне едва-едва.

Я еду по Бассейной, сидя в бричке.

Ухабам в такт седая голова

Качается на шее, как на спичке.

 

Прохожим людям я совсем не нужен,

И сам ко всем сегодня равнодушен.

Я выдохся… Покрыта пылью шляпа.

Какой-то гадкий тошнотворный запах

От портсигара и пальто из драпа,

Как будто их владелец мылся в луже.

 

Наверно, надо выбросить меня,

Как те цветы, что в третий день увяли?

Проходит жизнь, копытами звеня.

Куда она идёт, в какие дали?

Зачем ей все любовные печали

И радости? – Представьте, знаю я…

 

Я браку посвятил бы лучший храм!

И пусть ханжи кричат, что это срам.

Меня пленяли Веста и Эрато,

Мужская сила в Аписе рогатом.

Я женским наслаждался ароматом

И Богу верен был, как Авраам.

 

Люблю красивых женщин и мужчин,

Боготворю зачатие и роды.

Но людям в наступивший век машин

Нужны, увы, не таинства природы.

Рекой течёт по жилам сладкий джин,

И племя гибнет в омуте свободы.

 

С мольбой смотрю в небесное стекло

Глазами киликийского еврея,

В бессмертие души почти не веря.

И еду тихо, чтобы не трясло, –

Листочками изрядно облетел я.

Но Солнце любит всех, и мне тепло.

 

 

Говорил литератор в шутку

 

Александру и Маргарите Беляевым

 

Говорил литератор в шутку перед смертью своей супруге:

«Заверните меня в газету. Я был верным слугой газет».

А супруга сидела рядом и его целовала руки.

Неужели они с супругом вместе прожили двадцать лет!

 

Сын священника жил в постели при безбожной советской власти.

Параличного все жалели. Видно, Ангел его хранил.

Маргарита ему открыла, что такое  земное счастье,

что такое семья и дети… Александр ей открыл свой мир.

 

Фантастический мир иллюзий он творил, сочиняя прозу:

с Ихтиандром нырял в пучину, с Гуттиэре роман крутил,

с Ариэлем летал по свету, силой мысли взмывая в воздух,

и главу оживлял без тела, чтобы к Богу найти пути…

 

Литератор лежал в исподнем, лишь прикрытый простынкой белой.

От голодного истощенья возвышался горбом живот.

За окном подвывала вьюга, погребальные песни пела.

Грохотал, точно бил в литавры, вдалеке ленинградский фронт.

 

 

Письмо Сталину, или Ответ пианистки

 

Марии Юдиной

 

Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,

из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.

 

Тихой скорбью клавирный шумел Иордан из «Рекорда» в московской глуши.

Эту музыку слушал усатый тиран, размышляя о тайнах души.

 

Кто же лирой посмел за живое задеть полубога грузинских кровей

и в Adagio высшие силы воспеть? Кто же этот бесстрашный Орфей?

 

На рояле одна из Христовых невест вдохновенно играла в ночи, –

пианистка Мария, носившая крест под хламидой из чёрной парчи.

 

Оркестранты ей вторили, дух затаив, и от страха дрожал дирижёр,

повторяя в душе этот грустный мотив как расстрельной статьи приговор.

 

Звуки Моцарта тихо являлись на свет, шелестели, подобно дождю.

Лишь к утру записав этот слёзный концерт, отослали пластинку вождю.

 

Он всё слушал её и три ночи не спал, – Ахиллес, поражённый в пяту,

то, как бес, хохотал, то надрывно рыдал. Видно, с совестью был не в ладу…

 

Пианистка играла, и виделось ей, что еврейскую дочь сам Христос

через залы искусства ведёт в Колизей по ковру из нарциссов и роз.

 

На трибунах гудел возбуждённый народ. Выступали с речами жрецы.

У арены, заполнив широкий проход, ждали казни святые отцы.

 

Тихо пели они, чтобы страх победить, чтобы муки их были легки,

и молили Христа милосердно простить неразумным врагам их грехи…

 

Сотни тысяч священников в алой крови на арене лежали ничком, –

над телами стоял беспощадный раввин и махал ритуальным клинком.

 

«Сколько будет ещё человеческих жертв? – прошептала Мария в слезах, –

Я боюсь, что теперь не увижу Твой свет в этом мире, где царствует страх».

 

«О Мария, не плачь! – ей сказал Иисус. – Мы едины в несчастье земном.

Славя Бога за всё, утоляй свою грусть белым хлебом и красным вином…»

 

На прокатном рояле цветы и конверт, – из Кремля приезжал воронок.

Двадцать тысяч рублей за прощальный концерт пианистке прислал полубог.

 

Но Мария, живущая вечно в долгах, помогавшая ссыльным «врагам»,

не пеклась о квартире, болящих ногах и была равнодушна к деньгам.

 

В благодарность она написала тогда меценату Иосифу так:

«На ремонт старой церкви я деньги отдам. В этом вижу особенный знак.

 

Истребляя народы за ложную власть, Вы не ведали мира в груди.

Я просить буду денно и нощно за Вас. О Господь! Просвети и прости…»

 

Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,

из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.

 

Сон о мёртвом брате

 

Юрию Левитанскому

 

Мой брат пришёл ко мне, но был он неживой,
с простреленной насквозь, поникшей головой.
Холодная ладонь легла в мою ладонь.
Меня сквозь сон пронзил его смертельный стон:

 

«Что сделали со мной, ты видишь, милый брат?!
Война тому виной, хотя я не солдат.

Я мирный человек, пришедший на майдан,
где ангел, почернев, застыл, как истукан,
а люди, озверев, забыли о любви
и утопили мир в пылающей крови.
Там в снайперский прицел на миг попал и я,
в затылок или в лоб ужалила змея.

И яд проник в меня стальным веретеном,
и радость бытия забылась мёртвым сном.
Скажи мне, добрый брат, что делать мне теперь,
когда внутри меня семиголовый зверь?!
Я за грехи людей проказой поражён, –
за слёзы матерей, сестёр, детей и жён.

Моя душа горит и в клочья рвётся плоть,
и змеями из дыр, шипя, струится злость.
Но это не конец, а дальше будет взрыв
и выплеснется ад сквозь лопнувший нарыв,
и многорукий бес войдёт в сердца людей, 
чтоб башню до небес создать из их костей,

и кровь из ран рекой текла, текла, текла,
и, злобою горя, взрывались их тела,
и матери рожать отказывались впредь,
и мудрые отцы обожествили смерть…»


Сквозь сон я отвечал: «Христос – наш поводырь!
Он нас с тобой ведёт в свой горний монастырь.

Ты для меня – и крест, и истина, и жизнь.
Прошу тебя, мой брат, на спину мне ложись.
На небо побредём по мукам бытия.
Мы вместе обретём свободу, ты и я.

Войдём под светлый кров Небесного Отца,

там ангелы печать тебе сотрут с лица…»

 

И тёплая рука легла на спину мне,

как будто наяву, как будто не во сне…

 

Невоград

 

Игорю Царёву

 

Невоград священный стал Альма-матерью

для умов великих российской нации.

Вот и ты прошёл здесь, хвала Создателю,

по ступеням высшей версификации.

 

Да, какие были поэты-щёголи,

из каких созвучий рядили маковки,

не цари, но царской походкой цокали

вдоль Фонтанки, Мойки, Невы и Карповки!

 

В Петербурге тучи висят над крышами.

Спиртом горе льётся, мутит сознание.

Пёс бездомный лает и лает виршами,

выполняя с чувством Небес задание.

 

Покидают Землю поэты-странники…

Запиши всех, Отче, в Твоём Помяннике!

 

Ржевский полигон

 

На Ржевке не дачи, а спальный район,

Теперь это часть Петербурга.

За нею военный лежит полигон –

Забытая Богом округа…

На Охтинском поле понуро стоят

Баллистики ржавые монстры.

Мелькают, как стрелы, машины по КАД,

Дымя чем-то кислым и острым.

 

Мир стал совершенней в искусстве войны,

От «Смерча» не спрячешься в доте.

Вот свалка снарядов среди бузины,

Разбитые пушки в болоте…

На сто километров луга и леса,

Лишь сталкеры в чаще гуляют, –

Посты на дорогах, глухие места.

Закрытая зона: «Стреляют!»

 

Кресты-кенотафы без слов говорят

Об ужасах красных развалин:

В двадцатых стреляли господ и солдат,

В тридцатых всех прочих стреляли…

Невинные люди под спудом лежат,

Зарытые голыми в ямах.

Им смерть подарила цветочный наряд

И слёзное пение в храмах.

 

Заключённый

 

Если рядом нет ангелов светлых,
Остаётся общаться лишь с тёмными,
Корчить рожи и рыкать – удел их,
Да толпу гнать на бойню колоннами.

 

В душной клетке все голуби серы

По канонам тюремной ментальности.

Паутиной натянуты нервы

Виртуальной сакральной реальности.

 

Я такой же, как все, заключённый

В этой клетке по собственной прихоти.

Лучше белое выкрасить в чёрный,
Чтобы выжить в кромешной безликости.

 

Гипердактилический канон

 

Когда святым ставят памятники

и те становятся идолами,

которым молятся праведники,

руководимые риторами…

 

Когда цинизм проповедуется,

войну народов развязывая,

и цель благая преследуется:

всем тварям – камера газовая…

 

Когда вокруг толпы верующих

в божков и листики фиговые,

найдешь ли к Господу ведающих

пути сквозь догматы фриковые?!

 

Когда же гроздья рябиновые

затмят все звёзды рубиновые?